ХОЗЯЕВА (Русская сказка)

Над замерзшей землей небо висело, как черное сукно, на котором ярко начищенными медными пуговицами были наши­ты звезды. С севера дул пронзительный, колючий морозный ветер. Мужик Иван оттоптал на крыльце снег со своих валенок, шагнул в сени, тщательно запер за собою низенькую дверь избы и вошел в горницу. Там, на одной кровати в вповалку, как попало, посапывали разнокалиберные ребятишки. На другой — похрапывала его жена, Марья. Иван стянул с себя валенки, раз­делся, перед древними почерневшими иконами прочитал слова древней мало понятной молитвы и лег спать. Как только он заснул — сейчас же проснулся Домовой — теперь вместо Ива­нова трудового дня наступила его, Домового, трудовая ночь.

Собственно говоря, Домовому вовсе не хотелось вставать. Весь день он спал в щелочке между трубой и печкой. Снизу грела печка, с одного боку грела труба, а с другого боку мож­но было уткнуться в мягкую пушистую Васькину шубку и слу­шать: мурлыкал Васька, посапывали ребятишки, похрапывали Иван-да-марья, ветер в трубе пел свою столетнюю песню о да­леких студеных морях, по которым плавают ледяные горы, а с тех гор срываются птицы-вьюги и несутся на юг, посыпая леса и поля своим белым морозным пухом. Ветер рассказывал о голодных волках, которые бродили у околицы деревни и вы­ли в морозное черное небо, о тех странах, где мужики ездят на рогатых конях, о стосуточной ночи и о всяких таких вещах. Все это Домовой знал давным-давно, но все это приятно было слушать еще раз — и вовсе не хотелось вставать.

Домовой знал свой беспокойный характер: все равно не выдержит и встанет, и пойдет шататься по всей усадьбе, в каж­дую дыру всунет свой хозяйский нос и на все наведет свой хо­зяйский порядок. Однако — вставать все-таки не хотелось. Тут, на печке, в избе, было так тепло, так хорошо и привычно пах­ло свежим ржаным хлебом, кислой капустой, овчиной, жаре­ным салом и чем-то еще, — в частности, пахло людьми, которые все время для чего-то околачивались в его доме. Домовой по­думал-подумал и толкнул Ваську в бок:

— Васька, а Васька?

— Муууур, — сказал Васька.

— Иди мышей ловить.

— Лови сам, — сказал Васька и уткнул свою мордочку в лапки.

— Вот лентяй ты и лежебока, - сказал Домовой.

— А тебе что? — ответил Васька.

— Как что? — сказал Домовой, — нужно, чтоб порядок был.

— У меня все в порядке, — сказал Васька и замурлыкал снова.

— Не о тебе речь, а я, как хозяин, должен смотреть, чтоб порядок был...

— Ты хозяин?— переспросил Васька, не открывая глаз, — тоже выдумал, хозяин тут я.

Домовой даже из щелочки вылез:

— Как это ты сказал?

— Хозяин — я, — сказал Васька и открыл один глаз: Домо­вого он все-таки побаивался.

— Это, — это как же понимать? — угрожающе спросил До­мовой.

— А вот так понимай. Кто хозяин? Кто не работает, а ест. Я не работаю — а посмотри, какой я гладкий.— Васька открыл другой глаз и лизнул себя по грудке. — Видишь, какой я глад­кий и умный — не то, что ты, старая кочерга. — Васька был зол, что ему спать не дают.

Вот я тебя сейчас за усы оттаскаю, - сказал Домовой

Васька сказал "пшшш" и попятился назад: ему вовсе не хотелось, чтобы Домовой оттаскал его за усы. Такой случай раз уже был: Домовой пребольно надрал его за усы да ещё и страху напустил: сделал огромные, огромные, зеленые-зеленые глаза, сказал "урджщчш" и напустил такой страх, что Васькина душа вся в хвост ушла. Васька сказал еще раз "пшшш", ото­двинулся еще дальше: ну чего ты лезешь, я тебя ведь не тро­гаю...

Тронуть Домового было трудно. Васька раз пробовал: ца­рапнул было Домового по роже, но когти прошли по пустому месту, — стало совсем уж страшно.

— Какой ты хозяин, — сказал Васька, вспомнив про это происшествие, — когда тебя, может, и вовсе нету...

— Это — меня нету? — возмутился Домовой, — вот я те­бя сейчас за усы.— И стал делать большие-большие, зеленые-зеленые глаза. Васька почувствовал, как его душа начинает спускаться в хвост.

— Мяу, — сказал жалобно Васька, — как около Васьки греться, так Васька милый, а как Ваське пошутить, так сейчас за усы...

— Ага, так ты только пошутил, — сказал Домовой и пере­стал делать большие глаза.

— Пошутишь тут с тобой, — сказал Васька уклончиво, — пойду я лучше мышей ловить...

—Ну, то-то... — Домовой сел на край печки, поболтал в воз­духе своими паутинными ногами, почесал себе спину — но на душе было как-то обидно: и что это Ваське взбрело в его дурью голову? С тех пор, как он, Домовой, сидит тут хозяином, сменились уже сотни Васек. Менялись люди, менялись стены, менялось даже место, но его, Домового изба, все оставалась его, Домового, избой, — с теми же Васьками, с теми же Иванами и Марьями, с теми же ребятишками, сивками, барбосами, с тем же запахом ржаного хлеба, кислой капусты, овчины, сала и прочего. Домовой мог вспомнить даже и те времена, когда из­ба была еще в лесу, в земле — когда налетали какие-то рас­косые всадники и когда все шло огнем и дымом. Вот тогда-то он, Домовой, перенес избу в лес, в землянку... Дурак Васька, совсем дурак, никаких понятиев нету в его дурьей голове. До­мовой слегка успокоился, неслышно спрыгнул с печки, подо­шел к стенке, протиснулся сквозь нее и очутился на дворе.

— Ну, и морозец, — сказал он, перепрыгивая с ноги на но­гу, и перебежал наискосок к конуре.

— Здорово, Барбоска, как живешь, старина?

— Живу, — ответил Барбос. — Забот полон рот. Видал ты, как я вчера мужика Степана облаял?

— Видал, — сказал Домовой. — И как он тебя кнутом огрел — тоже видал.

— Ну, что — кнут? Кнутом и блохи не прибьешь. А ты ви­дал, как я Мишку-Мальчишку за штанишки тянул — вот по­смотри...

— Да я уж видал, видал...

— Да нет — ты посмотри, — Барбос порылся в соломе на полу конуры и достал кусок домотканного сукна: — видал, какой я кусище оттяпал — не лазь по чужим заборам...

— И чего это тебе этот Мишка-Мальчишка сдался?

— Как чего? — рассердился Барбос, — должен я в своем хозяйстве порядок держать. Не смотри я — тут все по соло­минке растащат — гау-гау-гау!

Барбос сорвался, как очумелый, и стал неистово лаять в небо. Домовой от неожиданности даже в сторону шарахнулся.

— Ты с чего это взбеленился?

— Гау-гау-гау, — орал в небо Барбос, — они, там, в Вы­селках думают, что они умные, а я дурак — гау-гау-гау. — Выселковские псы действительно подняли лай. — Я им покажу, кто умный, а кто дурак, я этому Трезорке бока намну, я ему — гау-гау-гау...

Домовой увидел, что с Барбосом сейчас каши не сваришь — ишь ты, как взъерепенился, тоже хозяин выискался... Барбос выскочил со двора, чтобы его дальше было слышно и продолжал лаять в небо и в Выселки. Домовой попрыгал на одной своей паутинной ноге, потом на другой — и побежал в конюш­ню — там было теплее.

Рядом с конюшней были коровник и курятник. Домовой потрепал по шее корову, но разговаривать с ней было не о чем, Что ей ни скажи — она все свое:

— Нну — этто ни к чемммууу, — и махнет хвостом. Необ­разованная животина. Домовой подбежал к Сивке, вспрыгнул, на кормушку, поболтал своими паутинными ногами и спросил:

— Ну, Сивка, как живешь?

— Плохо живу,— сказал Сивка — вот последние свои зу­бы проедаю...

—Ай, что ты говоришь! А, ну, покажи...

Сивка разинул свой рот. Домовой засунул голову в самую глубь, посмотрел на каждый Сивкин зуб и даже пальцами по­стукал.

— Ну, зубы — как полагается, на сто лет хватит.