При решении этого вопроса необходимо исходить из двух предпосылок: идеологической и практической, первая из которых говорит о нашем стратегическом отношении к этой проблеме, а вторая определяет тактические нюансы, исходя из реалий сегодняшнего дня.

В то же время, на данный исторический момент, монархисты и им сочувствующие представляют собой ту самую часть (причем часть весьма немногочисленную!) нашего российского общества. Соответственно, и они отстаивают свои групповые, так сказать, “субъективные” религиозно-политические взгляды. В данном случае слово “партия” (не как конкретная организация, но как концепция маргинального мировоззрения) достаточно четко определяет сущность незначительной прослойки современных российских монархистов.

Кроме того, четкая, хорошо скоординированная структура, имеющая дисциплинированных, активных, умеющих отстоять свою правоту соратников, обладающая конкретной идейно-политической доктриной, продуманной программой действий и единым руководством, имеет несомненное практическое преимущество перед рыхлым, раздробленным на кружки и группировки движением. Организация значительно более работоспособна, деятельность ее целенаправленна и многообразна.

Итак, партия сильнее движения в такой же мере, как удар кулаком сильнее удара раскрытой пятерней. Но это — в теории; для практической реализации преимуществ партийной организационный структуры нужны, как минимум, два фактора: во-первых, грамотное, авторитетное руководство, полномочия которого признаются и поддерживаются всеми членами партии; а во-вторых, пресловутая, но от этого не менее необходимая, материально-техническая база организации. Без этого наладить четкую деятельность партия не может.

На сегодняшний день, мы не имеем ни первого, ни второго. Отсутствие финансовых и технических возможностей усугубляется наличием массы по сути дела уже дискредитировавших себя кандидатов в “вожди”, “фюреры”, “наполеоны”. При таком положении дел, естественно, возобладали негативные черты, присущие партийному принципу: внутрипартийные и межпартийные склоки, при которых свои же единомышленники рассматриваются в качестве конкурентов в борьбе за власть в организации или на политической арене. Полдюжины “всероссийских” монархических организаций численностью по нескольку десятков человек, сколоченных “под себя” их лидерами, каковые все свои усилия употребляют на поливание грязью друг друга и подавление внутренней оппозиции новой популяции “кандидатов в вожди” — вот что представляет из себя нынешнее монархическое движение, строившееся по партийному принципу.

К сожалению, опыт открытой деятельности монархического движения за последние восемь лет показал, что сами монархисты оказались не готовы к созданию нормальной организационной структуры. Мы не смогли наладить нормальную работу с населением, не сформировали четкой идейно-политической доктрины, не организовали выпуск периодических изданий и пропагандистской литературы, не сумели даже выделить из своей среды серьезных и уважаемых лидеров.

Сергей ШАШУРИН (“Народовластие”):

— О Монархии?.. Пятьсот лет самодержавной направленности в экономике не дают возможности разрывать единый экономический цикл. Я имею в виду трубопроводы, большие металлургические заводы, железные дороги, миллионные птичники вокруг каждого города, колхозы и совхозы в сельском хозяйстве. Нет в настоящий момент средств всю эту инфраструктуру менять. Значит волей-неволей - с Петра I это пошло, и потом было при социализме - мы приходим к идее централизованного командования.

Отсюда напрашивается вывод: что должно быть в России? Политическая и экономическая власть должна быть сосредоточена в одном лице. Но в здравом лице, понимающем все проблемы жизни, начиная с сельского хозяйства, сырьевой базы и промышленности. Пока нам с правителями не везет — сплошь идиоты.

Несколько лет назад на вопрос о восстановлении Монархии я, может быть, ответил бы и утвердительно. Может быть, и в будущем так отвечу. Но не сегодня. Если рассматривать развитие страны, скажем, в системе конституционной Монархии, то для того, чтобы эта система получилась, необходима система сословий. Сегодня ее нет. Решить проблему волевым путем введения Монархии - немножко очень сомнительная и смешная вещь.

Поэтому, когда, как Говорухин в своем фильме, утверждают: “Ах, какая была Россия!” — это все иллюзия. Она была нищая, обездоленная, разоренная и невостребованная. И дело не в том, что четыре тысячи большевиков всколыхнули всю страну, а действительно призрак коммунизма бродил по Европе. Возникали новые отношения, которые Россия не взяла в основу. И сегодня развитие Европы и обновление капитализма происходит только за счет того, что Россия взяла на себя хомут этого большого, как бы классического эксперимента.

Станислав ГОВОРУХИН (“Народовластие”):

— Да я не возражаю против Монарха. Потому что эти идиоты во главе страны уже, честно говоря, надоели. Но... Россия не готова к решению этого вопроса сегодня. Это вопрос десятилетий.

— Почему?

- По многим причинам. Не забывайте, что все-таки восемьдесят лет долбили и продолжают вдалбливать (сейчас уже, конечно, в меньшей степени) о том, что наши Цари были сплошь пьяницы, развратники, угнетали народ и прочее. Это так просто не выбьешь, нужно, чтобы родилось новое поколение. Вот лет через десять, я думаю, самое время будет говорить о возрождении Монархии. Она же может быть и как символ, не обязательно Царь должен править, это может быть конституционная Монархия. Я думаю, это правильно было бы. Я просто на эту тему никогда не говорю, потому что хорошо знаю свой народ, много езжу. Знаю, что абсолютно к этому не готова страна.

К середине 60-х годов К. П. Победоносцев уже профессор права, действительный член Московского Императорского общества истории и древностей Российских, автор многих трудов по истории русского права. Не случайно, когда встал вопрос о назначении наставника Наследнику Цесаревичу Николаю Александровичу, выбор пал на Победоносцева. После скоропостижной смерти Цесаревича, новый Наследник — Великий Князь Александр Александрович — сам избирает себе воспитателем Константина Петровича. В 1868 г. за опубликование “Курса гражданского права” и государственную деятельность он пожалован званием сенатора. Позднее он станет и действительным тайным советником, и статс-секретарем, и членом Государственного Совета. С 1880 по 1905 г. он является бессменным обер-прокурором Святейшего Синода Русской Церкви. Он же преподает гражданское право Государю Николаю Александровичу в бытность Его Престолонаследником.

В высших аристократических и придворных кругах к К. П. Победоносцеву относились настороженно, а иногда и явно недоброжелательно. Для многих он был “плебеем”, “выскочкой”, осмелившимся вторгнуться в сферы, доступные, обычно, лишь по праву рождения. Но не так считали Русские Государи. Александр III и Николай II решительно пресекали все интриги вокруг “худородного” сановника, прислушиваясь к его советам зачастую больше, чем к мнению знати.

Впрочем, сегодня многие высказывания К. П. Победоносцева вряд ли могли бы кого-то особенно удивить. В условиях всемирного шествия демократии ее язвы становятся более чем очевидны. Но в условиях России конца XIX в., для образованного человека не быть демократом или хотя бы либералом означало обрести судьбу изгоя, получить кличку ретрограда, мракобеса, инквизитора. Лишь прямая поддержка Государей ограждала Константина Петровича от явных нападок. И это при том, что Победоносцев был одним из образованнейших людей своего времени; достаточно сказать, что он был почетным членом Французской академии, нескольких крупнейших университетов, переводчиком целого ряда научных и богословских трудов.

Общественно-политические взгляды К. П. Победоносцева в основном сформулированы в изданном им в 1896 г. “Московском Сборнике”. В этой книге он с неумолимой логикой развенчивает кумиры новейшей европейской политической мысли; прежде всего такие, как парламентаризм, демократия, прогресс. Отметим, что вскоре после выхода в свет “Московского Сборника” одна серьезная французская газета рекомендовала своим читателям ее перевод следующим образом: “Книгу эту надо прочесть, во-первых, потому, что г. Победоносцев думает глубоко, во-вторых, потому, что он думает иначе чем мы и, в-третьих, потому, что Император Николай II и Его народ думают как он”.

В своем труде Константин Петрович критикует умеренно-либеральный взгляд на нашу историческую судьбу, согласно которому Россия ЕЩЕ не созрела для демократии и парламентаризма в его современном понимании. Он подходит к этому вопросу no-существу: а нужны ли демократия и парламентаризм России? Более того, нужны ли они вообще? Эти идеи он считает “великой ложью нашего времени”: “История свидетельствует, что самые существенные, плодотворные для народа и прочные меры и преобразования исходили от центральной воли государственных людей, или от меньшинства, просветленного высокой идеей и глубоким знанием; напротив того, с расширением выборного начала происходило понижение государственной мысли и вульгаризация мнения в массе избирателей”.

Основное зло парламентского правления К. П. Победоносцев видит в том, что на выборах к власти приходят не лучшие люди, а наиболее “честолюбивые и нахальные”. Масса населения, по мнению мыслителя, не способна к широким обобщениям, основанным на фактах изучения жизни, и бессильна в области законодательства. Она охотно подчиняется красноречивым демагогам, увлекающим ее за собой безответственными призывами. “При крайней ограниченности ума, при безграничном развитии эгоизма и самой злобы, при низости и бесчестности побуждений, человек с сильной волей может стать предводителем партии и становится тогда руководящим, господствующим главой кружка или собрания, хотя бы к нему принадлежали люди, далеко превосходящие его умственными и нравственными качествами”. Люди же долга и чести, считает Победоносцев, по большей части, не красноречивы и не способны “нанизывать громкие и пошлые фразы”. Они “раскрывают себя и силы свои в рабочем углу своем или в тесном кругу единомысленных людей”.

Особую опасность для общества, по мнению К. П. Победоносцева, представляет т.н. свободная пресса. “Кто же эти представители страшной власти, именующей себя общественным мнением? Кто дал им право и полномочие — во имя целого общества — править, ниспровергать существующие учреждения, выставлять новые идеалы общественного и положительного закона?”. И далее дается блестящая характеристика этих “создателей народного мнения”: “Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать газету... Ежедневный опыт показывает, что тот же рынок привлекает за деньги какие угодно таланты, если они есть на рынке — и таланты пишут что угодно редактору”. Сразу же приходит на ум та беззастенчивая манипуляция общественным мнением, которая осуществляется сегодняшней продажной прессой. В печати, как и в парламенте, царит безответственность: “Мало ли было легкомысленных и бессовестных журналистов, по милости коих подготовлялись революции, закипало раздражение до ненависти между сословиями и народами, переходившими в опустошительную войну? Иной монарх за действия этого рода потерял бы престол свой; министр подвергся бы позору, уголовному преследованию и суду; но журналист выходит сух из воды, изо всей заведенной им смуты, изо всякого погрома и общественного бедствия, коего был причиной; выходит с торжеством улыбаясь и бодро принимаясь за свою разрушительную работу”.

Резкую отповедь дает Победоносцев и горячим поборникам прогресса во всем и “во что бы то ни стало”. “Есть в человечестве сила, земляная сила инерции, имеющая великое значение. Ею, как судно балластом, держится человечество в судьбах своей истории, — и сила эта столь необходима, что без нее поступательное движение вперед становится немыслимым. Разрушить ее — значило бы лишить общество той устойчивости, без которой негде найти и точку опоры для дальнейшего движения. В пренебрежении или в забвении этой силы — вот в чем главный порок новейшего прогресса”.

Хотя мы не можем принять безоговорочно все мысли и оценки К. П. Победоносцева, как своего рода панацею, однако его критика идей либеральной демократии не только не потеряла своей актуальности в наши дни, но может помочь нам правильно взглянуть на происходящие события и сделать соответствующие выводы.

В предыдущем номере “Монархиста” мы сообщали читателям о кончине замечательного русского православного писателя Н.Кусакова. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию одну из его статей (в сокращении). Обращена она была к представителям русской эмиграции, но в настоящее время эта работа весьма актуальна для всего нашего постсоветского национально-патриотического движения.

В Императорском дворце, говорят, этот бал резко обрывался с первыми ударами часов, когда они отбивали полночь. Недоеденными оставались скоромные блюда, на полушаге останавливалась резвая мазурка и, не успев как следует по-молодецки звякнуть, повисал в воздухе малиновый звон гусарских Шпор. С первыми ударами часов кончалось масленичное веселье и наступал Великий пост.

Так было в Императорском дворце. А у нас в губернии народ был хитрый. Незаметненько, без демонстрации, кто-нибудь, кому мигнет губернаторша, останавливал большие часы этак минут без пяти... Бал мог продолжаться до рассвета. Ведь великопостная полночь еще не наступила, не правда ли? Если бы архиерей узнал, то... “Ах, извините, Ваше Преосвященство! Часы остановились. Знаете... Так неловко, так неловко...”. Секрет полишинеля.

Но вот колокольный звон, утром созывающий людей на молитву, останавливает бешенный разгон мазурки, и ряженые, полные веселья, на тройках с хохотом возвращавшиеся по домам, встречаются с богомольцами, которые, шепча молитву и опустив глаза, торопились в храм на зов церковного колокола. С ужасом оглядывались они на мчавшихся весельчаков и, вздыхая, шептали “Свят, свят, свят...”.

Сталкивались два мира. Новый мир, желающий всю земную жизнь посвятить торжеству смеющейся плоти, и старый мир Святой Руси, которая, в слезах покаяния и умиления, стремилась плоть покорить духу, для вечного торжества жизни над смертью.

Было что-то страшное, что-то знаменательное в этой встрече ряженых с богомольцами. Но, какой бы страшной не была эта встреча, не нашлось в России руки, которая остановила бы бешеный бег тройки, везшей хохочущих ряженых с масленичного бала в часы первого великопостного богослужения.

А потом два мира столкнулись. И когда они столкнулись, то остались руины, щебень развалин, запах пожарища, стоны тех, кто погибал в развалинах, нищета погорельцев, слезы... Осыпалась штукатурка, скрывавшая мишуру той веселой жизни, что беспечно, бездумно и беззаботно предавалась торжеству плоти. Стало видно, что не в этом жизнь, что в такой жизни нет правды, и не одно сердце потянулось искать правду.

Стали вспоминаться лучшие страницы Достоевского. Стал изобличаться обман передовиков, звавших “вперед!”. В критическом свете явился Толстой. С Дальней полочки пришлось для пересмотра достать запыленный томик Гоголя с его “Избранными местами”. Кое-кто нашел в себе мужество даже пойти в ту комнату, где раньше жила няня, и достать книжечки Поселянина и Нилуса. Происходила переоценка ценностей.

А между тем... Смеясь правде в лицо, нагло распоясался смердяков. С хохотом вышел на улицу порок, и не было силы, которая теперь была бы способна остановить его. Он, торжествуя, разлился по всей Русской земле... Рушились стены храмов и дворцов, и из камней разваленных храмов строились тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы...

В новом свете стало являться прошлое. Стали всплывать образы минувшего, и резким постыдным укором ударила по памяти картинка встречи ряженых с богомольцами. Но прежде, чем отчетливо вырисовалась эта картина, в мысленном взоре ее застелили крики и шум грабежа, выстрелы, и на снегу... багровые пятна крови...

Встреча ряженых с богомольцами. Теперь в ней усмотрелся ее глубокий смысл. Обнажился весь ужас того, что в ней было. В ней было попрание правды.

Хороший человек русский мужик. Когда грянет гром, то он начинает креститься. Русское сердце обратилось к покаянию. Ежегодное говение приобрело свой истинный смысл. Громче и отчетливее зазвучало теперь в русской среде могущественное слово — “покайтесь!”.

Оно звучало и заграницей в среде русской патриотической эмиграции. Звучало оно и в порабощенной России, и те, кто отзывались на его призыв, уходили вслед за своими пастырями. Их убивали. Они уходили в тюрьмы, уходили на каторгу. Кое-кто выжил. Выживут и дальше, чтобы, когда придет время, снова поднять светильник... да светит всем.

На свободе, в рассеянии, оков не было. На свободе, при всем стечении неблагоприятных обстоятельств, была возможность сосредоточиться. И стали всплывать в неясных очертаниях отцы пустынники и жены непорочны, стали в воспоминаниях обрисовываться контуры монастырских колоколен, купола храмов, белокаменные стены. Тогда у многих стала поворачиваться душа, по-новому стало осмысливаться и прошлое, и настоящее, и все с большей и большей ясностью зазвучало — “Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче!”.

О том, что происходит в России, о том, каким мукам подвергается родной народ, о том, какому наглому расхищению подверглись все богатства России, знает каждый честный русский человек заграницей. Есть в нашей среде и такие, кто понял ужасы революции как явление гнева Божия, есть и такие, кто может теперь сказать о себе словами пророка: “Не сидел я в собрании смеющихся и не веселился: под тяготеющею на мне рукою Твоею я сидел одиноко, ибо Ты исполнил меня негодования” (Иерем. 15,17). Есть в нашей среде и такие, кто блюдет поучение апостола и постоянно памятует об узниках, как бы стражда вместе с ними в узах и как бы находясь с ними в том же теле (сравн. Евр. 13,3).

Без покаяния, без глубокого сокрушения о грехах, без коренной переоценки ценностей, пути в историческую Россию нет. К этому покаянию зовут нас все обстоятельства современности. В них мы видим, как Господь Бог через суровое наказание ведет Россию к новым высотам ее исторического призвания. Но способна ли Россия этому соответствовать? Ведь эта Россия — мы. Спросим же себя, явила ли Россия покаяние, способное омыть ее грехи?

В результате история России нами теперь осмысливается с новой точки зрения. По-новому видится суть хода событий недавнего прошлого, по-иному понимается все то, что происходит вокруг. Новые взгляды русской общественной мысли, новые воззрения на события, сам способ нового постижения смысла событий прошлого и настоящего теперь для многих покоятся на основании воззрений святой Русской Православной Церкви, на церковном миропонимании, и много приходится слышать об оцерковлении жизни и быта.

Войдем же глубже в суть вопроса. Первым словом Христовой проповеди было: “покайтесь!”. Но едва только было произнесено этого слово, как тотчас же Спаситель говорит: “Блаженни нищие духом” (Мф. 4,17). У нас же не получилось ли того, что мы на первом слове так и остановились и дальше идти не торопимся?.. Православное воззрение на исторические, общественные и политические события настоящего и прошлого как бы заворожило наш взгляд, целиком приковало его к себе. В этом нет ничего удивительного, ибо нам пришлось видеть картины поистине потрясающие, и еще более потрясающее впечатление приходится пережить, коль скоро все виденное освещается сквозь призму борьбы антихриста против Христа. Но останавливаться тут-то и не следует. Оцерковление жизни нужно не для того, чтобы верно понимать историю (хотя без учения Церкви правильно понять ее возможности нет никакой). Оцерковление жизни нужно только для одной единственной цели — для того, чтобы спасти свою душу для вечной жизни во Христе. Здесь начинается корень всего. Для этого же и обращение ко Христу, для этого же и пост!

Честно говоря, на этот вопрос надо ответить отрицательно. Гораздо чаще приходится слышать старое дореволюционное присловие, что гораздо важнее не осуждать тех, кто не соблюдает пост, нежели ограничивать себя в пище по уставу Церкви. В самом деле, не пахнет ли чем-то вроде ханжества от самого постного масла? Ах, помилуйте, господа, ведь все хорошо в меру, не возвращаться же нам к аскетизму III века. Важен принцип, а не буква! Да, много еще всяких присловий есть, чтобы пренебрегать соблюдением поста и оправдывать это. Таково решение общественной мысли, только что перед этим, как ни странно, провозгласившей необходимость покаяния.

О бесах революции писал Достоевский. О них же Господь сказал, что “род сей изгоняется только молитвой и постом” (Мф. 17,21). Попытается же проявить волю к победе, и от слов обратимся к делу. Ведь это к нашему сердцу из глубины веков взывает Святая Русь. Не станем смущаться тем, что не розами усыпан этот путь, но терниями. Будем помнить, что наше служение покаяния станет действительным только тогда, когда мы утвердимся в мысли, что “не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего”, “имеющего основание, которого художник и строитель Бог” (Евр. 13,14; 11,10).

Самое понятие “симфонии” в этом смысле слова было сформулировано в VI веке Императором Юстинианом Великим (VI Новелла): “Всевышняя благость даровала человечеству два величайших дара: священство и царство. Первое (священство, церковная власть) заботится о божественных делах, а второе (царство, государственная власть) заботится о прочих предметах человеческой жизни. Поэтому, ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей и истина Догматов, <...> (итак) цари да будут по правде управлять вверенным им государством и да будет полное согласие (“симфония”) между ними и священством во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода. Поэтому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства”.

Но, повторяю, “симфония” существовала на земле лишь до 1917 г. Большевики, захватившие власть в России, поставили своей целью не только уничтожение Церкви, но и “полное отмирание религиозных предрассудков” (Программа РКП(б), 1919 г.). Однако же, “воинствующие безбожники” прекрасно понимали, что достигнуть этого в обозримом будущем невозможно, а потому, решились с помощью тайной агентуры “направить церковь по такому пути, какой был им нужен” (это выражение заимствовано нами из секретного доклада начальника VI отделения ГПУ от 22 мая 1924 г.).

Итак, с 1927 г. начался новый этап в сосуществовании большевистского режима и вполне подчинившийся ему части Российской Церкви. В конце концов, во время II Мировой войны между коммунистами и подвластными им церковниками было заключено некое подобие конкордата. В 1943 г. Сталин лично принял трех митрополитов. Тиран беседовал с ними весьма приветливо и высочайше разрешил “выборы” нового патриарха (на каковую должность и был назначен доказавший свою преданность Сергий (Страгородский). Вот при таких, весьма сомнительных обстоятельствах и появилась на свет та церковная юрисдикция, которая именует себя “Московским патриархатом” и ныне претендуют на то, чтобы быть единственной и полноправной наследницей всей многострадальной Российской Церкви.

Увы! — человек именующийся “патриархом Московским и всея Руси”, тот, кто прилюдно целуется с казнокрадократами и восседает рядом с ними на абсурдных и непристойных, торжествах, уже исполняет роль первосвященника той самой “языческой веры в государство”.