Монархистъ № 68-69, 2009, АРХИВ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

В.Воронов

К 95-летию со дня начала II Отечественной войны

I Мировая – «запретная» тема

Неустанно вещая о военно-патриотическом воспитании, государство отчего-то демонстративно не заметило 95-летия начала I Мировой войны. 1 августа 1914 г. Германия объявила России войну, втянув ее в бойню. Война эта, изобилующая потрясающими примерами героизма, вычищена из нашей исторической памяти. И ныне никакой иной военной истории у нас не существует, кроме той, что повторяет замшелые зады сталинской фальсификации о «звероломном» нападении, мифических 28 панфиловцах и прочих «10 сталинских ударах».

А ведь I Мировая война стала прологом ХХ в.. Именно она – трагическое переломное колено нашей истории, не будь которого, все было бы совершенно иначе: не случилось бы ни Февральской революции 1917 г., положившей начало разложению государства и армии, ни большевиков с развязанной ими гражданской войной, тотальным истреблением, попытками индустриализации и коллективизации. И сатанинского Сталина тоже не было бы, как и II Мировой с ее гекатомбой.

Но в отечественных школьных учебниках этому грандиозному событию отведено буквально несколько строк. Специалистов по I Мировой в исторических вузах нет, да их и не готовят. Стоящей литературы об этой войне на книжных полках вы практически не увидите. И в музеях о ней ничего не узнаете – там пустота.

У нас обожают временами вспоминать битвы старины: Куликовскую, Полтавскую, Бородинскую... Но при этом в стране нет ни одного памятника павшим за Отечество в I Мировой! Если не считать таковыми несколько крестов, воздвигнутых частными лицами на свои средства, в частности, возле храма Всех Святых во Всехсвятском, что на Соколе. Возле этого храма в годы I Мировой было огромное кладбище, где хоронили воинов, умерших от ран в московских госпиталях. Но эти могилы советская власть безжалостно уничтожила, выкинув кости павших на помойку. А вместо надгробий на могилах воздвигли дома для советской партноменклатуры.

В Советском Союзе память о I Мировой выкорчевывали методично и безжалостно. Но ведь то была война народная! Как иначе еще именовать войну, когда в армию призвали почти 16 млн. человек – всех сословий, едва ли не всех национальностей Российской империи. И ведь эти «насильно призванные» сражались «За Веру, Царя и Отечество» без комиссаров и политруков, без чекистов-особистов, без штрафбатов и стреляющих в спину заградотрядов.

Как воевали, пусть скажут сухие цифры: Георгиевского креста – почетнейшей солдатской награды – удостоились около 1,5 млн. солдат, 33 тысячи из которых стали полными георгиевскими кавалерами; медалей «За храбрость» к ноябрю 1916 г. на фронте выдано тоже свыше 1,5 млн. Напомню, что в Русской Императорской Армии кресты и медали за просто так не давали – только за конкретные боевые заслуги и подвиги.

Почему большевики не строили военно-патриотическое воспитание на примерах доблести солдат I Мировой, понятно. У руля советского государства тогда стояли обычные дезертиры, уклонисты и саботажники, а то и вовсе, выражаясь современным языком, агенты влияния, разложившие армию. В том числе и на деньги воюющего противника. Товарищам из пломбированного вагона «неудобно» было вспоминать, что именно они работали на поражение своего Отечества, добившись-таки «превращения войны империалистической в гражданскую».

Да и на чьем примере большевикам было воспитывать подрастающее поколение, если выдающиеся герои Великой войны сражались затем против красных! Как, например, можно было писать о героизме защитников крепости Осовец, полгода державших оборону, если ее комендант, Николай Бржозовский, мало того что «царский генерал», так еще потом воевал на стороне Белых. Проще было забыть, вычеркнув ту войну из памяти, уничтожив затем и носителей этой памяти.

Ко второй половине 1920-х из Красной армии вычистили практически всех бывших офицеров – ветеранов I Мировой войны. А уже затем — в ходе чекистской спецоперации «Весна» – была истреблена основная масса русских офицеров – носителей бесценного опыта войны с немцами. В эпоху Большого террора вырезали уже иных, так что большинство репрессированных в 1937 г. комбригов и немалая часть комдивов, даже не участвовали в I Мировой войне. Так что именно спецоперация «Весна» аукнулась нам 22 июня 1941 г.: командные кадры из молодняка и партвыдвиженцев громили германские ветераны I Мировой.

Все фельдмаршалы Гитлера не просто прошли кампании 1914-1918 гг., они воевали там в офицерских чинах, обретя основательный командный опыт. В дивизии Красной армии образца 22 июня 1941 г. участников I Мировой войны было в 20 раз меньше, чем в дивизии Вермахта. И ведь даже когда после 22 июня 1941 г. пришлось обратиться к корням историческим, Сталин, вспоминая об Александре Невском, Суворове и Кутузове, ни разу не обмолвился о тех, кто на четверть века раньше встал на пути германского «дранг нах Остен».

А уж после 1945-го вспоминать и изучать I Мировой в Советском Союзе по сути было запрещено. Потому как даже поверхностное сравнение двух войн одной эпохи, начавшихся чуть не по одному сценарию, проходивших в очень похожих условиях, на том же театре военных действий, с теми же противниками-союзниками, приводило к выводам, весьма нелицеприятным для «руководящей и направляющей силы советского общества».

Конечно, «прогнивший царизм» «отвратно» подготовил Россию к войне, но всеобщую мобилизацию она провела четко, по плану, без намека на транспортный хаос, охвативший прифронтовую зону СССР в первые же часы советско-германской войны. «Абсолютно неготовая к войне русская армия» под водительством «бездарных царских генералов» не только не дала противнику шанса для удара, но, стремительно атаковав, сама перенесла боевые действия на вражескую территорию. «Непобедимая и легендарная, в боях познавшая радость побед», предводимая лучшими питомцами товарища Сталина под его мудрым руководством армия в первые же часы проиграла приграничные сражения на своей территории. Армия «прогнившей Российской империи» три года сдерживала удары военных машин трех империй: Германской, Австро-Венгерской и Османской – на огромном фронте от Балтики до Черного моря. «Бездарные царские генералы», хотя оставили с боями кусочек Российской империи, в глубь собственно Отечества – до Брянска, Смоленска, Москвы, Харькова и Волги – врага так и не допустили. В 1916 г. площадь уступленной врагу территории сравнялась с той, что была занята Русской армией. Конечно, и ей приходилось отступать, но Русская армия всегда отходила с позиций лишь по приказу, и никогда этот отход не превращался в панический драп.

Хотя во время «империалистической войны» никто не репрессировал семьи попавших в плен, «угнетенные крестьяне», солдаты «антинародного царского режима» отчего-то не сдавались полками, дивизиями и армиями. И на стороне германского кайзера не воевал миллион русских добровольцев, не было у немцев в 1914-1918 гг. ни мусульманского легиона, ни власовцев. А в каком страшном сне может привидеться, чтобы на стороне германских войск сражались… казаки?

«Гнилой царизм», конечно же, довел армию до «патронного голода» и Российская армия потеряла «целых» 2 млн. своих солдат и офицеров (О реальных цифрах потерь Русской армии читайте нижеследующий материал – ред.). Зато мудрейший товарищ Сталин, начав войну в куда более выгодных условиях, сгубил «всего» 27 млн. (это официально, а о реальных цифрах можно только догадываться). Стоит ли после удивляться, что на серьезные исследования о I Мировой советская власть наложила табу?

«Самый передовой строй» отдал концы 18 лет назад. Однако живы товарищи из Главного политического управления Советской армии. Именно под их мудрым руководством происходит нынешнее окормление армии, они же цепко держат удавку на горле военной истории, выдавая на-гора гнилую баланду сталинских мифов. Вот только на лживой истории и борьбе с пытающимися сказать правду «фальсификаторами» настоящих патриотов не воспитать – только амнезийных Иванов, родства не помнящих.

В.Воронов

Монархистъ № 68-69, 2009, АРХИВ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

Д.Половинкин

Потери Русской армии в I Мировой
или Как фальсифицируют нашу историю

В различных дискуссиях «всплывают» совершенно фантастическими цифры потерь России в I Мировой войне, доходящими, будто, до 7 и даже 20 млн. человек Правда в последнем случае уточнялось, что эта цифра включает в себя и потери гражданской войны, но это все равно, потому что «во всем виноват Николай II».

Естественно, предложить со своей стороны какие-то новые цифры я не могу, поэтому поговорим об уже находящихся в обращении. И в первую очередь, - об активно используемой большинством цифре 1,811 тысяч погибших, введенной в оборот «великим и ужасным» Б.Ц.Урланисом, в книге «Войны и народонаселение Европы», увидевшей свет в 1960 г. Параллельно можно насладиться и методами работы советских статистиков, одним из виднейших из которых был Борис Цезаревич.

Свои изыскания, чтобы придать им хотя бы налет академичности, Б.Урланис начинает с реальных цифр. Позже будет видно, что на самом деле эти цифры использованы лишь для придания работе видимости солидности, и никакой роли в построениях «большого советского ученого не играют.

Цифры эти таковы (излагаю по книге Б.Урланиса):

- 511,068 – убитыми по данным справочного отдела Главного штаба;

- 626,440 – тот же источник, но «обработанный» Центральным статистическим управлением в 1924 г.;

- 562,644 – убитых и умерших от ран на этапе санитарной эвакуации с начала войны по 1 сентября 1916 г., согласно отчету главного санитарного инспектора;

- 664,890 – из того же источника по 1 октября 1917 г., но без Кавказского фронта.

- 775,369 – убитых и пропавших без вести с начала войны по 1 мая 1917 г. согласно справке управления дежурного генерала Главного штаба, составленной для главы французской военной миссии.

Далее начинаются шаманские пляски с бубном. Для дальнейших расчетов берется… А как Вы думаете? Правильно, последняя цифра. Почему? Патамучто!

«Если и нам, подобно указанным исследователям, положить в основу одну из приведенных пяти цифр, то во всяком случае следует взять наивысшую из них, так как включение пропавших без вести несколько сокращает огромный недоучет числа убитых», витийствует Б.Урланис.

О как! Поясню о чем идет речь. Б.Урланис, не особо отягощая себя доказательствами, полагает, что учетными органами приняты во внимание не все документы, часть из которых, особенно в периоды поражения армии Самсонова и летнего отступления 1915 г. просто-напросто утеряна. И как же он предлагает скорректировать такую неточность? А прибавив к данным о потерях некую произвольную цифру, в данном случае порядка 200 тысяч (по данным ЦСУ 228,838) человек пропавших без вести и не попавших в плен. Они явно «не этой оперы», но цифра потерь Русской армии все равно «занижена», так почему не увеличить ее на 200 тысяч? Изумительно.

Может я просто придираюсь? Ну куда могли деться эти 228 тысяч пропавших без вести и не попавших в плен? Допустим я не прав. Допустим, что все убиты. Но что это за метод прибавлять пропавших без вести, но все же учтенных ЦСУ, как людей, данные на которых потерялись в большинстве своем в 1914-15 гг.? Это метод высасывания из пальца. Тем более, что объяснить пропажу этих двухсот тысяч легче легкого. Примерно в таких цифрах может измеряться, например, число дезертировавших, неучтенных вражеской стороной в качестве военнопленных, оказавшихся на оккупированной территории, скрывшихся, но не сдавшихся в плен и т.п.

Но это только начало. Пляски продолжаются. Б.Урланис добавляет потери с мая по ноябрь 1917 г. Их оказывается по данным отдела управления РККА 22,457 солдат и офицеров. Ладно. Этот период охватывает масштабное «наступление Керенского». Далее наш фигаро округляет эту цифру до 30 тысяч, мотивируя это потерями за декабрь 1917 – февраль 1918 г. Фантастично, если учесть, что фронт к этому времени был уже полностью развален, а помесячные потери получаются соизмеримые с летом 1917 г., когда на фронте находилось больше 200 дивизий, и велись довольно серьезные операции.

Впрочем пустяк, сейчас будет интереснее. Следующая высота берется Б.Урланисом с помощью вот какого трюка: «Несмотря на то, что, как известно по ходу военных действий, первое полугодие войны принесло для русской армии значительные потери убитыми, ранеными и пленными, по отчетам военного министерства, среднемесячные потери в 1914 г. в 3-3,5 раза меньше, чем в 1915-1916 гг., что совершенно ясно говорит об утрате значительной массы отчетных материалов и неналаженности учета потерь в первые месяцы войны», - безапелляционно декларирует маэстро.

Значит требуется что? Правильно, цифру потерь увеличить! Сейчас вы скажете, позвольте, но мы же уже скорректировали цифру потерь в сторону увеличения на 200 тысяч, мотивируя это как раз недоучетом погибших из-за утери документов! Разве не падают эти двести с лишним тысяч в том числе и на 1914 г., и если да, то в какой именно части? Плохо корректировали, возразит вам Борис Цезаревич, нам еще корректировать и корректировать. И приступает к делу: «Если принять для 1914 г. среднемесячное число убитых в 1915 г, то за 5,5 месяцев 1914 г. это даст около 83 тысяч человек сверх учтенного числа. Так как потери русской армии в 1914 г. были более значительными, чем в 1915 г, можно с округлением считать, что в 1914 г. недоучет числа убитых составлял 100 тысяч человек».

Конечно можно Борис Цезаревич! Вам все можно. А что значит потери русской армии в 1914 г. были более значительными, чем в 1915 г.? Откуда взялись 5,5 месяцев? Где Русская амия умудрилась потерять больше 10 тысяч человек в июле? Наконец, почему 100 тысяч, а не 83? Патамучто! Много вопросов задаете.

Сам по себе недоучет из-за утраты документов, или по каким либо другим причинам, в принципе, мог быть. Но любые корректировки документально подтвержденных цифр должны быть обоснованными, а не высасываться из пальца. Давайте посмотрим, что мы имеем в данном случае.

Действительно, в 1914 г. русская армия воевала достаточно интенсивно. Здесь и Восточно-прусская наступательная операция, и Галицийская битва, масштабные Варшавско-Ивангородская и наконец Лодзинская операция. Это с одной стороны. С другой стороны численность задействованных войск была в 1914 г. несколько меньше, чем в более поздние периоды. То есть в 1914 г. в среднем на фронте воевало 89,6 русских дивизий, а в 1915 г., например, уже 109,6 дивизий. Не считая Кавказского фронта, где, кстати, боевые действия начались лишь в ноябре 1914 г.

Получается, что в 1914 г., если верить Б.Урланису, Русская армия теряла ежемесячно 28,5 тысячи человек, а в 1915 г. – 22,5. В пересчете на одну дивизию выходит, что удельные потери в 1914 г. были выше, более чем в 1,5 раза! А ведь в 1914 г. вооружения сторон еще далеко не достигли того развития, как в 1915 г. Русская армия не уступала своим противникам в технике, не испытывала недостатка в боеприпасах. Соотношение сил было на Восточном фронте значительно более благоприятным. Наконец 1915 г. вообще стал для России самым тяжелым годом войны. А по Б.Урланису получается, что потери на каждого фронтовика были в 1914 г. в 1,5 раза выше, чем в 1915 г. Нелепость.

При этом цифры потерь по годам для своих расчетов Урланис заимствует из данных ЦСУ, где, напомню, указана цифра потерь 626,440 человек, но плюсует их к цифре, указанной в справке дежурного генерала в 775,369 человек. Маэстро в ударе!

Долго ли, коротко ли, но наш неутомимый исследователь уже вывел потери России до 908 тысяч человек:

775 тысяч – по данным дежурного генерала вместе с пропавшими без вести;
30 тысяч – с мая 1917 по март 1918 г.;
3 тысячи – убитых на флоте;
100 тысяч – «недоучет» за 1914 г.
И того – 908 тысяч убитых на поле боя.

Как говориться, хорошо, но мало. На Ленинскую премию так не наработаешь. Дальше начнется самое интересное, следите за руками.

Итак метод правильной осады не принес должных результатов. Как ни крути, как ни верти официальные цифры, но больше 908 тысяч никак не вытанцовывается. А надо. Значит пора отринуть закостеневшие догмы, и применить по-настоящему революционные методы подсчета. И такие методы у Бориса Цезаревича наготове: «О соотношении потерь на Западном фронте можно судить по следующим цифрам. Только одни французы потеряли убитыми на полях сражений свыше 900 тысяч человек. Потери британских войск во Франции превышали 500 тысяч человек. <…> В I Мировую войну поля Фландрии Франции были орошены кровью приблизительно 1,6 млн. солдат и офицеров армий Антанты. Этим 1,6 млн. противопоставляется всего 1,1 млн. убитых немецких солдат и офицеров. Следовательно, немцы на Западном фронте имели в 1,5 раза меньшие потери, чем их противники».

Весьма скользкая статистика, поскольку надо быть уверенным, что методика подсчета потерь, с помощью которой получены цифры, использованные Б.Урланисом, для всех сторон одинакова. Да и при чем тут Западный фронт? А вот при чем: «Таким образом, в боях с русской армией немцы потеряли убитыми более 300 тысяч солдат и офицеров. <…> …австро-венгерская армия потеряла на Восточном фронте 450 тысяч человек убитыми. <…> Можно ориентировочно считать, что от русского оружия погибло две трети убитых турецких солдат, т.е. около 150 тысяч человек. <…> В итоге получаем, что в боях с русскими противник потерял 900 тысяч человек убитыми на поле боя. Выше мы исчислили, что потери русских убитыми также составили 900 тысяч человек. [Не мы, а вы, Борис Цезаревич – Д.П.] Могло ли в действительности так случиться, чтобы немцы и их союзники, учитывая недостаточность боевого оснащения русской армии и другие условия, в которых протекала война 1914-1918 гг., понесли такие же потери, как и русские? ВРЯД ЛИ ЭТО МОГЛО ИМЕТЬ МЕСТО».

Вряд ли я очнусь в другой реальности, даже если прямо сейчас пребольно ущипну себя за ухо. Да и не буду. Процитированный мной отрывок это и есть самая что ни на есть суровая реальность, в которой мы живем уже 90 лет.

А какой антоним к «вряд ли»? «Наверно»! Вряд ли потери русской армии были 900 тысяч. Наверно они были 1,2 млн. Не смейтесь, не смейтесь, читайте Б.Урланиса дальше: «Выше мы получили, что на 900 тысяч убитых немцев, австрийцев, венгров и турок приходилось 900 тысяч убитых русских (соотношение 1:1) В то же время на Западном фронте на 1,1 млн. немецких потерь приходилось 1,6 млн. потерь союзников (соотношение примерно 3:4). Если для русского фронта принять такое же соотношение, то тогда число убитых русских повысится до 1,2 млн. человек.<…> Эта цифра, надо думать, значительно ближе подходит к действительности, чем фигурировавшие часто цифры в 500-600 тысяч».

В полемическом азарте,
Воевода Пальмерстон,
Поражает Русь на карте,
Указательным перстом!

Вы конечно скажете, что как то не верится, что потеряв на Кавказском фронте 150 тысяч человек, турки при этом убили 200 тысяч русских? Есть такое слово – надо! Понимаете, это партийный наказ. Пятилетку в 3 года. А австрийцы, потеряв 450 тысяч, убили ни много ни мало 600 тысяч русских. Я понимаю, вы проявите педантизм и скажете, что в австрийском плену побывал максимум 1 млн. русских пленных, а число пленных австро-венгерской армии в России составило 1,737 млн. человек, что дает как раз 1,7 : 1 в пользу русских, почему же для убитых наблюдается прямо противоположенная картина? Что я могу ответить? Патамучто!

А как нам быть с русскими контингентами, воевавшими на Западном и Салоникском фронтах? С убитыми болгарами? Насколько точно подсчитаны пропорции потерь Центральных держав по фронтам? Борис Цезаревич о таких мелочах не задумывается. Хотя его работа занимает пятьсот с лишним страниц, из которых львиная доля посвящена I Мировой. Это все для отвода глаз. Ключевые цифры получены отвлеченными рассуждениями, занявшими пару – тройку абзацев. И никакого отношения ни к каким документам, или иным источникам не имеют. Они являются в химически чистом виде плодом воображения Б.Урланиса, причем практически все его соображения, относящиеся к появлению этих цифр, здесь процитированы. Наше с вами счастье, что большим умом Борис Цезаревич не отличался, и состряпал свою работу на редкость халтурно. Иначе нашлось бы множество людей, готовых костьми лечь за эти цифры. Они и так найдутся, но им будет непросто.

Впрочем, и на 1,2 млн. убитых Б.Урланис не останавливается. Он продолжает свои изыскания в духе вышепредставленной методологии, доводя в итоге цифру потерь России до 1,811 млн. погибших. Каковая цифра и завоевала постепенно себе лавры «академической», «общепринятой», «научно подтвержденной». Несмотря на то, что завышает реальные потери Русской армии, как минимум, в 2,5 раза.

Д.Половинкин

Монархистъ № 68-69, 2009, АРХИВ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

М.Кулыбин

Заметки на полях современности

Valentine’s Day

Корни Valentine’s Day восходят к т.е. «Луперкалиям» - древнеримским языческим празднествам в честь богини «лихорадочной любви» Juno Februata и бога Фавна (Луперк – одно из его прозвищ), отмечавшихся именно 14 февраля и сопровождавшихся соответствующими «эротическими» церемониями, призванными способствовать плодородию и чадозачатию. Кстати, слова «Луперк» и «лупанарий» (древнеримский публичный дом) – однокоренные; думается это не случайно.

Несмотря на распространение христианства, отмечание луперкалий искоренялось с большим трудом. Чтобы «облагородить» его и придать ему другой смысл, в 494 г. папа Геласий I назначил на этот день празднование памяти малоизвестного итальянского мученика – св. Валентина, о котором не было практически ничего известно, кроме того, что его казнили в ходе гонений 269-270 гг.

На Востоке он не был известен, и Православной Церковью не почитался. На Западе, впрочем, о нем также ничего толком не знали, что, в сочетании с ядовитыми «корневищами», дало свои «всходы» в период языческого «ренессанса» в Европе. Именно тогда зародились два базовых мифа, связанных со «св. Валентином», которые по сей день ежегодно тиражируются многомиллионными тиражами для «идеологической поддержки» индустрии Valentine’s Day.

Первый из них говорит о том, что будто бы император Клавдий II, заботясь о многочисленности войска, запрещал своим легионерам жениться, и «добрый Валентин» тайно венчал их по ночам, за что и был казнен. Это полный вздор, поскольку обряд церковного венчания супругов получил распространение только в X-XI вв.

Второй миф повествует о том, что Валентин, будучи заключен в тюрьму, влюбился в дочь собственного тюремщика и написал ей первую «валентинку». Басня также не заслуживает серьезного рассмотрения, поскольку к числу немногих древних сведений о Валентине относится его преклонный возраст, что никак с этими романтическими бреднями не увязывается.

Несмотря на эти байки особого распространения Valentine’s Day вплоть до середины ХХ в. не имел даже в Европе, и даже в католическом мире. «Валентинки» были сувенирным курьезом из Италии, - и не более.

Подлинное возрождение «Луперкалий» связано с американскими компаниями, работавшими в сфере торговли подарками. Причиной стала борьба с традиционным февральским спадом продаж. Рождество и Новый год прошли, до весенних праздников – далеко, а торговать – надо. Вот тут и припомнили «заштатный» Valentine’s Day, которому была сделана массированная PR-раскрутка.

И надо же так совпасть, что активная пропаганда свежеобразовавшегося «праздничка» успешно наложилась на «сексуальную революцию» на Западе с пресловувым free love’ом и прочим разгулом разврата. Valentine’s Day по всему миру стал сопровождаться разного рода «пропагандой» «влюбленности» (разумеется отнюдь не в смысле семейной или христианской любви). В ход пошли конкурсы на самый долгий поцелуй, на поцелуй с наибольшим количеством партнеров, на лучший стриптиз и т.д. и т.п. – причем, чем дальше, тем, разумеется, «круче». Как говорится, «брэнд толкает брэнд».

Папежники, несмотря на весь свой либерализм, еще в 1969 г. изъяли этого непонятного «св. Валентина» из католических мартирологов и литургического празднования – с аргументацией, между прочим, базирующейся на неустановленности самого факта исторического существования такого человека. Так что ныне церковно (!) этот «св. Валентин» не празднуется ни на Западе, ни на Востоке.

В итоге «корешки», как и обычно, победили «вершки», и Луперкалии вернулись к тому, с чего начинались – торжеству и пропаганде разврата, которая, к несчастью некоего христианина Валентина, жившего в III в., получила его имя.

Как писал св. Димитрий Ростовский, «от доброго корня вырастает и добрая поросль»; а Св. Писание учит: «Не может… дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь» (Мф. 7,18-19). То, что порождено «лихорадочной любовью» и поддерживается исключительно стяжанием и сребролюбием, то, что по сути своей не является праздником, но лишь стимулом для шоппинга, то, что распространяет вокруг себя миазмы пошлости и разврата, - никак не даст «доброго плода».


Армия РФ: «Родом из Октября»

Движением «Народный Собор» на имя Президента РФ Дмитрия Медведева было направлено обращение с предложением воссоздать старейшие гвардейские полки Российской Армии – Преображенский, Семеновский и Измайловский.

Был получен официальный ответ из Министерства обороны РФ, в котором, в частности говорится: «Ваше обращение рассмотрено... В настоящее время юридической и фактической обоснованной преемственности воинских частей Вооруженных Сил РФ полкам Русской дореволюционной армии (в том числе Преображенскому, Семеновскому и Измайловскому) не существует. (выделено мной – М.К.). Передача (присвоение) почетных наименований... по нашему мнению, не будет способствовать развитию боевых традиций и воспитанию у военнослужащих чувства воинского долга и гордости за свою воинскую часть. (выделено мной – М.К.).

Ну вот поэтому нас до сих пор и заставляют отмечать «день рождения» партийной большевицкой армии, от которой нынешние воинские формирования, безусловно, имеют «юридическую и фактическую обоснованную преемственность».


А счастье было так возможно

Никому не известная организация «Залесский летучий боевой отряд» пыталась подорвать идол Ленина у Финляндского вокзала. К сожалению, заряда хватило только на то, что «вырвать очко» «вождю мирового пролетариата». Хочется надеяться, что следующая попытка будет удачнее.

Поразительно, но за все 17 лет после ликвидации коммунистического режима, скрупулезные журналисты из РИА Новости сумели насчитать всего три десятка случаев «вандализма» в отношении большевицких идолищ, половина из которых, к тому же, явно не относились к политическим акциям. Об официальном демонтаже «лысых камней» последышами советской власти и мечтать не приходится. Истуканы сифилитичного «вождя» продолжают осквернять русские города и поселки.

Но самое примечательное в давешнем «теракте» не это. Показателен дружный вой всех: и леваков, и «центристов», и «культурной общественности» на тему «вандализма». Про красных и перестроившихся красных (едросов, спраросов и пр.) и говорить нечего. Ленин – это их «все, после конституции». А вот телегенция наша (которая, по меткой мысли вождя, «не мозг нации, г-о») порадовала.

Посмотрите как трогательно живописует ситуацию председатель КГИОП Вера Дементьева: «Как бы кто ни относился к определенным страницам нашей истории, в гуманитарном плане произошло злодеяние по отношению к замечательному произведению монументального искусства, классике советского периода». И даже более того, по ее словам, оказывается, большевики фактически спасали от разрушения памятники государям: «даже в период наиболее обостренной классовой борьбы декрет 1918 г. «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской Социалистической революции» предусматривал снятие монументов, не имеющих исторической и художественной ценности, благодаря чему были сохранены памятники Петру I, Екатерине II и Николаю I».

Оказывается памятники государям просто «не имели исторической и художественной ценности», потому мудрые коммунисты их снесли, а на их место поставили уже совсем другие – высокохудожественные «памятники культуры федерального значения».

И, конечно, кумир сифилитика будут чинить на счет граждан, т.е. из бюджета. На что другое – денег нет – кризис во всем мире, но на идолище «по сусекам наскребем».

И еще одна характернейшая закономерность: когда речь идет об истуканах Ленина, Свердлова или Дзержинского, телегенция всего мира хором стенает о «памятниках культуры», «бережном сохранении прошлого», «невозможности зачеркнуть исторический период»; и та же телегенция рукоплещет, когда сносятся памятники, например величайшему сыну испанского народа в ХХ в. – каудильо Ф.Франко – потому как это «борьба с увековечиванием тоталитаризма и прочего фашизма».

О «победоносных» трупах
Кто сильнее – тот и прав!
Кто жирнее – тот и жив!
Кто остался – тот и свят!
Так и надо, так и будем жить!
(с) Р.Неумоев

Сила, прибыль и успех – вот критерии «праведности» и дохристианского, и нынешнего, послехристианского общества. Победил – значит «прав». Добился – значит «достоин». Проиграл – значит «Бог против тебя». «Успешная» ложь громоздится на «победоносное» вранье. «Проигравшая» истина – аутсайдер, она никому не интересна. Ее презирают, искажают, перевирают, превращают в посмешище, ставят к «позорному столбу истории».

Сбываются слова Св. Писания о «неправедном обольщении» людей последних времен, которые «не приняли любви истины». И за это Господь дает им «действие заблуждения», так что они «верят лжи» (см. 2 Фес., 2, 10-11).

Историческая Россия – Святая Русь – подобно «четверодневному Лазарю» уже более 90 лет под вывесками СССР и РФ смердит и разлагается. Над ее распадающейся плотью алчно пируют черви-паразиты – коммунисты, либералы, националисты-русофобы, единороссы, совпатриоты, справороссы и прочие.

А население, даже та его часть, которая деклалрирует свою православность, вместо того, чтобы уповать на Христа и чаять воскресения мертвых, упоенно твердит о каком-то мифическом «величии», о своих «победах», гордясь теми миллионами человеческих жизней, которые ради этого мифа так или иначе были «скормлены» червям-трупоедам.


Поджигатели войны

В официальной прессе разразилась форменная истерика по поводу принятия ОБСЕ резолюции, приравнивающей большевицкий режим к нацистскому, и называющей Третий Рейх и СССР в равной степени ответственными за развязывание II Мировой войны.

Понятно, что цель ОБСЕ состоит вовсе не в объективном освещении истории. У гранд-демократий самих «рыльце в пушку». Австрию и Чехословакию именно они нацистам «сдали». И если начинать отсчет II Мировой не с нападения Германии на Польшу, а, к примеру, с раздела Чехословакии, перед которой у Западных либеральных держав были союзнические обязательства, то и их нужно признать соучастниками «развязывания войны».

Но, по сути, базовые положения резолюции абсолютно верны: с морально-этической точки зрения, нацистский и большевицкий режимы абсолютно равноценны. Больше того, коммунистический – даже хуже. Если немецкие нацисты подчиняли, эксплуатировали и уничтожали другие народы, то большевики – по крайней мере, формально – прежде всего, свой.

То же касается, и «развязывания войны». Вот, пунктирно, основные даты начального этапа II Мировой войны (европейский театр):

23 августа 1939 г. – «Пакт Молотова-Риббентропа».
1 сентября 1939 г. – Германия вторгается в Польшу.
3 сентября 1939 г. – Британия и Франция объявляют войну Германии.
17 сентября 1939 г. – СССР вторгается в Восточную Польшу.
28 сентября 1939 г. – Советско-германский договор о разделе Польши.
30 ноября 1939 г. – СССР вторгается в Финляндию.
12 марта 1940 г. – Окончание Советско-финской воны. СССР аннексирует Карельский перешеек.
9 апреля 1940 г. – Германия захватывает Данию и вторгается в Норвегию.
10 мая 1940 г. – Германия вторгается в Нидерланды, Бельгию, Люксембург и на территорию Франции.
15 мая 1940 г. – капитуляция Нидерландов.
28 мая 1940 г. – капитуляция Бельгии.
9 июня 1940 г. – капитуляция Норвегии.
9 июня 1940 г. – СССР вторгается в Бессарабию и Северную Буковину.
15 июня 1940 г. – СССР оккупирует Литву.
20 июня 1940 г. – СССР оккупирует Эстонию.
22 июня 1940 г. – Германо-франкское перемирие, затем создание режима виши (1 июля).
22 июня 1940 г. – СССР оккупирует Латвию.
28 июня 1940 г. – СССР аннексируют Бессарабию и Северную Буковину.
6 апреля 1941 г. – Германия вторгается в Грецию и Югославию.
17 апреля 1941 г. – Капитуляция Греции.
23 апреля 1941 г. – Капитуляция Югославии.
22 июня 1941 г. – Германия вторгается в СССР.

Только отъявленный дурак или полный лицемер могут заявлять, что Большевизия не имеет отношения к развязыванию II Мировой войны.

День памяти жертв репрессий: жертвы есть, а палачей – нет?

30 ноября по всей России прошли мероприятия, посвященные памяти жертв большевицкой власти. К сожалению, акции в этот день превратились в скучные протокольные мероприятия, на которых очередные чиновники произносят набор бессмысленных дежурных фраз о тоталитаризме, и «ставят галочку» в отчетах о проведенной работе.

В этом году в Коми прозвучало, наконец, здравое, живое, нелицемерное слово о смысле этого Дня. После заупокойной литии, которую отслужил епископ Сыктывкарский и Воркутинский Питирим и стандартных выступлений чинуш, раздался голос живого человека – председателя правления общественного фонда жертв политических репрессий «Покаяние» Михаила Рогачева.

Он подчеркнул, что в наши дни происходит какой-то ненормальный сдвиг в общественном сознании и оценке большевицких репрессий. М.Рогачев привел слова думца-коммуниста Виктора Илюхина, который, когда его спросили, придет ли он с товарищами по партии в День памяти жертв политических репрессий к Соловецкому камню в Москве, заявил: «Хватит охаивать нашу историю!».

«Тогда о чем же мы говорим, для чего сюда пришли? - задал риторический вопрос историк М.Рогачев. – Для кого-то Сталин является победителем в войне, хотя лично я сомневаюсь, что он ходил в атаку. Победу принесли рядовые солдаты, сложившие свои головы на полях сражений».

Далее он рассказал о вопиющем прецеденте - недавно в отношении профессора Поморского университета Михаила Супруна было заведено уголовное дело. Вина его заключается в том, что он собирал сведения о репрессированных немцах, репатриированных в Архангельскую область.

«С одной стороны, у нас призывают: «Надо помнить», а с другой - закрывают архивы. Говорят об ответственности страны, но позорно отказывают в реабилитации польских солдат, расстрелянных в Катыни. Твердят, что мы должны увековечить память погибших, но запрещают называть жертв поименно, только цифры.

В заключение М.Рогачев привел мнение своего немецкого коллеги – историка, который, когда они обсуждали проблему преодоления нацизма в Германии и советского режима в России, отметил такой парадокс: «Чтобы преодолеть нацизм, мы, прежде всего, назвали виновных, а у вас в России есть только жертвы, а палачей нет. Назовите виновных, и вам станет легче».

Архангельским управлением ФСБ против историков было возбуждено уголовное дело. Ученые собирали сведения, о месте и дате рождения, смерти, сроках заключения людей. Делалось это для создания «Книги памяти» репрессированных российских немцев. Представители ФСБ посчитали, что это является нарушением тайны о персональных данных человека.

Председатель Пермского краевого отделения международного общества «Мемориал» Александр Калих подчеркивает, что память жертв большевицкого террора становится для чиновников неудобной темой. По его словам, попытки исказить факты недавнего прошлого происходят постоянно: «Сейчас создан учебник истории новый. И в нем товарищ Сталин преподается как великий вождь и учитель, как эффективный менеджер, и вообще все было замечательно. Если бы не положили кости, и столько жертв не положили – не создали бы могучее государство».

Власти делают все возможное, чтобы правда о преступлениях советского режима не стала широко известны. В 2007 г. по решению Росархива МВД и ФСБ доступ к архивно-следственным делам исследователям запрещен. Просмотреть несколько страниц дела могут только родственники репрессированных.

Воронежский историк Вениамин Глебов говорит: «Ордер на арест, анкета, приговор и справку о реабилитации можно посмотреть, остальное все закрыто чехлами бумажными». Он за годы архивной оттепели собрал информацию по 17 тысячам репрессированных. Но это, говорит, лишь капля в море. «Повторное засекречивание архива — это, по сути дела, повторный расстрел пулями забвения всех репрессированных в период советского произвола», - говорит В.Глебов.

По словам историка, председателя правления Международного Мемориала Арсения Рогинского, за два десятка лет удалось собрать только часть личных дел расстрелянных. Информации о сосланных и заключенных практически нет. Причина тому – ограниченный доступ к архивам. А.Рогинский сообщил, что удачной и успешной работа над Книгами Памяти бывает только в двух случаях. Первый вариант – если основную часть работы берут на себя сотрудники того архива, где хранятся документы – чаще всего, это архивы ФСБ. Второй вариант - когда представители архива без проблем пускают людей и позволяют обрабатывать материалы. В реальности доступ к личным делам крайне затруднен, говорит историк.

«Страны Балтии уже опубликовали все списки своих жертв, та же ситуация на Украине. А в России все по-другому. Очень многим не хочется, чтобы это время вспоминали. Ведь Книги Памяти – это живой обвинительный акт большевицкому режиму», - отметил А.Рогинский.

«Мемориалу» удалось издать и электронную Книгу Памяти. Пока на диске – более 2,5 млн. кратких биографий, из них более 800 тысяч – жертвы репрессий, имена которых раньше не публиковались. Работа над диском заняла около года. Списки репрессированных составляли общими усилиями. Некоторые регионы высылали большие базы данных ссыльных, из других – информации практически нет.

Теперь надо делать следующее издание диска. Но в «Мемориале» не уверены, что работа будет успешной, потому что добраться до архивов с каждым годом становится все труднее.


Крайнее разочарование

Посмотрел на днях фильм П.Лунгина «Царь». Крайне разочарован.

То, что фильм предельно антиисторичен, было ясно заранее: как из критических разборов, так и просто потому, что кинокартина, хотя бы примерно отражающая исторические события – вообще большая редкость. Так что с этой стороны я ничего хорошего от фильма заранее не ждал.

Хуже то, что фильм, в сущности, совершенно неправославен. Персонаж «Митрополит» не противопоставил персонажу «Царь» (думаю, что писать так наиболее адекватно, поскольку это именно персонажи, призванные нести некий образ, но никак не попытка сыграть исторических царя и митрополита) – православного понимания сущности царской власти. То есть зрителю предоставляется обоюдонелепый выбор: либо считать «православием» заявления персонажа «Царь», либо считать таковым пассивное непротивленчество персонажа «Митрополит».

Еще хуже то, что трагедия Грозного Царя (в сущности, благодатнейшая тема для качественной драмы) превращена в пошлейший фарс, дешевого лубочного пошиба. Понимание сути (не говорю о фактологии!) исторических событий в России, в том числе и трагических (к которым я лично отношу и многие страницы царствования Иоанна IV) – на уровне средневековых европейских анекдотов о России. Примерно такой же по степени понимания событий фильм, мог бы снять о « страшной жизни пролетариата под гнетом американских капиталистов» директор сельского ДК в 50-е годы. Полное непонимание того, что хотя бы теоретически «могло быть», и чего быть не могло даже теоретически.

Даже если полностью абстрагироваться от исторической канвы (хотя сделать это не возможно, коли «в оборот» взяты фигуры такого масштаба, как Иоанн Грозный и Митрополит Филипп), ничего хорошего не получается. Представленные режиссером «образы» ходульны, карикатурны, примитивны. Это плоские картинки, даже отдаленно не дающие «объема» жизни. Реакции персонажей – примитивны, как у амеб (у каждого, разумеется, со своим знаком).

Самое же скверное, в том, что это примитивно-лубочное действо высококачественно снято, с точки зрения и режиссуры, и операторской работы; игра Янковского и Мамонова – на высоте. В итоге набор качественных ингредиентов замесили в совершенно никчемный, гадостный, пустой ком дерьма, – причем не просто бесполезный, а крайне вредный. Оставляя за скобками намерения авторов, результатом их работы стала совершенно русофобская, антиисторическая, антимонархическая и, по сути, антиправославная картина.

А ведь мера ответственности авторов (особенно – талантливых) – крайне высока. Обыватель «изучает» историю не по монографиям ученых, а по кино. Теперь «среднестатистический россиянин» будет твердо «знать», что Иоанн Грозный «был параноиком-садистом, ради развлечения уничтожавшим собственный народ в компании с садисткой-царицей и бандой подонков».


О «пользе» греха

Западная Церковь не устояла перед грехами гордыни и властолюбия. Прельстившись мирской властью и приняв на вооружение принцип «цель оправдывает средства» (если отказаться от эвфемизмов, фактически признается, что грех, зло, ложь, могут быть полезны, а значит, допустимы), папежники отпали от Христа (остальные элементы папского ересеучения – суть следствия).

Затем на Западе этот принцип кочевал по идеологиям – от макиавеллизма и лютеранства до политэкономии и марксизма. Чем дальше от формально-христианского учения – там он более абсолютизировался. В России, нахватавшейся западной идейной отравы, этот подход восприняли доктринерски: «морально все, что идет на пользу революции». В нацистской Германии «моральным» стало все, что делалось на «пользу нации». В красном Китае – на «пользу культуре» и т.д.

Нынче этот сугубо антихристианский подход вновь «поднимается на щит» в России. Причем не только госвластями, вчера сдавшими членские билеты компартии, а сегодня получившими «едросовские». Этот принцип постулирует и «оппозиция» - как лево-радикальная, так и наша совковая «патриотическая» публика, даже претендующая на имя православных. И первые, и вторые – одни прикровенно, другие декларативно – защищают мифические «достижения» Совдепии, оправдывая все большевицкие преступления тем, что это было «нужно для пользы» - и далее на выбор: государства, народной власти, родины, революции, геополитических интересов русской нации, мирового интернационала и т.п.

Ну, с леваков, как говорится, «взятки гладки». А вот людям, претендующим на имя православных, я бы предложил задуматься: действительно ли грех может быть «полезен» (не в плане сиюминутной выгоды, а, так сказать, в долгосрочной перспективе)?

На этой диавольской уловке некогда от Христа отпала вся Западная Церковь. Ею Русской Церкви была нанесена страшная рана сергианства (ныне, хотя б и формально, но дезавуированного). Надо ли православным повторять преступные ошибки?

М.Кулыбин

Монархистъ № 68-69, 2009, АРХИВ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

Проф. Е.Р.Новак

Борьба с Церковью в Красной Испании

В республиканской Испании, начиная с 1931 г. правительство вступило на путь крайнего антиклерикализма. Среди либералов, сформировавших правительство после победы на выборах 1931 г. левых, превалировали масоны, традиционно враждебные Церкви и религии. Стоит напомнить в этом контексте ведущего исследователя истории испанской гражданской войны Хью Томаса. Акцентируя факт, что испанское масонство повсеместно срослось с либерализмом, он подчеркивал, что «масоны были не просто антиклерикальны, оны были крайне антирелигиозны».

По ходу укрепления республиканского правительства акция против Католической Церкви была поддержана набирающими силу социалистическими, анархистскими и коммунистическими группировками. Главными пропагандистскими упреками в адрес Церкви были обвинения ее в том, она «сказочно богата и является союзницей капиталистических плутократов». В борьбе с Церковью власти не колебались распространять наиболее примитивную и омерзительную клевету. Как писал Марек Ян Ходакевич в работе «Ограбленная память. Война в Испании 1936-39 гг.»: «распускались истерические сплетни о том, что иезуиты отравляют колодцы, монахи крадут и убивают детей, а монахини предаются разнообразным сексуальным утехам». Нападая на «церковные сокровища», нападающие старательно умалчивали о том, что Церковь была самой крупной благотворительной организацией в стране, оказывающей весьма значительную помощь бедным и безработным. А также о том, что решительное большинство испанских священников были отнюдь не богаче, чем их паства.

В принятой республиканскими властями конституции дело дошло до значительного ограничения религиозных свобод. Власти удалили религию из школ, распустили монастыри и конфисковали их имущество. Священникам запретили учительствовать. Запретили церковные похороны без предоставления письменного свидетельства о том, что умерший перед смертью выразил желание быть похороненным по католическому обряду. Даже организация религиозных процессий была поставлена в зависимость от позволения властей. Масштаб и разнообразие антирелигиозной деятельности республиканских властей вызвали растущее возмущение в католической среде. Воинствующий антиклерикализм левых республиканцев, сосредотчившихся вокруг президента Мануэля Азаньи, возбудил масштабную оппозицию его курсу среди испанского населения, в большинстве своем католического по вероисповеданию. Разочарование от республики достигло предела.

Под влиянием фатальных ошибок республиканского правительства, все большее число республиканских деятелей стало с грустью признавать, что «лучшая республика была во времена монархии». В католических кругах левое правительство обличалось в том, что антирелигиозная кампания является для властей удобным прикрытием и имеет целью маскировку отсутствия у правительства плана действительного оздоровления экономики и социальной ситуации в стране. Уже 6 мая 1931 г. дело дошло до резкого выступления кардинала Педро Сегуры и Саенц, архиепископа Толедо и примаса Испании. В пасторском письме он осудил антицерковную и антирелигиозную политику республиканских властей, призвав народ к сопротивлению, заявив: «Если мы будем молчать и бездействовать, если поддадимся аппарату подавления, у нас не будет права жаловаться, когда горькая действительность покажет нам, что победа почти была у нас в руках, это значит, что нам следует биться на смерть за свою честь, подобно рыцарям».

Ситуацию ухудшали антицерковные уличные выступления с участием коммунистов, анархистов и прочих левых радикалов. Во время беспорядков, спровоцированных ими в мае 1931 г. в Испании, дело дошло до сожжения более 100 храмов. В католической среде росло возмущение пассивностью правительства относительно антиклерикальных выступлений, начиная от поджогов храмов и кончая публичными оскорблениями и избиениями священников.

Особенный протест вызвало фанатичное выступление либерального министра, а позднее президента М.Азаньи, который публично заявил, что «все католические храмы Испании вместе взятые не стоят жизни и одного республиканца». Республиканские власти продолжали свои антицерковные выступления, изгоняя из страны священников и принуждая к выезду самого примаса Испании (в июне 1931 г.). Фанатичный антихристианин М.Азаньи в октябре 1931 г. публично выразил радость, что Испания якобы «перестала быть католической», сославшись на успехи предпринятой правительством антирелигиозной кампании и на низкие показатели участия верующих в богослужениях.

Но и после падения либерального правительства и поражения левых радикалов в выборах 1933 г., конфликты вокруг религии и Церкви не перестали быть главным фактором, разделившим испанцев на два враждебных лагеря. Крайний антиклерикализм большей части левых деятелей толкал их к продолжению антицерковных выступлений. В 1934 г., во время левого мятежа в Астурии дело снова дошло до массовых поджогов и разрушений храмов. Но апогей антихристианских выступлений пришелся на предвыборную кампанию 1936 г. Несмотря на получение преобладающего количества голосов в пользу правых и Центра, вследствие разногласий между ними и несовершенства избирательных механизмов, к власти пришли либералы.


Пылающие храмы

Празднующие победу левые (социалисты с коммунистами теперь контролировали полицию и республиканскую жандармерию) смотрели сквозь пальцы на варварские антирелигиозные выступления толпы. Вновь запылали храмы. Официальные источники отмечали, что только за период с февраля по июль 1936 г. было сожжено 170 храмов. В одном только Кадиса 5 марта были сожжены католическая школа, здание монастыря и 5 католических храмов. Все чаще дело заканчивалось убийствами священников и монахинь. Безнаказанность этих антирелигиозных актов насилия стала одной из причин начала гражданской войны в Испании (1936-1939 гг.).

Все это время власти Красной Испании проводили политику безусловной атеизации. Особым правительственным декретом они предписали закрытие всех святынь с полной конфискацией их имущества. Был введен полный запрет на оказание священнических услуг. На территориях, занятых республиканскими войсками дело дошло до полного уничтожения католических храмов и монастырей, с особой ревностью происходившего в провинции.

В Барселоне, например, было сожжено 58 храмов. Уцелел только кафедральный собор. Варварски было сожжено 10 тысяч томов из богатейшего собрания кафедральной библиотеки в Куэнке. Были организованы публичные сожжения икон, католических статуй и богослужебных книг.

Враги Церкви не переживали по поводу нежелания множества людей участвовать в предписанном властями уничтожении предметов религиозного культа. Согласно Х.Томасу, «доктор Боркенау наблюдал несчастных женщин, под угрозой несших к костру молитвенники, иконы, статуэтки и прочие дорогие для них предметы, которые были для них частью повседневного быта. Только дети радовались возможности безнаказанно отбивать носы у статуй перед тем, как бросить их в огонь».

Жертвой воинственного атеизма Красной Испании пало более 20 тысяч святынь. Это означало уничтожение почти половины испанских храмов. В пустых, ограбленных, с ободранными украшениями храмах устраивались народные дома, амфитеатры для цирковых представлений и т. п. В мадридском храме св. Антония de Floriad был устроен «футбольный матч», в котором роль мяча играл череп святого.
Республиканские милиционеры глумились над священническими ризами, уничтожали предметы религиозного культа, плясали в обнимку с мощами, извлеченными из пещер и катакомб. Постоянно осквернялись кладбища. В Хуэске тела, выкопанные из могил были уложены в позициях совокупляющихся пар. Даже либеральный историк Хоск М.Санчес писал, что «тысячи храмов были сожжены, осквернены предметы культа, раскопаны могилы монахинь, останки которых извлекались на посмешище зевак, и с ними устраивались глумливые псевдо-религиозные представления и процессии».


Убийства священников

Огромные размеры принял террор непосредственно направленный на испанское духовенство. На территории, подвластной республиканцам, от расстрелов и пыток погибло не менее 7937 лиц духовного звания: 12 епископов, 283 монахини, 5255 священников, 2492 монахов и 249 послушников. Только за один день 6 ноября 1936 г. во время массовой казни в Мадриде было расстреляно более 200 священников, монахинь и семинаристов (одновременно было казнено около 2400 политзаключенных).

От рук палачей Красной Испании погибли епископы Барселоны, Альмерии, Кадикса, Таррагоны, Куэнси, Лериды, Жаэан, Сюидад Реаль, Теруэла, Сегорбе, апостольский администратор епископ Баррбастро и апостольский администратор Орихурли. Епископ Сюидад Реаль был убит в тот момент, когда он работал над историей Толедо. После убийства палачи уничтожили всю собранную епископом историческую документацию и черновики. Епископ Жаэаны был убит вместе с сестрой на глазах двухтысячной толпы зевак. Епископов Кадикса и Альмерии принудили перед казнью отдраить палубу тюремного судна Astoy Mendi.

Сохранились многочисленные свидетельства о жестоких пытках, которым подвергались жертвы красного республиканского террора. Мать двух иезуитов была удавлена распятием. Дона Антонио Диаса дель Мораль из Сьемозуэлос запихали в загон с разъяренными быками и дождались, пока те его не забодали до смерти. Затем у замученного насильники отрезали ухо, как это делает матадор поверженному быку.

Кровавая голгофа духовенства на территориях, Красной Испании была также историей неслыханной самоотверженности и подвига за веру. Лучше всего иллюстрирует их тот факт, что священникам часто предлагалась жизнь в обмен на отречение от веры, однако ни одного подобного случая отмечено не было (!). Факт огромного количества людей, мужественно принявших смерть за веру потрясает. Многие мученики, умирая, успевали крикнуть «Слава Господу Иисусу Христу!» (Viva Cristo Rey!). С этими словами отошел в мир иной и епископ Эстаквио Ньето из Сигуэнцы, расстрелянный 27 июля 1936 г. Историк Х.Томас описывает события так: «приходской священник из Наволморалеса сказал полицейским, пришедшим арестовать его: «Желаю принять муку за Христа». «Если хочешь этого, - сказали полицейские, - тогда и умрешь, как Он». Они сорвали со священника одежды и безжалостно отхлестали его бичом. Затем привязали его спиной к деревянной балке, напоили его уксусом и короновали терновым венцом. «Хули Бога и освободим тебя», - сказал начальник полиции. «Я прощаю и благословляю вас», - отвечал ему священник. Полицейские стали спорить, каким способом убить священника. Хотели его распять, в конце концов застрелили».

14 сентября 1936 г. в лево-ориентированной газете The New York Times была опубликована корреспонденция из Испании, автор которой сообщал, что в городке Эль Саусейо в Севилье он видел священника Хосе де ла Кора, распятого кверху ногами на дверях костела. 24 июля 1936 г. в Мадриде социалистические милиционеры выволокли на улицу трех прятавшихся сестер-кармелитанок. С криком: «Монашки! Расстрелять!» - набросились на них их тут же казнили.

Один из фанатичных палачей так вспоминал о поведении священников, сопровождаемых к месту казни: «Вот идиоты! Некому было заткнуть им рты! Всю дорогу пели, прославляя своего Христа! Один из них пал замертво, когда мы сбили его прикладом, - истинная правда! Но чем больше мы били их, тем громче они пели Viva Cristo Rey.

Некий человек по имени Фернандес де Диос (что в переводе с испанского означает «Божий»), написал письмо к министру юстиции, в котором просил разрешить ему изменить фамилию на Bakunin, поскольку «ничего общего с Богом он иметь не желал» потому, что «как можно продолжать верить в Бога, который равнодушно взирает на то, как жгут Его Церкви и уничтожают иконы с Его образами».

Ничего удивительного в том, что многие верующие в Испании видели в гражданской войне против красных именно «крестовый поход против зла», борьбу за своих священников, за естественный ход приходской жизни, за свободу богослужений и за право на молитву. Папа Пий XI в первой своей публичной проповеди по поводу гражданской войны в Испании 14 сентября 1936 г. подчеркнул «поистине сатанинскую ненависть к Богу» республиканцев.

Проф. Е.Р.Новак

Монархистъ № 68-69, 2009, АРХИВ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

Русская публицистика

Иван Аксаков

В прошлом году[1], в самый разгар патриотического огня, объявшего всех Русских людей от мала до велика, без различия звания и состояния, мы осмеливались в своей газете выражать желание, чтоб это патриотическое одушевление не подавало Русскому обществу повода к самодовольству и самообольщению. Мы повторяли эту тему несчетное число раз и на всевозможные лады, мы старались, по мере наших сил, провести и водворить в сознании Русского общества ту мысль, что время и обстоятельства требуют от нас патриотизма иного качества, нежели в прежние годины народных бедствий; что одного внешнего, так сказать, патриотизма, возбужденного видом внешней, грубой опасности, еще недостаточно; что есть опасность иного рода, несравненно опаснейшая; что надо уметь стоять за Россию не только головами, но и головою, т. е. не одним напором и отпором грозной силы материальной, но силой нравственной; не одной силой государственной, но и силой общественной, не одним оружием вещественным, но и оружием духовным; не против одних видимых врагов в образе солдат неприятельской армии, но и против невидимых и неосязаемых недругов; не во время войны только, но и во время мира. Мы говорили, что нам страшны не Поляки, не Немцы, не ополчавшаяся на нас Европа, а полонизм, германизм, европеизм и тому подобные измы. Мы напоминали читателям, что даже 1812 год, прославивший Россию подвигами беспримерного в истории патриотизма, когда встала вся Русская земля и снова, как двести лет назад, спасла государство, даже этот год очистительных жертв и страданий народных не излечил русского общества от недуга подражательности и подобострастного подчинения нравственному авторитету Европы и именно Франции; напротив, вслед за 1812 годом влияние как французское, так и вообще иностранное усилилось до высшей степени в России 1814-1815 годов. Россия времен Венского конгресса, конечно, не похожа на Россию 1812 года, когда она

…готовила пожар
Непобедимому герою.[2]

Многие Русские, явившиеся истинными Русскими при блеске Московского зарева, осветившего собой всю Русскую землю, почти не могут и Русскими-то назваться в период времени, непосредственно наступившего вслед за периодом Наполеона I. Читатели, конечно, помнят наши слова, столько раз нами повторенные, что мало быть вообще «Русским патриотом», надо быть еще Русским человеком, мало любить одну Русскую государственность, ее величие и могущество, надо любить, знать, понимать, ценить Русскую землю, Русскую народность, наконец, мало быть Русским только при больших исторических оказиях, но надо им быть и в будничное время истории, в ежедневной действительности. В самом деле, у нас многие привыкли думать, ощущая в себе искренние движения патриотического чувства — при чтении ли оскорбительных иностранных депеш, при вмешательстве ли чужеземных держав в дела нашего государства или при каком-либо другом обстоятельстве, слишком грубо и видимо затрагивающим нашу государственную честь, — что этого доказательства их русскости вполне довольно и ничего более затем уже и не требуется. На упреки в недостатке народного самосознания в нашем обществе нам не раз приходилось слышать возражения такого рода: «А вот посмотрите-ка, какие мы Русские, какие мы патриоты в минуты опасности: сунься-ка на нас чужеземцы войной, мы все, как один человек, станем грудью за Русскую землю» и пр., и пр. Это действительно так, в этом нет и сомнения; и этим свойством нашим мы можем по праву гордиться, но этот похвальный патриотизм не мешает нам выдавать ту же Русскую землю тем же иностранцам – как скоро идут на нас не войной, а мирным набегом, и как скоро, не видя бранного вражьего стана и не слыша воинственных кликов, мы считаем возможным отложить в сторону патриотическое напряжение. Итак, одного внешнего, повторяем, государственного патриотизма еще недостаточно. В числе русских героев и патриотов нельзя, конечно, не признать Миниха, Остермана, и однако же, несмотря на их громадные заслуги Русскому государству, мы не можем назвать их Русскими, людьми Русской народности, людьми земскими. «Русским патриотом» может быть и всякий иностранец, поступивший на Русскую службу и отдавшийся искренне и честно интересам России, но он мог бы быть таковым же патриотом и всюду, где бы водворился на оседлость и службу: благородный дух человека возбуждает его вносить любовь и душу во всякое дело, которое ему приходится совершать!.. Но тем не менее есть сферы, где таковой патриотизм иностранца оказывается несостоятельным, где необходимо быть не только Русским патриотом, а просто-напросто Русским человеком, думать и чувствовать по-Русски. Если же, однако, иностранцы, не будучи Русскими по происхождению, умеют делаться Русскими патриотами и чуть-чуть не Русскими, то что же сказать о наших Русских, которые, являясь, как и они, «патриотами» во дни народных тревог и испытаний, умеют, наоборот, во все остальное время, будучи Русскими по природе, делаться со¬вершенными иностранцами — знать не знают, да и знать не хотят ни Русского народа, ни существенных основ, стремлений и требований Русской народности?.. Таким образом, при всей внешней цельности и единстве России мы расколоты сами в себе внутренне, страдаем какой-то нравственной двойственностью, и общественный духовный наш организм не может похвалиться ни цельностью, ни крепостью.

Некоторые наши публицисты обратили недавно внимание Русской публики на иностранные сказания о России, издающиеся за границей и составляющие целую литературу, на так называемый Русский вопрос, выдуманный и сочиненный в Европе. Они справедливо негодуют на недоброжелательство иностранцев, на клевету и ложь, расточаемые Европейской публицистикой насчет России, и указывают как на новый прием злокозненной политики Запада на попытку иностранцев раздвоить Россию, в смысле нравственном, на две половины и противопоставить одну другой. В одном из недавних своих №№ «Московские Ведомости» привели любопытную выписку из Австрийской газеты Wanderer, которая рассуждает, что в России есть Россия царя и Россия Русского народа, что всякие проявления последней в исторической жизни ознаменовывались диким фанатизмом и коммунизмом, что, к счастью человечества вообще и Европейской цивилизации в особенности, России Русского народа не скоро еще придется господствовать на исторической сцене и что Россия царя сама по себе могла бы не представлять опасности для Европы, если б вполне предалась ее цивилизующему влиянию. Нелепость этих немецких соображений так резко бросается в глаза, что не заслуживает серьезного разбора. Начать с того, что идея царя есть идея самая народная, которая до сих пор никоим образом, даже в теории, от идеи Русского народа отрешена быть не может и которой Русский народ оставался верным несмотря на все превратности своей собственной судьбы и судьбы престола в XVII и XVIII веках. Это доказывается даже и действиями тех агитаторов, которые признают необходимым прибегать к имени царя, чтобы подвигнуть Русский народ к смутам и беспорядкам. Этот ужасный, по понятиям иностранцев, народ, заявляющий всегда себя в истории диким фанатизмом, невежеством и зверством, не поддался на преступные обольщения своих мнимых друзей именно потому, что он вовсе не демократ в смысле западном, т. е. нисколько не одержим жаждой политической власти, и что для него с идеей царя связыва¬ется идея порядка, благоустройства, беспристрастия, высшего мирного правосудия. Итак, о толкованиях газетой Wanderer идеи царя распространяться совершенно излишне, но нельзя не сказать, что иностранцы не совсем не правы, когда говорят о каких-то двух Россиях. Россия, разумеется, одна-единая, однородная и цельная в своем государственном и земском составе. Ее 60 миллионов одного племени, говорящих одним языком, исповедующих одну веру, обитающих не чересполосно, а вместе, в одной общей местности, составляющих один политический организм, какая европейская страна может похвалиться таким единством? Это единство, государственное и земское, сказывается при всякой внешней опасности. Но, со всем тем, не мы ли сами, т. е. не само ли наше Русское общество вводит в постоянное заблуждение иностранцев и способствует ложному пониманию ими России, не та ли наша двойственность, о которой мы упоминали выше, сбивает с толку умнейшие головы в Европе? Может ли, в самом деле, не двоиться в глазах у всякого иностранца, когда он видит пред собой Россию на Московском пожаре и Россию эпохи Венского конгресса? Русских в пылу битв 1812 года и тех же Русских в 1815 году?.. Не должны ли поразить всякого иностранца, умеющего читать и понимать по-Русски, те напряженные усилия, с которыми иные Русские публицисты отстаивают дело Русской народности и стараются поддержать в Русских общественных сферах уважение к Русскому народу и к его началам? Кому это напоминается, кому проповедывается? Неужели той стране, которая не дальше как в прошлом году явила пред всем миром свидетельство своего единодушного патриотизма и своей земской цельности? И неужели такая страна еще нуждается в проповеди, нуждается в напоминании, что она Русская? Неужели в ней может еще быть уместно отстаивать интересы Русского народа, заботиться и беспокоиться о Русской народности? Разве в Англии есть англоманы, англофилы, разве французское направление французской газеты заставит французов смотреть на это явление как на особенную заслугу или как на особенный недостаток?! Это трудно понять даже и не иностранцу. А между тем мы-то ведь знаем, что это действительно так, знаем, что нам приходится чуть ли не на каждом шагу бороться с Русскими же за интересы Русской народности, не столько внешние (они легче находят себе защитников), сколько (и даже преимущественно) внутренние и духовные. Поэтому едва ли мы вправе обвинять иностранцев, ведая, по каким противоречащим данным им приходится судить о России! Могут ли они — по Русским в Париже и вообще по той массе Русских отцов, которых они видят ежегодно у себя во всех уголках Европы, вверяющими своих Русских детей иностранцам на воспитание, — могут ли они сделать какое-либо выгодное заключение о духовном и нравственном строе России? Но с другой стороны, как при той нравственной невзрачности, которой по большей части умело зарекомендовать себя Русское путешествующее за границей общество, понять оборону Севастополя, России 1812 и 1863 годов? Урок последнего года едва ли, однако, пройдет даром для иностранцев. Они начинают соображать, что главное – не надо затрагивать Россию со стороны ее государственной чести, одним словом, с тех сторон, с которых вопрос ясен для разумения даже простого народа, которые способны разбудить дремлющего в своем логовище льва и видом внешней опасности вызвать дух патрио¬тизма даже во всех классах нашего общества. Они начинают убеждаться, что необходимо всячески обходить этого льва, чтоб его не затронуть, — а вместо него употребить, или, по современному модному выражению нашего промышленного века, эксплуатировать в свою пользу Русское общество с его притязаниями на европеизм, с его не страшным для европейцев в мирное время, с его недальновидным патриотизмом.

Помощников в этом деле они найдут в России немало, и труды их падут на почву не неблагодарную!.. Впрочем, что нам за дело до иностранцев? Мы упомянули о них так только, кстати, для того, чтобы яснее и нагляднее представить в отражении иностранного зеркала, отражении, конечно, обидном для нашего национального самолюбия, тот действительный недуг, которым мы страдаем и который мы все еще плохо сознаем и видим. Пора перестать нам самодовольно обнадеживаться нашим патриотизмом и, так сказать, считать себя вполне нравственно-обеспеченными известной нашей способностью стоять грудью, приносить жизнь и достояние на алтарь Отечества. Пора убедиться, что эта способность нисколько нас не обеспечивает в такое время, когда нет неприятельских армий, с которыми можно было бы бороться, когда груди, жизни и достояния не требуется, а требуется деятельность мыслящего, трудящегося, подвизающегося духа; когда «алтарь Отечества» ждет иных даров — гражданской доблести, любви и разумения Русской народности, наконец, талантов, которыми так богата Русская земля, но которые в ней до сих пор лежат зарыты, грубы, не обделаны и уж, разумеется, не могут быть ни разработаны, ни умножены с помощью одного внешнего патриотизма. Пора же понять, наконец, что способность патриотических жертв во время войны нисколько не освобождает нас от обязанностей нравственных во время мира, и что если к 1863 году Русские из-за границы сбежались в Россию, то нет никакого нравственного основания разбегаться после 1863 года, по миновании надобности в патриотизме, из России за границу вновь и воспитывать Русских детей в Швейцарии, Дрездене, Фрибурге и в прочих немецких рассадниках Русского юношества! Пора также не очень-то гордиться своим единством и цельностью и уразуметь, наконец, что единством и цельностью мы обязаны прежде всего не Русскому обществу, а Русскому народу — этому громадному и несомненному факту единства и цельности, но что в противоположность этому внешнему или, лучше сказать, земскому единству и цельности, в противоположность нашему простому народу, мы как общество являем в себе отсутствие духовной цельности и органической силы. Оттого-то наша «интеллигенция» до сих пор так непроизводительна, оттого-то иностранцы или судят по нас о целой России, или же, видя пред собой публику и народ, воображают, что видят две разные России! Оттого-то Россия могуча и слаба в то же время. Известны слова Дидро, посетившего двор Екатерины II: Lа Russie est pourrie avant d’être mure,[3] — слова чистейшей лжи относительно настоящей, народной Росcии и верные лишь относительно некоторой части тогдашнего Русского общества... Известно также нелепое, до пошлости избитое выражение иностранцев, так охотно ими повторяемое, что Россия есть колосс на глиняных! ногах, тогда как именно ноги-то, фундамент ее — не из глины, а из камня и меди...

Мы со своей стороны нисколько не негодуем на иностранцев за их «клеветы и ложь» на Россию, за их попытки, обличенные недавно нашими публицистами, подорвать наше «единство и цельность». Мы, напротив того, чрезвычайно благодарны им за указание наших ахиллесовых пят, наших слабых сторон и признаем эти нападки настолько основательными, насколько мы сами, мы, Русское общество и Русская интеллигенция, подаем к тому повод. Скрывать от иностранцев разрыв образованных классов с народом, слабость народного самосознания в Русском обществе, недостаток цельности, единства духовного с Русской землей и отсутствие органического творчества в так называемой Русской интеллигенции — скрывать это было бы совершенно напрасно; да и невозможно. Обличителем нашей неискренности в этом случае была бы сама история допетровской Русской литературы, в которой наилучшие, наиоригинальнейшие и уже бесспорно самые искренние произведения — это произведения юмора и сатиры, протестующие не против России Русского народа, а против России Российского общества, России салонов г-жи Китти и иных общественных сфер. Не скрывать, а раскрывать, напротив, для нашего собственного сознания со всей подробностью правды, недуг нашей общественной жизни — вот что теперь нам необходимо, вот в чем теперь гражданское мужество. Необходимо было бы нам отвлечь наши взоры от внешней политики к внутренней жизни, — наши симпатии от наружного вещественного нашего величия к нашим общественным силам, теперь скудными и бедным, и помнить, что, отрицая значение Русской народности, хотя бы только в науке и искусстве, не домогаясь от нее самостоятельности и самобытности в области духовной, мы недалеко уедем на нашем патриотизме, напротив, с таким чисто внешним патриотизмом ослабим, пожалуй, и единство, и цельность, и самостоятельность, внешнюю и политическую, нашего Отечества!

«День», 1864, 17 октября

Иван Аксаков

Примечания:
1 – 1863.
2 – У А.С. Пушкина — «нетерпеливому герою».
3 – Россия гниет прежде, чем созреть (фр.).

Монархистъ № 68-69, 2009, АРХИВ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

А. Рожнов

«Цивилизованная» Европа и «варварская» Москва в «зеркале» смертной казни

(Окончание. Начало в № 66-67)

Теперь сопоставим практику применения смертной казни в Московском Государстве и странах Западной Европы.

По масштабам казней и их способам русская уголовная политика не идет ни в какое сравнение с западноевропейской. В отличие от последней, карательной практике Московской Руси были присущи здравый смысл, политический такт, дух терпимости и христианского милосердия. Имманентными же чертами уголовного права «просвещенной» Западной Европы были крайняя беспощадность и изощренное изуверство. Можно без преувеличения сказать, что по уровню жестокости Россия и Западная Европа, по сути, представляли собой два абсолютно разных мира.

В Московском Государстве смертная казнь в целом применялась очень умеренно. Смертные приговоры за государственные, религиозные и иные преступления были редкостью и выносились только после тщательного расследования, проведенного с соблюдением всех процессуальных требований. Даже если высшая мера наказания была установлена законом, она чаще всего не назначалась. Смертная казнь также зачастую не приводилась в исполнение в силу древнего обычая «печалования», то есть ходатайства о помиловании преступников, причем не только приговоренных к смертной казни, которым активно пользовалось духовенство. При этом подобный «принцип милости» касался всех категорий преступлений, в том числе государственных.

Одним из наглядных подтверждений того, что смертная казнь в России не была будничным, рядовым явлением, может служить то, что в русских городах отсутствовали – очевидно, за ненадобностью – специально оборудованные стационарные эшафоты и виселицы. Это вам, например, не Лондон с его «тайбернским деревом» – виселицей, принявшей первого осужденного в 1196 г., а последнего – в 1783 г. (к слову, в Тайберне, являвшемся самым популярным местом публичных казней в английской столице, нашли свою смерть от 40 до 60 тысяч человек). В Московском государстве эшафоты строили либо непосредственно перед казнью, либо – гораздо чаще – вместо эшафотов использовали скамьи, «на которых стоит писец с двумя помощниками, и перед ними без особого труда происходит казнь прямо на улице» (свидетельство голландца Н.Витсена, побывавшего в «Московии» в 1664–1665 гг.). Виселицу же просто перевозили на то место, где должна была совершаться казнь (свидетельство чеха И.Давида, посетившего Москву в 2685-1689 гг.).

До середины XVII в. русская государственная власть лишь дважды – в годы Опричнины и Смуты – отступала от привычного гуманного курса, что приводило к резкому увеличению числа казней. Однако при оценке этих событий сквозь призму уголовного права нужно учитывать два принципиально важных обстоятельства.

С одной стороны, и Опричнина, и Смута, сопровождавшиеся разрушением правопорядка, были сравнительно скоротечными и совершенно нетипичными явлениями в истории России, почему и вызывали столь болезненное восприятие у современников и оставили недобрую память у потомков. Но, будучи исключениями, они лишь отчетливее подтверждали само правило, а оно заключалось в стремлении государства к поддержанию законности и в бережном отношении к жизни преступника.

Ярким свидетельством последнего может служить Указ 1637 г. о борьбе с фальшивомонетничеством, являвшемся в то время одним из опаснейших преступлений. В нем отмечалось, что «в прежних летех при прежних Великих Государех» фальшивомонетчиков не щадили, «заливали теми их воровскими денгами горло». Царь Михаил Федорович же заменил высшую меру наказания «торговой казнью», то есть публичным битьем кнутом, «чая того, что они от такого воровства уймутся от наказанья без смертные казни». Но поскольку, как гласил Указ, «те воры нашей Государьской милости к себе не узнали, от такого воровства не унялися», в результате чего «таких воров ныне умножилось, и от такого их многого воровства» пострадали «многие простые невинные люди», попытка отказа от смертной казни за фальшивомонетничество была сочтена неудачной, и правительство было вынуждено пойти на ее восстановление.

Кроме того, масштабы «опричных репрессий» и казней в эпоху Смуты были невиданно высокими лишь по российским меркам. Это становится очевидным даже при поверхностном сопоставлении цифр казненных в России с соответствующими западноевропейскими показателями. Например, за годы «опричного террора», который считается едва ли не классическим образцом «русского деспотизма», было казнено около 3–4 тысяч (по Р.Скрынникову) или 5–7 тысяч (по В.Мединскому) человек.

Что касается второй половины XVII в., то в этот период смертная казнь применялась чаще, чем в предшествующие эпохи. В частности, только за фальшивомонетничество, всплеск которого был вызван неудачно проведенной денежной реформой, было казнено в 1654-1663 гг. около 7 тысяч человек.

Однако даже в своих худших проявлениях отечественная уголовная политика никогда не приближалась к тому уровню кровожадности, который был вполне привычным для «передовых» стран Европы. В средневековых западноевропейских государствах с их системой правосудия счет казненных шел даже не на тысячи, а на десятки и сотни тысяч людей.

В Англии при Короле Генрихе VIII при общей численности населения 4 млн. человек всего за полтора десятилетия только по законодательству о борьбе с бродяжничеством было повешено свыше 70 тысяч «упрямых нищих», подавляющее большинство которых составляли крестьяне, согнанные с земли в ходе т.н. огораживаний. При дочери Генриха VIII, Королеве Елизавете I было казнено порядка 89 тысяч человек. В Германии только один саксонский судья фон Карпцов подписал до 20 тысяч смертных приговоров.

При таком размахе уничтожения людей нет ничего удивительного в том, что неотъемлемым атрибутом всех западноевропейских городов и многих сельских поселений являлись виселицы. Например, они стали настолько яркой достопримечательностью Лондона, что столица Англии получила красноречивое прозвище «города виселиц». Равнение на Лондон старалась держать и английская провинция, и, судя по всему, ей это вполне удавалось. По крайней мере, виселицы и перекладины для повешения «были столь частой приметой британского сельского пейзажа, что первые английские путеводители, изданные для нужд путешественников, использовали их как вехи на дороге». В условиях постоянной насущной потребности западноевропейской юстиции в виселицах вполне объяснимо и даже закономерно появление в Каролине целого раздела, посвященного вопросу о том, «каким образом мастеровые должны ставить или чинить виселицы, в коих нуждаются уголовные суды» (ст. 215–217).

Между тем, не только виселицы красовались в городах Европы. Во многих из них имелись специальные «городские котлы», в которых живьем варили фальшивомонетчиков. Для наибольшего устрашения потенциальных преступников они располагались на самых видных местах, например, прикреплялись к стене городской ратуши.

Особенно чудовищными были религиозные преследования в Европе. Общее число жертв установить более или менее точно невозможно, но, скорее всего, оно составляло несколько сотен тысяч человек.

В частности, в Ломбардии в период с 1504 г. по 1523 г. сжигали по 1000 ведьм каждый год. В австрийском Зальцбурге в 1678 г. было казнено 97 человек, а в швейцарской Женеве в 1515 г. – около 500. В Испании в конце XV в. ежегодно сжигали по 2 тысячи еретиков (в одной только Севилье за 10 месяцев 1481 г. было предано огню 298 человек), а всего испанская инквизиция сожгла 36212 человек. В Шотландии в 1662 г. было сожжено 150 женщин. В Англии в 1659 г. за сношения с нечистой силой было сразу сожжено 110 человек. Только в годы парламентского правления в Англии было казнено до 30 тысяч ведьм.

Однако нигде уничтожение ведьм и колдунов не производилось так упорно, так систематично, так немецки-основательно, как в Германии». В этой стране вообще не было ни одного помещичьего имения, аббатства, города или местечка с собственной юрисдикцией, где бы не жгли ведьм. К примеру, в Оснабрюке за три месяца 1583 г. был сожжен 121 человек, в Эльзасе в 1620 г. – 800 человек, в Страсбургском округе в 1620-1635 гг. – 5000 человек, а в Брауншвейге в 1590–1600 гг. бывали дни, когда сжигали по 10–12 ведьм, и на месте казни стояло так много столбов, что современники сравнивали его с сосновым лесом.

Абсолютный же «антирекорд», навсегда запечатленный на скрижалях европейской и мировой истории несмываемым позором, был поставлен 16 февраля 1568 г., когда инквизиция осудила на смерть как еретиков и их пособников всех жителей Нидерландов, кроме поименно обозначенных. Испанский Король Филипп II утвердил приговор инквизиции и повелел немедленно привести его в исполнение. И хотя этого сделать не удалось, тем не менее было казнено до 125 тысяч человек.

Говоря о жертвах религиозной нетерпимости в Европе, нельзя оставить без внимания то, что таковыми были не только взрослые люди, в том числе глубокие старики, но и дети. В частности, среди почти 1000 ведьм, сожженных в германском графстве Нейссе в 1640–1651 гг., имелись дети в возрасте от 6 лет до 1 года. Эпидемия европейскаго безумия не оставила в стороне даже животных (!). Они также могли быть признаны религиозными преступниками и подвергнуты смертной казни.

На этом фоне показательно почти полном отсутствие в России (в сопоставлении с Европой) гонений за веру, что признают и сами иностранцы, побывавших в Московском государстве. Даже один из самых отъявленных русофобов, Дж.Флетчер, был вынужден признать: «Что касается до преследований по делам веры, то я ничего не слыхал об этом, кроме того, что несколько лет тому назад двое, муж и жена, содержались целых 28 лет в тюрьме… и наконец были сожжены в Москве… Священники и монахи уверили народ, что эти люди были злые и проклятые еретики». Количество казненных путем сожжения в России было настолько мало, что их всех можно назвать чуть ли не поименно! Например, в работе Е.Шацкого упоминается 264 религиозных преступника, казненных за 500 лет – с XIII по XVII в. Даже трагедия Раскола, являющаяся самой мрачной страницей в церковной истории допетровской России, лишь отдаленно напоминает те ужасы, которые творились в Западной Европе.

Что касается способов смертной казни, то и по этому показателю разница между Россией и Западной Европой была колоссальной. Как справедливо указывает С.Познышев, «Россия не знала столь же утонченно-зверских видов смертной казни и тех торжественных обрядов их исполнения, которые практиковались на Западе… Наши казни все-таки не отличались такою продуманной и утонченной жестокостью способов исполнения, как казни западноевропейские».

Смертная казнь в Западной Европе могла осуществляться, в частности, в таких формах, как: сожжение с использованием сырых дров, чтобы огонь медленнее разгорался; сожжение с помощью качелей, при котором осужденный постепенно поджаривался, раскачиваясь на виселице над костром; повешение за шею на широком ремне для продления агонии; повешение на крюке за ребро; повешение вверх ногами; повешение за волосы; повешение за половой член; подвешивание заживо, состоявшее в том, что обмотанного цепями или запертого в клетке преступника вешали на дереве и оставляли умирать от голода, жажды и истощения; иногда для усугубления страданий к его ступням привязывали собак, которые, изголодавшись, начинали пожирать плоть казнимого; окунание головой в кипящее масло; кипячение в воде, вине, смоле или масле; вырывание сердца; вытягивание кишок, при котором вытянутую из разрезанного живота кишку приколачивали гвоздем к дереву и заставляли осужденного ходить вокруг него до тех пор, пока он не умирал; потрошение внутренностей; сдирание кожи; сажание на кол; пробитие груди колом; засечение; побитие камнями; залитие горла свинцом; погребение заживо; замуровывание в стену; прибивание гвоздями к дереву или деревянной статуе; колесование, которое после повешения было самым распространенным видом казни с раннего Средневековья до начала XVIII в.; постепенное рассечение тела на части; растягивание на доске посредством веревок и рвание тела специальными грабельками (так называемой «кошачьей лапой» или «испанским щекоталом»); разрывание лошадьми, состоявшее в том, что руки и ноги осужденного привязывались к постромкам четырех лошадей, которых по сигналу палача погоняли его ассистенты.

Чтобы нагляднее представить, как могло выглядеть лишение преступника жизни в Европе, приведем несколько примеров приговоров и казней за государственные преступления, которые буквально леденят душу своей просто запредельной жестокостью.

В Англии стандартная формулировка приговора за государственную измену к смертной казни, известной как «повешение, потрошение и четвертование», гласила: «Изменника вывести из тюрьмы, уложить на тележку или повозку и доставить к виселице, или к месту казни, где повесить его за шею и вынуть из петли полуживым. Палачу выпустить ему внутренности и их сжечь. Затем отрубить ему руку и тело четвертовать. После этого голову и части тела выставить в каком-либо людном месте по особому указанию, таковыми обычно являются Сити-Гейтс, Лондон-Бридж или Вестминстер-Холл. С тем, чтобы его преступление стало особенно ужасающим для зрителей, палачу, вырвав у него сердце, показать его людям и объявить – вот сердце изменника».

Подобным образом, в частности, был казнен в 1305 г. борец за независимость Шотландии Уоллес. Прикованного к деревянной раме, его протащили несколько миль по улицам Лондона сквозь толпу, швырявшую в него камнями и грязью. На месте казни он был повешен, но не до смерти. Пока Уоллес висел на веревке, у него отрезали половые органы и поджаривали их на жаровне перед ним. Потом ему распороли живот и вынули внутренности, которые также сожгли. Затем палач вскрыл Уоллесу грудь и вынул сердце, после чего он наконец был обезглавлен и четвертован.

Нельзя не отметить, что эта казнь совершалась в Англии на протяжении более 500 лет – с середины XIII в. до конца XVIII в.– и была официально отменена лишь в 1870 г.

Разумеется, не только в Британии господствовали дикие нравы.

Казнь Жерара, убившего основателя нидерландской независимости штатгальтера Вильгельма I Оранского, проходила так: «В первый день его привели на площадь, где стоял котел с кипящей водой, куда погрузили его правую руку, коей было совершено преступление. Назавтра руку отрубили, она упала ему под ноги, и он постоянно натыкался на нее. На третий день раскаленными щипцами раздирали сосцы и руку спереди. На четвертый день раздирали руку сзади и ягодицы. Так непрерывно терзали его восемнадцать дней. В последний день распластали на колесе и «давили» (казнь через «давление» заключалась в том, что на лежащего преступника накладывали столько железа, сколько он мог выдержать, и даже больше, и оставляли в таком положении – А.Р.). Шесть часов спустя он еще просил пить, но ему отказали. Наконец королевского судью по уголовным делам просили, чтобы он отдал приказ задушить убийцу, дабы душа его не впала в отчаяние и не погибла».

В 1593 г. французу Баррьеру за заговор против Короля вначале отсекли кисти рук, затем его терзали раскаленным железом и, после того, как ему, еще живому, переломали все кости, он был сожжен, а его пепел развеян по ветру. Во Франции же в 1610 г. Равальяк – убийца Короля Генриха IV – был казнен следующим образом. Сначала ему сожгли горящей серой руку, которой было совершено убийство. После этого казнимому рвали щипцами грудь, руки, ноги и лили на раны расплавленный свинец, кипящие масло и смолу, а также смесь воска и серы. Наконец привязали к четырем лошадям, которые его разорвали на части.

Аналогичной казни уже в середине XVIII в. (пресловутого века «Просвещения», между прочим) был предан Дамьен, покушавшийся на жизнь Короля Людовика XV. При этом прежде чем определить преступнику способ казни, следователи и судьи повсеместно собирали сведения о том, какие из практиковавшихся во Франции пыток и казней были самыми мучительными.

Что же представляла собой Россия в плане жестокости казней? Единственным периодом, в течение которого в Московском Государстве отчасти восторжествовали западноевропейские карательные порядки, было время правления Ивана Грозного, прежде всего, его опричный отрезок. Первый русский Царь, к сожалению, и впрямь нередко действовал «просвещенно», «по-европейски», не гнушаясь прибегать к самым беспощадным казням. Но это для России было аномальным, из ряда вон выходящим явлением, не отражавшим сущности уголовного права Московского государства. И именно в этом заключается принципиальная разница между русской и западноевропейской уголовной политикой, поскольку то, что для России было эпизодическим исключением, для Западной Европы было довольно обыденной практикой на протяжении столетий.

Если попытаться «разложить по полочкам» различия в практике применения квалифицированных казней в России и на Западе, то они могут быть сведены к следующему.

Во-первых, судя по отзывам иностранцев, посещавших Московское Государство, и прочим источникам, изощренные формы смертной казни в России встречались крайне редко. По утверждению австрийца С.Герберштейна, «если призванный к допросу окажется достойным казни, то его вешают». К другим же казням прибегали только в том случае, если преступники «совершили что-нибудь слишком ужасное». О нечастом применении русской властью высшей меры наказания как таковой говорят и другие «иноземцы».

Во-вторых, по сравнению с Западной Европой перечень употреблявшихся в Московской Руси квалифицированных видов смертной казни был весьма скудным и включал: сожжение; четвертование; залитие горла расплавленным металлом; сажание на кол; окопание в землю; повешение за ребро; колесование; битье кнутом перед казнью; рвание тела клещами с последующим утоплением.

При этом из перечисленных вариантов смертной казни лишь сожжение, четвертование, залитие горла, окопание и сажание на кол совершались периодически. Что касается повешения за ребро, колесования и казни, предварявшейся битьем кнутом, то они если и имели место, то только в единичных случаях. По поводу же такого способа смертной казни, как рвание тела клещами с дальнейшим утоплением, вообще нельзя определенно сказать, применялся ли он в нашей стране хотя бы раз.

И, в-третьих, квалифицированная смертная казнь, как правило, осуществлялась в Московском государстве в «чистом» виде, без каких-либо дополнительных истязаний осужденного. При этом отсутствие зверства было характерной чертой казней не только общеуголовных, но и религиозных и государственных преступников. Даже самые «выдающиеся» злодеи предавались обычной квалифицированной казни. Ограничимся лишь одним примером – смертной казнью С. Разина в 1671 г.

Все современники описывают ее в целом одинаково. Например, в изложении курляндца Я. Рейтенфельса казнь Разина, которую он расценивает для России как «ужасный образец необыкновенного рода казни», выглядела следующим образом: «Стенька, выслушав сперва длинный перечень своих преступлений и смертный приговор, во всеуслышание объявленный судьею, перекрестился, лег на смертную плаху и, последовательно, был лишен правой и левой рук и ног и, наконец, головы. Вот, точно, как погиб медленною смертью, чтобы он чувствовал, что умирает по заслугам, тот, который незадолго до сего внезапно перебил много тысяч людей. Части трупа были затем выставлены на высоких шестах, а торс валялся на земле».

Судя по свидетельствам очевидцев, казнь Разина представляла собой «классическое» четвертование. По западноевропейским стандартам его даже можно назвать примитивным и скучным. То ли дело казнь Жерара или Равальяка! Вот уж действительно, почувствуйте разницу! А ведь казнили не кого-нибудь, а «самого» Стеньку Разина, на тот момент являвшегося, наверное, самым страшным бунтовщиком во всей русской истории.

Примечательно, что столетие спустя другой не менее знаменитый бунтовщик, Е.Пугачев, был подвергнут даже более легкой казни. Приговоренный к четвертованию он фактически был обезглавлен. Вместо того, чтобы сперва отсечь ему ноги и руки и лишь затем голову, он был по монаршей милости вначале обезглавлен и только потом лишен конечностей. Четвертование Пугачева в 1775 г. было последним в истории России.

Отметим и такую деталь. Если в Европе казни часто являлись элементами народных празднеств, фестивалей, ярмарок, и рассматривались обывателями как некое развлечение, в России казнь всегда воспринималась людьми лишь в качестве акта наказания за преступление.

Подытоживая, можно с полной уверенностью констатировать, что по всем показателям – по количеству преступлений, за совершение которых назначалась смертная казнь, по ее способам и масштабам применения – проводившаяся в Московском государстве уголовная политика была несоизмеримо более гуманной и цивилизованной, чем в современных ему странах Западной Европы.

И в заключение, – еще одна мысль из «Народной монархии» И.Солоневича»: «сочиненная нашими «профессорами», «гигантами русской общественной мысли», «властителями русских интеллигентских дум» и воспринимаемая едва ли не в качестве аксиомы «сказка о сусальной Европе и варварской Москве есть сознательная ложь. Бессознательной она не может быть: факты слишком элементарны, слишком общеизвестны и слишком уж бьют в глаза».

А. Рожнов, Симбирск

Монархистъ № 68-69, 2009, АРХИВ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

В.Круглов

Миф о Царь-голоде
Проблема неурожаев и ее решение в Российской Империи. 1890-1910-е гг.

(Начало. Продолжение в №№ 70 и 71 )

Тема голода в Российской Империи позднего периода не пользуется большой популярностью среди современных историков-«аграрников». Причины этого до конца не ясны. Возможно, «царский голод» оказался в тени иных сюжетов аграрной истории России и СССР — прежде всего, Столыпинской реформы и голодоморов советских лет, изучение которых ведется достаточно активно. Конечно, появляются исследования, посвященные отдельным аспектам «голодной» тематики, эта проблема затрагивается в крупных работах, однако приходится констатировать, что в целом она незаслуженно обойдена серьезными научными исследованиями.

Подобная «незакрытость» темы привела к образованию в общественных представлениях о России 1890-1910-х гг. лакуны, которая имеет тенденцию заполняться многочисленными мифами и спекуляциями, носящими зачастую откровенно клеветнический характер, а в целом сводящимися к тиражированию, казалось бы, отживших свое тезисов советской пропаганды о «беспросветной, голодной» жизни крестьян при «царизме».


Фон

Советский историк Н.Егиазарова на начало 1890-х гг. определяет пик аграрного кризиса, захватившего Россию десятилетием ранее. Надо сказать, что этот кризис был общемировым, затронув восточные штаты США, Англию, Францию, Германию и другие страны, но до нашей страны дошел с примерно 10-летним запозданием.

Кризис совпал с серьезными изменениями в структуре земледелия. Постепенная миграция крестьянского населения в лесостепную и степную зоны привела к резкому увеличению сборов зерна в южных черноземных и степных районах (и падению зернового производства в районах традиционного земледелия – Центральном черноземном и Центральном нечерноземном). Однако методы хозяйствования, присущие общинному земледелию, привели к быстрому истощению осваиваемых почв – удобрения же (даже естественные, вроде навоза) крестьянами использовались мало. Это предопределило, что если ранее от неурожаев страдали преимущественно северные и северо-западные губернии, то с 1880-х гг. их эпицентр стал перемещаться на юго-восток и восток, а в следующем десятилетии захватил и черноземный центр. Положение в целом хорошо характеризует следующая цитата: «При отсутствии регулирующего и дополняющего естественное плодородие почвы вмешательства человека урожайность почвы будет оставаться в среднем постоянной… Слишком обильный урожай усиленно истощает почву и пролагает дорогу неурожаю. Неурожайный год или ряд неурожайных лет позволяют почве восстановить свое естественное плодородие и приводят к урожайному году. Климатические условия вызывают только колебания в ту или иную сторону величины урожая, но они уравновешиваются, если рассмотреть достаточно продолжительный ряд лет. Таков закон, которому подчиняется урожайность земли при отсутствии и недостаточности человеческого воздействия. Таковы условия сельского хозяйства в России» (Плотников И. Неурожаи в России, их причины и меры борьбы с ними. Пг., 1921).


Годы недородов и ареал распространения

1890 г. был в плане урожая хорошим, однако проявились первые признаки трагедии следующего года: сильные морозы зимой при полном бесснежье из-за сильных ветров — поэтому весной 1891 г. не было половодья, от чего пострадали заливные луга. С мая началась сильная засуха наперерыв с холодами, а летом — уже настоящая жара, на юге и юго-востоке сопровождавшаяся суховеями. В результате этого полный неурожай постиг губернии Воронежскую, Вятскую, Казанскую, Курскую, Нижегородскую, Оренбургскую, Орловскую, Саратовскую, Симбирскую, Тамбовскую, Тульскую и Уфимскую, а также Область Войска Донского; кроме того, им были охвачены территории губерний Архангельской, Астраханской, Калужской, Олонецкой, Полтавской, Костромской, Тобольской, Харьковской, Херсонской и областей Акмолинской, Тургайской и Уральской. По масштабам это был самый крупный неурожай в XIX в.

Правда, надо иметь в виду, что в то же самое время случился обильный урожай хлебов в губерниях Малороссии, Новороссии, на севере Кавказа, Юго-западе и в Прибалтике.

Неурожай продолжился в 1892 г. — он охватил полностью губернии Воронежскую, Курскую, Полтавскую, Самарскую, Тульскую, Харьковскую, Херсонскую и частично — Рязанскую, Саратовскую, Киевскую, Подольскую, Бессарабскую. Всего в период 1891-1892 гг. голодало 30 млн. чел.

1893-1896 гг. были исключительно урожайными», хотя последствия небывало сильного, «выходящего из ряда» неурожая сказывались все это время. Новый удар стихии случился в 1897 г. и сказался в губерниях Воронежской, Калужской, Курской, Оренбургской, Орловской, Пензенской, Псковской, Рязанской, Ставропольской, Тамбовской, Тульской, Уфимской, Харьковской, в Области Войска Донского и Акмолинской, частично затронул Подольскую и Киевскую губернии. На сей раз причины были различны: где-то засуха, где-то неблагоприятная зима, где-то нашествие насекомых-вредителей.

Усугубил положение неурожай 1898 г., случившийся в 18 губерниях, преимущественно на Востоке и Юго-востоке: в Вятской, Казанской, Пермской, Самарской, Саратовской, Симбирской, Уфимской, в меньшей степени — в Воронежской, Калужской, Курской, Нижегородской, Оренбургской, Орловской, Пензенской, Рязанской, Ставропольской, Тамбовской, Тульской и др. В 1897-1898 гг. голодало 27 млн. человек.

Интересно, что при этом Н.А. Егиазарова на конец 1897 г. относит окончание всероссийского аграрного кризиса…

Далее исключительно урожайными были 1899 и 1900 гг., а в 1901 г. случились очередная засуха (с середины мая до середины августа) с пожарами и, как следствие, недород. От него пострадали 24 губернии и области Империи, в числе которых были Астраханская, Екатеринославская, Казанская, Калужская, Оренбургская, Пензенская, Пермская, Рязанская, Самарская, Саратовская, Симбирская, Уфимская, Харьковская, значительная часть Области Войска Донского и отдельные уезды других. По некоторым оценкам, на этой территории жило 24 млн. человек.

1902-1904 гг. оказались благоприятны, впрочем, затем примерно столько же лет подряд не удались. Это объясняется общемировым аграрным кризисом середины 1900-х гг.

Летом 1905 г. определился недород в среднечерноземных, приволжских, заволжских и восточных губерниях: Астраханской, Владимирской, Вологодской, Воронежской, Вятской, Казанской, Нижегородской, Орловской, Псковской, Рязанской, Самарской, Саратовской, Симбирской, Тамбовской, Тверской, Тульской, частично Херсонской. От неурожая пострадали в основном традиционные земледельческие районы, занимавшие, по данным МВД, до 43% всех пахотных земель в России. Этот недород стал самым крупным с 1891 г.

Одновременно в тот же год отличный урожай случился в губерниях Екатеринославской, Оренбургской, Пермской и Уфимской.

Виды на урожай 1906 г. были очень оптимистическими, однако пришли засуха с суховеями, затем, в сезон уборки, целый набор природных катаклизмов: проливные дожди, градобития, бури, а также нашествие вредных насекомых. «Неурожай оказался, несомненно, исключительным по размерам»: он затронул 49 губерний и областей Европейской и Азиатской России. Здесь необходимо отметить, что на сей раз лишь немногие губернии пережили сплошной неурожай — в большинстве он был «пестрым»: в одних уездах не уродилось ничего, в других же (порой даже соседних) урожай вышел удовлетворительный, а то и прямо хороший. Зима 1906-1907 гг. была необычно суровой, весна в 1907 г. наступила поздно, урожай в результате оказался весьма неудовлетворителен в 19 губерниях. Наконец, не оправдал надежд и 1908 г., хотя картина урожая предстала крайне пестрой. «Сколько-нибудь обширного района сплошного неурожая в 1908 году не было, в 19 губерниях России урожай был средним (то есть более или менее соответствовал среднему за предыдущее пятилетие), в 33 губерниях Европейской России и Сибири был выше среднего, в 20 же губерниях и областях был ниже среднего, то есть более или менее неудовлетворителен» (Ермолов А.С. Наши неурожаи и продовольственный вопрос. СПб., 1909). Среди этих последних губерний: Бессарабская, Воронежская, Иркутская, Калужская, Киевская, Курская, Московская, Орловская, Подольская, Полтавская, Саратовская, Смоленская, Ставропольская, Таврическая, Тамбовская, Тверская, Херсонская, Черниговская, а также Акмолинская область и Келецкая губерния Царства Польского.

1909-1910 гг. дали необыкновенно обильные урожаи, которые посредством экспорта принесли России значительные финансовые средства (этому способствовало начавшееся в середине 1900-х гг. повышение цен на мировом рынке). Последний «царский» неурожай случился в 1911 г. — он был отражением серьезного общеевропейского неурожая на зерновые из-за засухи. Летом наблюдались сильная жара, горячие ветры-суховеи, сильно сказавшиеся в Поволжье и на Дону. Суровая зима с буранами и необычный весенний разлив рек также ухудшили положение. Неурожай охватил обширную территорию: все уезды Астраханской, Оренбургской, Самарской, Саратовской, Симбирской и Уфимской губерний, а также многие уезды Вятской, Казанской, Нижегородской, Пензенской, Пермской губерний и Области Войска Донского, так или иначе затронув более 20 млн. человек. В пострадавших районах собрали только 1/3 урожая зерновых против среднего.

Впрочем, были и изобильные территории: в Уфимской, например, губернии избыток хлеба составил свыше 55 млн. пудов. В целом же по стране сбор зерновых превысил аналогичные цифры по всем предыдущим недородным годам (1897 г. — 626,5 млн. пудов, 1901 г. — 657 млн., 1906 г. — 727 млн., 1911 г. — 743 млн.) [21]. К тому же, урожай гороха составил 101% от среднего за 1906-1910 гг., ячменя — 104%, кукурузы — 120%; картофеля уродилось на 3,7% больше среднего за пятилетие 1906-1910 гг.

Уже в 1912 г. положение выправилось благодаря очередному обильному урожаю и вплоть до 1917 г. положение в сельском хозяйстве было благополучно (к примеру, за 1911-1915 гг. по сравнению с 1901-1905 гг. производство пшеницы выросло на 12%, ржи — на 7,4%, овса — на 6,6%, а ячменя — на целых 33%).


Система оказания помощи при неурожаях

О создании системы помощи крестьянам в период неурожаев власти России задумались еще при Петре I, тогда же были приняты первые решения по этому вопросу. Однако решительный шаг сделал Николай I после сильных неурожаев начала 1830-х гг.: 5 июля 1834 г. вышло Положение о запасах для пособия в продовольствии, которым официально формировалась система продовольственного капитала. Если ранее каждая губерния сама определяла, делать ли натуральные хлебные запасы или же создавать запасные денежные капиталы, то теперь устанавливалось совместное действие этих двух мер во всех губерниях. Натуральные хлебные запасы формировались в каждом крестьянском обществе через взносы его членов, складировавшиеся в особых сооружениях — магазинах. В неурожайные годы из этих магазинов нуждающимся выделялись ссуды, которые те должны были погашать с новым урожаем (в случае невозможности должника вернуть ссуду вопрос рассматривался на крестьянском сходе). Эта система действовала для государственных крестьян, помещики были обязаны в неурожайные годы снабжать своих крепостных крестьян хлебом. Денежные капиталы формировались на губернском уровне и могли расходоваться только на закупку хлеба в неурожайные годы.

Первоначально продовольственный капитал носил губернский характер (то есть формировался каждой губернией по своему усмотрению), но в 1841 г. был объединен в единый Общеимперский продовольственный капитал. В 1842 г. хлебные магазины были разделены на две категории: сельские, принадлежавшие крестьянским обществам, запасы которых использовались для поддержания членов данного общества (или всего общества), осеменения полей и пр., и центральные губернские, бывшие в ведении государства, чьи запасы использовались для поддержания крестьянских обществ в случае истощения их запасов. В 1844 г. для облегчения должникам возвращения ссуд отдельно определено, что возвращать оные ссуды должно по ценам на момент выдачи.

Система постепенно разветвлялась, появились городские денежные капиталы (формируемые за счет взносов купечества, мещан), создавали свои капиталы инородцы (крымские татары, башкиры), бывшие жители военных поселений, дворцовые крестьяне и прочие категории.

В начале 1860-х гг. система пережила серьезное преобразование. С отменой крепостного права с помещиков была снята обязанность обеспечивать своих бывших крепостных продовольствием; сельские хлебные магазины перешли в прямое ведение общин, был введен обязательный сбор с крестьян в эти магазины. Селяне отныне сами ведали выдачей ссуд и размерами выдачи, состоянием магазинов. В 1862 г. отдельно указано, что выдача ссуд должна производиться действительно нуждавшимся, поголовная же выдача запрещалась (это указание, впрочем, осталось на бумаге). Выданная ссуда должна была возвращаться из урожая следующего года, в случае невозможности допускалась отсрочка еще на год, затем вопрос решал крестьянский сход. С появлением земств в 1864 г. заботы о «народном продовольствии» перешли в их ведение, причем права (и обязанности) земств постоянно расширялись. В 1874 г. по их ходатайству указом Императора допущена замена натуральной системы обеспечения — денежной. Впрочем, каждая губерния самостоятельно решала, какой вид предпочесть — порой крестьяне выданные им денежные ссуды тратили отнюдь не на закупку продовольствия, а на какие-то свои нужды. Хотя расходовать продовольственный капитал (и даже проценты по нему) на иные надобности строго воспрещалось.

В 1866 г. Общеимперский продовольственный капитал был передан в ведение Министерства внутренних дел. Система к тому времени имела три различных источника пополнения и приобрела следующий вид:

1. хлебные запасы в общинах (и заменяющие их общественные и сословные капиталы для городов) для пособий при местных неурожаях;

2. губернские капиталы, из которых производились ссуды нуждающемуся населению при неурожае;

3. общеимперский капитал для пособий в тех ситуациях, когда средств общины/города и губернии окажется недостаточно.

Таким образом, на государственном уровне сложилась трехслойная «подушка», долженствовавшая смягчить последствия неурожая для населения и оберегать его от вымирания.

Между тем, в советской исторической науке еще в сталинский период сложилась откровенно фальсификаторская установка: «Царское правительство никакой борьбы против неурожая не вело» (БСЭ, 1-е издание. М., 1930, т. 41). Увы, этот стереотип оказался крайне живуч и в той или иной форме его до сих пор можно встретить в различных работах, посвященных положению крестьянства на рубеже XIX-XX вв.

(Продолжение следует)

В.Круглов