ХОЗЯЕВА (Русская сказка)

— Вот, значит, на двадцать кусков разорвал — а? И зай­чишкой полакомился — а? Хорошего зайца тебе твой дурак Домовой подсунул — а? Что ты помалкиваешь? Ты, милая душа, поближе подойди — я вот тебя по морде ка-ак съезжу!

Барбос только глазами хлопал. Был заяц? Всеконечно — был. И одно ухо поднял. И его, Барбоса, дураком обозвал. Был Рыжий Кот? Всеконечно был — вот теперь сидит со всем своим удобством на заборе и зубоскалит. А он, Барбос, остал­ся и без зайца и без кота — наваждение! Неужели и впрямь дедушка Домовой такую свинью подложил?

Барбос, понурив голову и поджав хвост, отправился к се­бе в конуру.

Рыжий Кот еще что-то ехидничал сзади, но Барбос даже и не слушал: очень уж горько было на его собачьей душе. Он ли не старался? Он ли не лез из кожи вон, ночей не спал, глотку надрывал — и вот, на тебе: подсунули ему мороку, насмеялись на весь свет и теперь каждый дурак будет его, Барбоса, ду­раком звать... О выселковских псах уж и говорить нечего... Очень было обидно...

По дороге Барбос встретил Ваську. Васька только что доел куренка, вымыл мордочку, вымыл лапки, прилизал шубку, рас­пушил усы и шествовал генеральской походкой.

— Ну, что старина, — генеральским тоном спросил он, — опростоволосился?

Барбос хотел было облаять и Ваську, но на душе было так тошно, что он только хвостом махнул: ну, что ж, смейтесь теперь над старым Барбосом, смейтесь. Вид у Барбоса был совсем убитый. Ваське, несмотря на его генеральские усы, ста­ло жалко.

— Ты, Барбоска, тут не при чем, ты у нас пес умственный, а это все он, старая кочерга, мороку на тебя навел.

— Неужто в самом деле? — спросил Барбос.

— Факт, — сказал Васька. — Сам видел: на трубе сидел, од­ной лапой бороду гладил, другой жестикуляцию разводил. Он тебе зайца и наморочил. Факт.

Барбос только вздохнул: "вот изо всех сил стараешься, из кожи лезешь вон, ночей не спишь и вот старику — спасибо".

Ваське стало совсем жалко — душа у Васьки была дели­катная.

— А ты, Барбоска, эту старую кочергу за хвост тяпни.

— Как это за хвост — когда он никогда задом не обора­чивается.

— Вот потому и не оборачивается, что хвост прячет. Ду­мает, что как он без хвоста — так он тут и хозяин...

Ваську с год тому назад сперла ведьма Маланья — хо­тела с ним всякие фигли-мигли разводить, да Васька ухитрился удрать. А пока он у ведьмы в мешке жил, к ведьме всякие другие ведьмы приходили. И из ейной бабьей болтовни узнал Васька, что у Домового и в самом деле есть хвост — только маленький, мохнатый, под шерстью. Хвоста этого Домовой никак не хотел никому показывать. Одна ведьма, пообразованнее, даже что-то о какой-то пятке говорила и Васька никак не мог понять — откуда это на таком месте могла пятка взяться? Но Домовой, действительно, никогда задом не оборачивался.

Со своей трубы Домовой видел все: и как Васька уплел куренка, и как намороченный заяц шмыгнул под самым носом Барбоски и потом пропал, как Рыжий Кот успел сбежать и на забор взобраться — Домовой слышал также и то, как этот кот его, же, Домового, дураком обозвал — зловредный был кот, антисоциальный... Подъехал, подольстил, а потом и насмеялся. Настроение у Домового было окаянное.

Болтая по воздуху паутинными ногами, он плавно съехал с крыши и посмотрел на забор: Рыжего Кота уже и след про­стыл. Потом подплыл к конуре. В конуре лежал Барбос, думал, думал и чем больше думал, тем хуже играла печенка. Барбос мечтал о том, как он этого рыжего паршивца на сорок частей разорвет, как Домовому хвост оттяпает, а выселковским псам нос наклеит и бока намнет. Но все это были только мечты.

Подъезжая к конуре, Домовой придумывал какое-нибудь особенно дружеское обращение к Барбоске — но ничего не успел придумать: Барбос как с цепи сорвался:

— Я тебя, старая кочерга, на сорок кусков разорву, я тебе, паутинная душа, весь твой хвост оттяпаю!

Домовой в испуге скакнул назад и стыдливым жестом, словно Венера Медицейская, только с другой стороны, поста­рался прикрыть свою срамоту.

— Ты чего это, Барбосинька, — стал бормотать он, но на Барбоса уж никакого удержу не было. Домовой хотел было сделать большие-большие, зеленые-зеленые глаза и напустить на Барбоса страх, но увидел, что того сейчас никакой морокой не проймешь: Барбос лаял и прыгал и все норовил обойти До­мового с тылу. Домовой вертелся, как волчок, потом, видя, что все равно ничего не выходит — взял и сквозь землю провалился. Барбос снова остался с носом: был Домовой и вот нету его. Пропал, как давеча заяц. Совсем пропал.

Барбос уткнулся носом в землю, в то место, куда прова­лился Домовой, облаял еще раз, другой, постоял, подумал, под­нял заднюю лапу и оскандалил Домового окончательно. На ду­ше стало немного легче: пусть знает теперь, кто умный и кто дурак, и кто хозяин на усадьбе, а кто только так себе — наваждение: то он есть, то его нету, черт его разберет....

Барбоска собирался вернуться с миром в свою конуру, как услыхал неистовый Васькин вопль: Марья поймала Ваську за шиворот и драла его нещадно:

— Будешь ты цыплят лопать, куроцап ты несчастный, дар­моед, лежебока, воровские зенки твои! — ну и так далее.

Марья нашла цыпля­чьи косточки и видала, как Васька, облизываясь, возвращался из-за ови­на: вот тебе и генераль­ская походка, — поду­мал Барбос.

Васька орал изо всех своих сил:

— То не я, я больше не буду, я больше не бу­ду, это не я...

Но Марья и знать ни­чего не хотела. Отколотив Ваську вдоволь, она швырнула его вон. Васька раза три перевернул­ся в воздухе и шлепнул­ся в снег.

— Ну, что ж, ты, хозяин? — подошел к нему Барбос...

— Дура-баба, что она понимает, — плакал Васька, — живого места на мне нету, а куренок все равно дохлый был, я вот дох­лую мышь ей под подушку засуну, будет знать, кто тут хозяин...

Домовой высунул один глаз из-под земли. Барбос был за­нят Васькой и его жалобами. Домовой высунулся еще больше и потом скоренько-скоренько юркнул в избу: встречаться с Бар­босом ему сейчас как-то не хотелось. Барбос сочувственно обнюхал потрепанную Васькину шубку и молча вернулся в свою конуру. Проходя мимо, Марья обругала и его:

— Тоже дармоеды развелись, вот будешь сегодня голод­ный сидеть? — Барбос понял, что Марье лучше не подверты­ваться под руку и что сегодня, видимо, придется без ужина остаться, ничего не поделаешь, такая уж незадача вышла.

Васька, скуля и охая, поволокся в избу и забрался на печ­ку. В щелочке уже сидел Домовой. Но Васька с ним даже и разговаривать не хотел: демонстративно забрался в другой угол и занялся там выяснением своих потерь и убытков. Сегод­ня ему особенно не повезло. Падая с сука, Рыжий Кот ухватил­ся за него. Барбоска, бросившись на Рыжего Кота, намял бока именно Ваське. И, наконец, необразованная дура-баба Марья вздула Ваську совсем уже ни за что, ни про что: за какого-то никудышного цыплячьего покойника. Но Васька старался под­держивать свой джентельменский уровень, несмотря ни на что, вымыл лапки, облизал свою шубку, помыл рот, распушил усы и улегся спать, без Домового.

Домовой сделал вид, что это его вовсе не интересует. Од­нако, спать без привычной васькиной шубки было как то и холодно и неуютно. Уткнешь, бывало, нос — Васька такой мяг­кий, пушистый, теплый. И мурлыкает так мирно и усыпитель­но. Домовой, неожиданно для самого себя даже вздохнул. Два таракана выползли из какой то щели, о чем-то поговорили друг с другом, посмотрели на Домового сочувственно, поше­велили усами и пошли дальше — по своим тараканьим делам. Домовой остался один одинешенек.

Васька чуть-чуть вздремнул, потом во сне вспомнил все свои огорчения, проснулся и стал думать. Он, Васька, был, ко­нечно, хозяином в избе — потому что самым умным был имен­но он, Васька. Конечно, бывают и неприятности, вот вроде се­годняшних. Но о социализме, когда никаких неприятностей вовсе не будет, Васька и понятия не имел. Образ его мыслей был, так сказать, чисто капиталистический: нужно думать. Но долго думать Васька не мог: ко сну клонило. Он снова поспал, потом, проснувшись, стал снова думать: нет, нехорошо все это вышло, из за ерунды перессорились, Рыжего Стервеца упус­тили, и попало всем, а ему, Ваське — больше всего. Теперь уж Рыжий Стервец повадится за цыплятами, — и за все ему, Вась­ке, отвечать придется, теперь уж Марья ему спуску не даст. Нет, совсем не хорошо. А если Дедушка думает, что он хозяин — так пусть его думает, от его дум Ваське ни тепло, ни холод­но, все равно он, Васька — самый умный, самый гладкий, са­мый симпатичный: одна шубка чего стоит! Васька подумал-подумал еще и переполз к Домовому и сказал примирительно:

— Муррр...

— Тебе чего, — проворчал Домовой.

— Муррр, — сказал Васька, — Давай мириться.

— А я не ссорился, ежели другие ссорились ...