ПРАВОСЛАВИЕ, САМОДЕРЖАВИЕ, НАРОДНОСТЬ

Из этого, по-видимому, неважного факта самонаименования надо вывести заключение, что первое проявление в русском народе христианского озарения выразилось в немедленном усвоении им ясного понятия «истинной веры», как начала, «всецело» просвещающего человека. Едва ли до христианства русские себя называли по вере. Вера была для них внешним, случайным атрибутом. Только христианство представилось им как абсолютная вера, а таковая настолько действительно охватывает человека, что он сам для себя уже не эллин или иудей, а только человек такой-то веры... В этом все.[20] Народы, относящиеся к вере как к составляющей лишь часть их умственной и духовной жизни, хотя, конечно, и доминирующей, не могли себя называть по вере, с устроением даже племенного наименования. Тот народ, который, приняв веру, себя по ней называет, конечно, этим доказал, что он вполне усвоил значение веры в ее, так сказать, трансцендентальном значении, как начала всепроникающего и заслоняющего все другие народные акциденции (особенности). Истинная вера действительно есть субстанция [основа] народа, раз он ее усвоил. Так русский народ понял христианскую веру с самого начала, и только он смог так ее понять, потому, что он «благодаря своей своеобразной истории», как будто ждал этого духовного света, чтобы осознать себя как народ и свою народность отождествить с верой... Христианство, конечно, вполне может возродить каждого человека в частности, если он принимает его всей душой, всецело отрекаясь от своего дохристианского прошлого, тогда и для него все остальные подробности его племенной квалификации [неповторимости] уходят на последний план. Какой-нибудь Франциск Ассизский или Антоний Падуанский до такой степени выходят за пределы своей народности, что за исключением некоторых подробностей темперамента, они делаются всехристианами и уже ничем иным. Вероятно, поэтому св. Франциск пошел проповедовать мусульманам, а Антоний даже рыбам и птицам. Тот народ, который мог проникнуться чувством, что он «весь только христианин», и что все другие его атрибуты совершенно второстепенны, этот народ всем показал воочию, что он понял христианство по существу, и, поняв его, выразил, что он дорожит, или, точнее, живет «лишь христианским идеалом» и никаким другим. Называя себя православным, а свою страну святой, он вовсе не думал почитать себя конкретно осуществившим Православие и что его земля святая, а, конечно, он хотел выразить только то, что его идеал Православие, а цель — сделать свою страну возможно святой. Точь-в-точь, как первые христиане не стеснялись себя называть святыми, конечно, не в смысле реализации идеала святости, а в смысле людей, ищущих лишь святости. Отсюда и титул — святейший, даваемый лицам, стоящим во главе Церквей. Они так называются, дабы выразить идеальное, а не реальное о них представление. Если заурядные члены Церкви — «святые», как ищущие святости, то старейшины, руководители, должны искать ее в сугубой степени, они должны стремиться быть «святейшими», и в этом титуле (в его основе, конечно) нет и тени гордыни, а наоборот, признание громадности предлежащего подвига. Русский народ назвал себя православным только в этом смысле, но этим он предрешил весь характер своего просвещения и так сказать всю свою историческую программу. Со времени принятия христианства для русского народа есть одна цель исторической жизни, как народа, — осуществить, по возможности, Православие в вере и в жизни,[21] другого он не понимает, и это ясно доказывается тем, что он охотно протягивает руку только единоверцам, совершенно игнорируя, например, единоплеменность.[22] Всякая несовершенная вера, как сказано вы­ше, непременно есть нечто условное, стесняющее, суживающее умственный и нравственный кругозор человека, ибо она есть лишь большая или меньшая часть истины (вера в какого-либо Бога уже есть несомненная истина), преломленной в народной узости или племенной ограниченности... Всякая народность «непременно» есть ограниченность, односторонность, узость в сравнении с так называемым всечеловеческим. Но таков закон, положенный человеку после грехопадения. Ему суждено жить и действовать при условиях ограничения разными порчами основной его природы, а таковые прежде всего проявляются в личных идиотизмах отдельных лиц, которые, по мере соединения личностей в семье, в обществе, обращаются в семейные, общественные и племенные идиотизмы. Как человек уже не может быть «человеком абсолютным», каковым был лишь Адам до грехопадения, так, по той же причине, и общество не может быть «всечеловеческим». Общечеловеческое сохранилось лишь в том, однако утешительном, абстракте [отвлеченном понятии], который состоит в нахождении у каждого народа черт, мыслей, чувств, которые взаимно понятны всем другим народам и выразителями которых являются те избранные умы и души, которые, усматривая под покровом народности черты, свойственные и дорогие всем людям, так умеют их выразить в словах или в жизни, что эти люди и их мысли делаются достоянием всего человечества.[23] Это именно то, что так называемые славянофилы называли — «возведение народного на степень общечеловеческого» и почитали за конечную цель всякой самостоятельной народной культуры. Абстрактный всечеловек или абстрактное всечеловечество должны иметь для себя такую же абсолютно чистую веру, «не имеющую ни скверны ниже порока», проистекающих от одностороннего восприятия истины людьми, под влиянием их националь­ных ограниченностей (идиотизмов), и эта вера и есть Православие, о котором в этом смысле сказал А. С. Хомяков, в ответ на вопрос А. И. Кошелева о значении Православия для личного спасения: «Православие спасает не человека, а человечество». Таким образом, Православие есть вера, которая по плечу только всечеловечеству. Оно для каждого народа в частности может быть только искомым, и если можно сказать, что такой-то народ православный, то лишь в том смысле, что по своему пониманию жизненных идеалов он близко стоит к Православию, т. е. к безусловно чистому христианскому учению, понятому не только как догма, но и в приложении к уяснению явлений этого мира, для жизни, согласно такому пониманию...[24] Православие, как выражение общечеловеческого, совершеннейшего понимания христианских истин в приложении к освящению жизненного строя — вот что означает, что «оно спасает человечество». В каждом же отдельном человеке оно окрашивается его личными слабостями (без утраты надежды на личное оправдание), как и в отдельных народах. Русский народ, как и все народы, имеет свои идиотизмы, свою односторонность и узость, иначе он не был бы народом. Но насколько он себя отождествляет с Православием, настолько он заявляет, что искренне желает быть народом, так сказать, «в минимальной степени», т. е. не желает возводить свои односторонности, идиотизмы, в знамя [в символ] своей народности (в «перл создания», по выражению Гоголя), а наоборот, желал бы почитать своим только то, «чем дух святится, в чем сердцу слышен глас небес», по выражению поэта. Конечно, он в этом постоянно «по человечеству» ошибается. На деле он все-таки часто принимает мякину за зерно. Но также верно, что он эту мякину при малейшем сомнении выбрасывает вон и не старается, как эти часто практикуется другими народами, считать прекрасным все «свое».

Несовершенная вера, хотя бы и зиждущаяся на почве Откровения, стесняет человека, порабощает его же идиотизмом. Истинная, беспримесная вера освобождает его, развязывает его душу и ум. И в этом смысле единственное, при помощи чего человек делается свободным из раба страстей и заблуждений, — полное восприятие христианства: «Вера Христова свободитвы»; «Идеже дух Христов — ту свобода». Православие есть, таким образом, — освобождение человеческого духа во всех его проявлениях, это вера «Свободы». Но как у апостола Павла сказано, что свобода там, где Дух Христов, то если в чем-либо человеческая свобода уклоняется от Духа Христова — она тотчас утрачивает характер истинной свободы и обращается в своеволие, которое есть совершенное противоположение свободе, потому что своя воля у человека злая (таково евангельское учение). Истинная свобода есть та, которой выражается «свой быт» человека — всечеловека, а не того или другого, в частности. Такой человек есть Богочеловек-Христос. И потому только тот человек живет своим «истинно человеческим бытом», ему, как человеку, единственно свойственным, кто «живет во Христе», как человеке и абсолюте. Иисус Христос был по плоти еврей и, однако, оставаясь таковым, Он является человеком всечеловечным», которому еврейство не мешает быть всечеловеком. Даже противники Его божественности не находят в Нем ничего, что бы умаляло Его всечеловечность.[25] Следовательно и для обыкновенного человека, народность не препятствие служению общечеловеческим идеалам. Она лишь то неизбежное орудие (всечеловеческого языка потому и не существует), которое, как всякое орудие и служит и стесняет. Понимание всего «еже в мире», с точки зрения христианства, в его абсолютной чистоте — это и есть то бытовое Православие, которое вместе с самодержавием и народностью составляет девиз России — русской. Этот девиз, как всякий девиз, непременно несколько дубоват, и таковым он является в его, так сказать, казенной форме и казенном применении. Но изъяснив каждый из этих трех слов в известном смысле, можно признать, что они, каждое в частности и все вместе — истинны, хотя их цен­ность не в них самих, а в том, как их понимать.

* * *