ПРАВОСЛАВИЕ, САМОДЕРЖАВИЕ, НАРОДНОСТЬ

Принятое при таких условиях евангельское учение, проникая во все изгибы бытия людей, не могло в этих тайниках встречать себе непреодолимого противодействия от тех культурных осадков, которые образовались в душах и умах народов, выработавшихся в законченный образ при других религиозно-нравственных понятиях. В русском же народе вера нашла себе ограничение только в греховности, или несовершенстве, каждого отдельного человека, а не в понятиях народа в массе. Отсюда и сам способ распространения христианства. И хотя по местам и были формальные, известные в истории проповедники, но вообще христианство скорее расплылось по русскому народу, нежели было привито ему путем катехизации.[18] Это,конечно, объясняется бесконечно малым сопротивлением старой культуры, не вложившей в народ ничего антихристианского и, напротив, сохранившей его на той степени «естественного благочестия», при которой душа не только не отказывается принять в себя семена чистого Откровения, но, почуяв их, идет сама к ним навстречу. Когда наши ученые пустили в ход некогда очень распространенное учение о так называемом «двоеверии», то они, хотя и приводили очень точные факты обычаев и даже не христианских понятий, долго державшихся в народе (и может быть вполне не исчезнувших до сегодняшнего дня), но, однако, они вовсе не понимали значения ими употреблявшегося термина. Сохранение в обиходе «нехристианских» но не «антихристианских» пережитков старины, вроде веры в русалок, ведьм, домовых и т. п., вовсе не есть двоеверие, потому что в сущности все это не противно [не противоречит] Евангелию, а только «есть не от него». Если все это держится в народных представлениях, то лишь потому, что оно не противно христианству. Скоро же отвыкнуть от прежних понятий трудно, и даже вовсе не так необходимо, по в «непротивности» новому учению, пока они не будут сметены общим подъемом личной образованности на почве новой веры, уже вполне возобладавшей, как просвещение, но еще вполне не обратившейся в то образовательное начало для каждого отдельного лица, которым оно все более и более должно сделаться, хотя, конечно, никогда вполне не могущей сказать то последнее слово, при котором не останется места никаким суевериям и предрассудкам. Ясно, что под «верой» сочинители слова «двоеверие» понимали внешнее выражение, понимание всего сверхчувственного мира человеком или народом. Но это неточное определение. Вера — это духовный свет, исходящий из того или другого светового источника и просвещающий душу, в большей или меньшей степени — рассевая душевную мглу. Но она не может в каждом человеке найти себе такое внешнее выражение, которое не стояло бы в зависимости от степени его культуры. Внешняя атмосфера, в которой живет вера в народе или человеке, всегда ниже своего первоначала. И в этой «душевной» атмосфере всегда были и будут такие несогласные с верой частицы, которые, отцеженные на сито ученых исследователей, дадут некий земляной осадок, отзывающийся развалинами старого мировоззрения, но никак не могущий быть возведенным на степень веры, равноправной с той, которая составляет суть духовного строя народа и человека. На Западе, где языческого сохранилось гораздо больше, не только в так называемых суеверных, но и в самом основном простительном начале, и там о двоеверии не может быть и речи, а только о большей или меньшей степени просвещения душ началом, которое упразднило язычество и которое разве что не успело вымести многого разного языческого хлама, затемняющего понимание христианской истины во всей полноте. То, что это так — явствует из того, что народ, принявший христианство, принимает и новый облик, пока же его облик старый — его христианство лишь номинальное. Но и тогда о двоеверии не может быть речи. Вера одна—языческая, с христианскими обрядами. В обратном же случае — вера уже христианская, и лишь в понятиях об индифферентных вещах — остатки язычества. Но русское язычество было так бесформенно, так, если можно так выразиться, недозрело, что от него почти нечему было и оставаться. В верованиях славян более или менее ясно, по Прокопию, выступает почитание сил природы и их олицетворение, как дополнение к понятию о Боге миродержце. Было и почитание начал домовитости — очага, души и т. п., но эти верования легко уживаются с христианскими понятиями. В русской мифологии заметно противоположение двух начал — добра и зла, которое проглядывает и в верованиях некоторых западных славян. Можно повторить, что из всех известных культурных народов у русского народа на пути к христианству стояло наименьшее количество препятствий, хотя, несомненно, что ветви этого народа не все были одинаково восприимчивы к новой вере, вследствие различной степени их чистоты от иноземных стихий. Большей частью христианство распространялось само собой, ибо известны немногие имена проповедников. И там где эти имена сохранились, надо предполагать, было большее сопротивление язычества и эти места надо по читать населенными наименее чистыми славянскими племенами.

Во время св. Владимира и его бабки [св. княгини Ольги], когда христианство, видимо, стало восходить над Русью, Восточная Церковь еще не была «официально» отделена от Западной, но уже настолько было подготовлено рас­падение двух половин Церкви, «в духе», что его можно почесть почти совершившимся. Поэтому правильно говорить, что мы приняли веру от Восточной Церкви, не в том только смысле, что Византия нас снабдила духовенством и что мы иерархически с ней связаны и что через нее с нераздельной Церковью; наши отношения к Церкви настолько исключительно греческие, насколько германские — исключительно римские, хотя Вонифатий еще раньше создал германскую Церковь, чем Византия — русскую. Германская Церковь изначально была римской и по происхождению, и по духу, а русская изначально — Восточная, Православная. Какие бы ни были недостатки Греческой Церкви в ее проявлении народном, она в смысле «учения» была действительно Православной, и только она сохранила традиционное учение о догматах и о себе самой, «преданное из начала». Как бы она не была загрязнена недостатками народов, к ней принадлежащих, однако, как источник учения она была «чиста» и «непорочна», т. е. чужда всяких посторонних примесей, например, уже зарождавшейся «церковной государственности», которая выразилась в Германии при св. Вонифатии, хотя бы и в подчинении Риму на основании присяги в верности, акта, как бы его не объяснять, конечно, уже церковного пошиба. Приходило ли когда-нибудь на мысль Константинополю связать с собой русскую митрополию актом присяги на верность? Действительно, Русская Церковь, всегда сознавала свою связь с Византией, как митрополией, но эта связь представлялась сильной только потому, что она была органической, и ее, как органическую, никто и не думал укреплять железными узами форменной [формальной] присяги. Сам по себе это факт мелкий, но его достаточно, чтобы показать зачинавшееся на Западе потемнение чисто церковного идеала.[19] Русский народ принял христианство от народа, стоявшего, в смысле осуществления заповедей Христовых, не на высшей точке относительно народов Запада, но этот народ ненарушимо сохранил учение. Сам же народ, воспринимавший это учение, находился в состоянии наименьшего порабощения язычеству, выработанному твердо и самодовлеюще. Эти два условия и легли в основу того православного просвещения, которым жила Русь со времен св. Владимира и которым живет наш народ по сей день. Это Православие вместе с самодержавием в государственном отношении и с народностью в бытовой области действительно должно быть краеуголием русского просвещения и всему, что из него истекает на благо народа.

Конечно, русский народ себя осознал православным и даже избрал это слово для выражения себя в возможной полноте (Православные — излюбленная форма обращения на сходах). Можно думать, что он сам себя почитал проникнутым своим вероучением, и что даже в житейских делах он старался не переставать быть, прежде всего, православным. Следовательно, он почитал, что его вера есть корень всех его действий во всех возможных житейских комбинациях. Этим для него и определяется культурное и бытовое значение Православия, с одной стороны, а с другой, это дает нам право и обязывает искать определение русскому Православию в быту и понятиях народа, насколько они нам известны и понятны.