РОССИЯ В НАШЕМ СЕРДЦЕ

5 марта гроб с телом мамы был перевезен в Кобург, в семейный склеп герцогов Саксен-Кобург-Готских. Мама не любила пышных церемоний, и решено было сделать похороны чисто семейные, не было официальных представителей королевских семей, а только самые близкие люди: моя тетя королева Румынская с дочерью, королевой Елизаветой Греческой, тетя инфанта Беатриса Испанская, семья тети Александры Гогенлоэ-Лангенбургской, мои дяди Андрей и Дмитрий, семья принца Лейнингенского, герцоги Мекленбургский и Саксен-Кобург-Готский, и еще несколько представителей от монархических организаций. Но 6 марта, когда мы шли за гробом в усыпальницу, мы увидели, что улицы полны народа. Это жители города, с большим уважением относившиеся к моей матери, пришли отдать ей последний долг. Проведя несколько дней в Кобурге и столько же с моей сестрой в Аморбахе, мы с отцом вернулись в наш осиротевший дом в Сен-Бриаке. Сестра Кира приехала раньше и ждала нас там. Ужасно было входить в дом впервые после смерти мамы. Во все здесь была вложена частица ее души, каждый предмет напоминал о ней, каждый цветок в саду был посажен ее руками. Смерть ее была страшным ударом для моего отца, и он долго не мог примириться с мыслью, что ее больше нет. В каждом разговоре он возвращался все к той же теме: к воспоминаниям о маме. Он часами перечитывал ее старые письма, рассматривал фотографии. После ее смерти он перенес всю свою любовь на нас с сестрами и старался проводить с нами как можно больше времени. Всю весну и лето этого года я много занимался, готовясь к экзамену на аттестат зрелости, назначенному на 22 октября. 30 сентября мы с отцом опять поехали в Париж. Экзамен должен был проходить в русской гимназии. Эта гимназия существовала в период между двумя войнами благодаря одной русской даме, которая была замужем за англичанином, возглавлявшим нефтяную компанию "Шелл", госпоже Детердинг. Средств у нее было достаточно, и она содержала целый особняк в Нейи, в пригороде Парижа, в котором расположилась русская гимназия. Преподаватели там были очень хорошие. Мне, как ни странно, несмотря на то, что у меня был большой интерес к технике, математика и другие точные науки почему-то тяжело давались. С математикой мне помог мой немецкий преподаватель, тот самый любитель древностей, с которым я и Володя Граф ездили на велосипедах осматривать памятники старины периода друидов, что он отыскивал на своих картах. А физикой и химией занималась со мной другая преподавательница, которая очень помогла мне подготовиться к экзаменам. Это была настоящая ученая дама, она работала в парижском Институте ядерной энергии, ныне Институте Кюри, и была ближайшей сотрудницей Марии Кюри. Звали ее Екатериной Антоновной Шамье, она была русской эмигранткой, хотя ее фамилия и звучала вполне по-французски. Она была дочерью нотариуса, одаренность ее проявилась уже с детства, и семья позволила ей получить образование в Швейцарии. Это очень интересный факт, показывающий, какие выдающиеся люди встречались в те времена среди наших эмигрантов. При том, что французы не были шовинистами и принимали всех наших беженцев, кто желал поселиться во Франции, давали им разрешение на работу, все же случаи, чтобы иностранец занимал ответственный пост были сравнительно редки, и если человек попадал на такое место, значит, он действительно обладал исключительными качествами или способностями. Человек совершенно неутомимой энергии, Екатерина Антоновна была не только выдающимся ученым в области ядерной физики. Она являлась одной из основательниц русской гимназии, где сама же и преподавала физику и химию. Мужа у нее, кажется, не было. По крайней мере, у нее был вид человека, целиком посвятившего себя служению науке. Рассказывали, что во время войны в оккупированном Париже она осталась в институте одна и продолжала работать. Когда гитлеровцы вошли в пустое здание института, они увидели в одной из лабораторий женщину, занятую своими опытами и не обращавшую на них никакого внимания. Они постояли, повернулись и ушли. Вскоре она умерла от болезни, вероятно бывшей следствием ее опасных для здоровья опытов. Благодаря помощи этой необыкновенной женщины я разобрался в физике и успешно выдержал экзамены, чем очень обрадовал отца, который переживал за меня. Каждое утро он приходил со мной в гимназию и часто звонил туда в конце дня, чтобы узнать, освободился ли я.

На Рождество мы с отцом и Кирой поехали в Лондон, где провели среди друзей и знакомых Рождественские каникулы и встретили новый, 1937 год, и в середине января перебрались в Швейцарию, где собирались заняться зимним спортом перед поездкой в Германию на годовщину смерти мамы. Но по пути в Кобург, в Мюнхене, отец внезапно тяжело заболел. Едва он немного поправился и был в состоянии доехать до Кобурга, мы сразу же выехали туда, но по приезде его состояние снова резко ухудшилось, и нам пришлось задержаться там надолго. Мы вернулись в Сен-Бриак только 5 апреля. Болезнь моего отца была знаком общего ослабления его организма. Он страдал атеросклерозом, в результате чего ухудшалось его кровообращение, слабело зрение, левая нога и пальцы правой руки были слегка парализованы.

Все лето мы провели в Сен-Бриаке, где я готовился к вступительным экзаменам в университет. В моем случае вопрос о военном образовании, бывшем в нашей семье традицией, конечно, совершенно отпал. В других династиях, оказавшихся в таком же положении, было, правда, два случая прохождения службы в иностранных войсках: царь Симеон Болгарский и король Леко Албанский прошли американские военные училища, но это было по желанию их родителей. А мои почему-то этого не желали. Я думаю потому, что в тридцатые годы это был вопрос очень деликатный, трудно было выбрать. Французская армия была армией республиканской. Что касается Англии, то она, как известно, вела себя довольно двусмысленно после революции, и это оставило некоторую горечь в сердцах моих родителей. Америка же была тогда еще очень далека и чужда, как-то не думали о ней, не считали великой державой, в первой мировой войне она еще не играла той роли, как во второй и после нее. А может быть, мои родители считали, что в настоящий момент более широкое образование предпочтительнее, нежели военное. Я теперь думаю, что если бы не произошло революции и события продолжали бы нормально развиваться, эта традиция вряд ли соблюдалась бы так строго, обратили бы внимание на то, чтобы члены Императорской семьи принимали большее участие в государственной жизни и иногда занимали бы ка-кие-то должности. А это было бы вполне возможно и даже желательно, потому что в момент революции создался какой-то вакуум из-за того, что все были на фронте, а в тылу, вокруг правительства, фактически никого из Романовых не было. Как бы то ни было, я стал готовиться к поступлению в университет. Впрочем, впоследствии у меня всегда был контакт с различными военными организациями, они иногда просили меня быть почетным членом, и я соглашался, но без того, чтобы числиться официально в их рядах.

Осенью мы с отцом и Кирой опять поехали в Лондон, и началась моя студенческая жизнь. Мы жили в Кью, в доме моей тети инфанты Беатрисы. Отец часто оставался один и проводил время за чтением, поскольку я большую часть дня отсутствовал. Он плохо себя чувствовал, ему прописали курс лечения, но лекарства мало помогали. Он отнес это за счет английского климата, и ему не терпелось вернуться в Сен-Бриак, куда мы собирались на Рождество. Но незадолго до назначенного отъезда моя сестра и я получили приглашение от принца Германского провести рождество с его семьей в Потсдаме. Грустно было оставлять отца одного в Сен-Бриаке на все праздники, но мы не могли отказаться от приглашения. Мы все вместе доехали до Парижа, и оттуда отец уехал в Сен-Бриак, а мы с Кирой в Потсдам, где 23 декабря сестра обручилась с принцем Луи-Фердинандом Прусским (16). Отцу была послана телеграмма, и он дал свое благословение. Нам очень хотелось вер-нуться поскорее в Сен-Бриак, но надо было ехать в Дорн (17), где кайзер Вильгельм также с нетерпением ждал нас, чтобы благословить жениха и невесту.

Наконец, 5 января 1938 года мы с сестрой и принцем приехали в Сен-Бриак. Радости отца не было предела. Он одобрял выбор Киры и говорил, что теперь его душа спокойна. 18 января я уехал в Лондон, где начались занятия в университете, а 25 января Кира уехала в Дорн. Отец остался один с адмиралом Графом, который долгие годы был его секретарем. Приступы его болезни снова участились, и он постоянно сетовал на ухудшение зрения. Но в феврале вернулась Кира, а чуть позже приехала наша старшая сестра Мария, и он опять почувствовал себя лучше, хотя и скучал без меня. Когда же я приехал в конце марта, его состояние улучшилось настолько, что он смог поехать с нами в Париж, на большой прием, который устраивала русская колония в честь Киры, чтобы отпраздновать ее помолвку. В последний момент, боясь, что эмоции могут ему повредить, отец не пошел на прием, а остался в гостинице, где мы остановились. Но он все равно волновался, с нетерпением ожидая нашего возвращения, чтобы узнать, как прошел вечер. Прием был замечательный, и мы все в тот вечер были в прекрасном расположении духа. Вернулись мы в Сен-Бриак 8 апреля, и в первую же ночь по приезде у отца началась ужасная боль в ноге, которая не прекращалась до самой его смерти.

Свадьба Киры была назначена на 2 мая, и мы с отцом, конечно, ждали этого дня с нетерпением. Но в середине апреля ему было так плохо, что поездка для него казалась немыслимой. Тем не менее, он к ней готовился, и его врач считал, что она может пойти ему на пользу и даже поставить его снова на ноги. Все же до последнего дня мы ни на что не могли решиться. В конце концов, 27 апреля мы поехали в Париж, чтобы там решить, сможет ли отец ехать дальше. С ужасно неспокойной душой 30 апреля мы решились ехать. Свадебные торжества в Потсдаме и в Дорне оказались действительно очень утомительными, но отец был бесконечно счастлив присутствовать на бракосочетании Киры и возвратился домой в приподнятом настроении.

Мы опять провели лето в Сен-Бриаке. Здоровье отца немного улучшилось, но к концу лета это улучшение опять сошло на нет. Боли не прекращались, особенно он страдал по ночам. Так кончилось лето. В сентябре я должен был ехать на учебу, и сестре Марии, пробывшей с нами часть лета, тоже надо было возвращаться к своей семье в Германию. Врач считал, что состояние отца не было критическим и что в нашем присутствии не было необходимости. И все же 16 сентября появились признаки гангрены, которая начала распространяться. Об этом немедленно сообщили моим сестрам и братьям отца. Из Парижа был вызван специалист, который рекомендовал как можно скорее перевезти отца в одну из парижских больниц. 21 сентября сестра Мария и наши дяди, Великие Князья Борис и Андрей Владимировичи, прибыли в Сен-Бриак и привезли с собой еще одного врача. На другой же день, по настоятельным советам медиков, отец был доставлен на машине в Париж и помещен в Американский госпиталь. В этот же день я, до-срочно сдав экзамены, выехал туда же из Лондона.