РОССИЯ В НАШЕМ СЕРДЦЕ

Через несколько дней после смерти отца я опубликовал манифест, в котором объявлял о наследовании всем правам и обязанностям своих царственных предков. Я решил продолжать пользоваться титулом Великого Князя. В те дни я также написал письмо к Митрополиту Анастасию, председателю Архиерейского Синода, в котором обращался к нему с просьбой о содействии в деле объединения вокруг меня всех русских людей. Он ответил мне пространным напутствием, глубоко меня тронувшим. "Вашему Императорскому Высочеству, - писал Владыка, - указано быть ныне и носителем, и хранителем этого священного Царственного первородства, дабы не погасла историческая свеща в сумерках наших смутных и скорбных дней. С нею Русские люди, в рассеянии сущие, чают при помощи Божией войти в освобожденную Русскую землю, где эта свеща будет снова водружена во Всероссийской свещнице, чтобы ярко светить не только тем, иже в храмине суть, но и перед лицом всего мира".

Я провел некоторое время в Сен-Бриаке. Моя старшая сестра - младшая была тогда в свадебном путешествии и не смогла присутствовать на похоронах - приехала побыть со мной, чтобы мне не было слишком одиноко. Хотя я не был совершенно один, со мной оставался начальник канцелярии отца, Георгий Карлович Граф, и всячески меня морально поддерживал. Потом сестра должна была вернуться к мужу и детям, а я поехал в Англию продолжать занятия. Там я неожиданно принял другое решение: на время прервать учебу и пойти работать. Я хотел испытать на собственном опыте жизнь простого рабочего человека. Мне казалось, что полезно будет узнать и увидеть воочию, чем живет, какие имеет надежды, трудности, переживания человек, работающий на самом низком уровне промышленности. В те годы я, как и многие мои сверстники, увлекался авиацией, и мне хотелось попасть на какой-нибудь авиационный завод (18). У меня были знакомые англичане, имевшие связи в английской промышленности, и я по просил их найти мне место. Правда, с авиационным заводом ничего не вышло. В те годы, уже перед самой войной, иностранцев в Англии перестали брать на предприятия, связанные с военной промышленностью, а все самолетостроительные заводы были с ней, конечно, связаны. Моим друзьям удалось устроить меня на небольшой завод, производивший двигатели различного назначения и величины, от больших, для теплоходов, и кончая совсем маленькими, для сельскохозяйственных машин (19). Я поступил на этот завод рабочим под фамилией Михайлов - под этой фамилией работал простым плотником мой пращур Петр Великий на корабельной верфи в Детфорде, неподалеку от Гринвича.

И действительно, оказалось, что это хорошая школа жизни. Я жил, как и другие рабочие, снимая маленькую комнатку на деньги, которые зарабатывал. Работать мне пришлось недолго, около шести месяцев, и закончились мои трудовые будни летом 1939 года, когда угроза войны сделалась слишком явной. Я получил тогда очередной отпуск - полагалось, кажется, пятнадцать дней в году - и поехал к себе в Сен-Бриак. К концу моего отпуска стило видно, что дело уже совершенно очевидно идет к войне, и я попросил продлить мне отпуск, решив обождать и посмотреть, что будет дальше, чтобы не оказаться оторванным от единственного моего дома, оставшегося мне после родителей, и того малого количества имущества, которым я вообще в мире обладал. И вскоре оказалось, что мое решение было правильным. Война действительно разразилась, и, окажись я в Англии, я был бы совершенно отрезан от всего света.

Уже летом 1940 года в Сен-Бриаке появились первые немецкие части. Их продвижение было очень быстрым, потому что французы оказались неподготовленными к серьезным военным действиям. Многие тогда в панике бежали, был настоящий, как французы говорили, "исход", но я подумал: куда мне деваться? Мы и так были на самом берегу, бежать непонятно куда было и бессмысленно и рискованно, и мы с адмиралом Графом, который был все время со мной, посовещавшись, решили остаться. Еще были тогда со мной полковник Синявин и моя старая учительница. И вот в один прекрасный день немцы оказались в нашей окрестности и, что, впрочем, было совершенно нормальным для военного времени, стали проверять всех жителей. Я тоже получил повестку, в которой меня просили прийти, чтобы выяснить, кто я такой и на каком основании здесь живу. Я предъявил оккупационным властям свои документы, дал объяснения, они эти сведения куда-то отправили - и меня оставили в покое и больше не тревожили. Немцы вообще были хорошо информированы относительно королевских домов. Надо сказать, что мне тогда повезло, отношение немцев ко мне было вполне корректным, потому что наша местность считалась фронтовой зоной - мы жили на берегу, как раз напротив Англии - и она была занята передовыми войсками, а не партийными частями, подобными тем, которые так бесчинствовали некоторое время спустя в России. Я и потом неоднократно имел возможность заметить, что военные ведут себя гораздо лучше, чем партийные.

Я прожил в моем доме в Сен-Бриаке почти всю войну, до 1944 года, и все эти годы начальник канцелярии адмирал Граф, полковник Синявин и моя учительница Екатерина Александровна оставались со мной, так что я не был в доме один. Этих людей я любил, и они обо мне заботились, постоянно меня морально поддерживали, и я не чувствовал себя одиноким, хотя, конечно, мне очень не хватало сестер. Мне иногда удавалось через оказию переписываться с ними. Знакомые немцы, никогда не отказывая, брали письма для передачи или чтобы опустить их прямо в Германии, а иногда я писал с простой почтой - и письма доходили, конечно, пройдя через цензуру. В то время я очень много читал, у моих родителей была довольно обширная библиотека, и я старался пополнять свои знания. В свободное время немного, ради физической нагрузки, ездил по окрестностям на велосипеде, на машине ездить не было возможности, потому что практически нельзя было достать горючего, а еще труднее получить разрешение. Так я и проводил время между чтением и другими вынужденными занятиями, и, может быть, такое времяпрепровождение могло показаться глупым, но ничем другим заняться было в тех условиях невозможно. Иногда встречался со своими знакомыми французами, из тех, кто остался,- их было немного.

Почти год мы жили как в глубоком тылу, потому что серьезные военные действия тогда еще не начались, хотя наша береговая полоса считалась фронтовой зоной. В этих военных частях, которые пришли к нам первыми - и должен сказать, они выгодно отличались от тех, что пришли потом им на смену, - было несколько молодых офицеров, оппозиционно настроенных к гитлеровскому режиму, так что я мог разговаривать с ними совершенно открыто. Они были просто в ужасе от политики Гитлера и от всего происходящего и уже тогда говорили мне: "Его политика - это верная наша погибель". Они увидели это очень рано, задолго до покушения на него. От них я и узнал о тех ужасах, которые творились в России. Из-за того, что фюрер повел такую политику, он вызвал к себе ненависть, которая, конечно, и по сей день не забыта. Я помню, мне рассказывали участники первой мировой воины, что никакой особой вражды тогда они друг к другу не чувствовали, что, конечно, усугубляло трагедию этой войны. А на этот раз немцы вызвали против себя страшную озлобленность и, как следствие, ожесточенное сопротивление, что, конечно, было совершенно нормальной реакцией. Сами немцы это видели и ужасались. Ни мне, ни моим собеседникам было непонятно, каким образом они могли быть так близоруки.

Впрочем, из нас, русских, мало кто заблуждался на счет Гитлера, прочитав его сочинение "Майн Кампф". Мы вполне могли отдать себе отчет, куда его идеи могут завести. Там он совершенно открыто высказывал свои соображения относительно России, которая, по его теории, являлась страной и нацией "унтерменшен", как он нас именовал, то есть низшего уровня. На ее территории была бы возможна экспансия для "герендфельтен", высшей нации, каковой он считал себя и своих немцев. Так что мы этой экспансии могли рано или поздно ожидать, и нам скорее непонятен был "недосмотр" со стороны людей, которые склонны были его поддерживать. Впрочем, внутри самой Германии многим было вначале непонятно, к чему он может прийти. Он имел несомненный талант как оратор и как политик, а экономическое положение в стране тогда было трудным, и его охотно поддержали, потому что многим он представлялся чело веком, который может помочь выйти Германии из тяжелого экономического и социального кризиса, наступившего после первой мировой войны. А те, кто поддерживал Гитлера за пределами страны, видели в нем и его политике определенную возможность противопоставить какую-то реальную форму общественного устройства коммунизму, национального социализма - интернациональному. Теперь, когда говорят о национальном социализме или фашизме как о чем-то крайне правом, "экстрем-друат", как говорят здесь во Франции, это вызывает у меня, как минимум, улыбку, если не смех, потому что вся эта теория вовсе не была чем-то правым, консервативным в нормальном понимании. И первым такую политическую систему крайнего социализма, который был бы национальным, а не интернациональным, выдвинул Гитлер. И в этом, я думаю, заключался оптимизм по отношению к нему в первое время и поддержка идеи национального социализма в противовес интернациональному.

Приход к власти Гитлера вскоре отразился на положении многих моих немецких родственников, к которым установившийся в Германии режим стал проявлять неприкрытую враждебность. Началось это с того момента, когда погиб старший брат кронпринца, который в силу своего неравного брака не имел уже прав на престол. Он погиб во время французской кампании, и гибель его явилась большим несчастьем для семьи, особенно если учесть, что потери немцев тогда, в сороковом году, были сравнительно малыми. Тот факт, что на фронте погиб представитель прусской королевской и императорской германской семьи, был воспринят очень глубоко и сильно во всей Германии, и ему устроили торжественные национальные похороны как одному из первых павших во время этого несчастного конфликта. После этого Гитлер издал приказ удалить с военных постов всех титулованных особ, то есть членов королевских фамилий. В Германии было много принцев из королевских семей - прусской, баварской и других, - и очень многие из них были военными и, несмотря на свое отрицательное отношение к гитлеровскому режиму, считали своим долгом воевать, раз их отечество было на военном положении. Поэтому многим из них было тяжело морально, когда их вернули с фронта, - впрочем, может быть благодаря этому многие из них и не погибли. Этот акт Гитлера показал его неприязнь по отношению к королевским особам, которая все усугублялась и была, конечно, взаимной, потому что всем этим принцам было ясно видно, что его политика и военные действия ведут к неминуемой катастрофе.