ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ

Маршрут их лежал через Псков, Полоцк, Могилев, Чернигов и Киев. Особенно торжественно встречал их Киев, где они побывали в Лавре на Печерске, в нескольких монастырях, в духовной академии...

В Вене они провели шесть недель. Интересен отзыв о них Императора Иосифа II в интимных письмах к его брату: "Великий Князь и Великая Княгиня соединяют с не совсем обыкновенными талантами и с довольно обширными знаниями желание обозревать и поучаться и в то же время иметь успех и нравиться всей Европе. Так как можно рассчитывать на их скромность и честность, то ничем нельзя более обязать их, как доставляя им возможность осматривать все без подготовки и без прикрас, говорить с ними с полной откровенностью, не скрывать от них недостатков, которые и без того не ускользнули бы от их проницательности, и обращать их внимание на добрые намерения, которыми вы одушевлены. Так как они, не столько по характеру, сколько по обстоятельствам, несколько недоверчивы, то нужно заботливо избегать всего, что могло бы иметь вид уловки, или играть перед ними комедию... Они очень нежные и заботливые родители... Образ их жизни весьма правилен... Значительную часть утра и даже вечера они употребляют на занятия и на переписку. Хорошая музыка и хороший спектакль доставляют им удовольствие. Военное и морское дело составляют один из любимых предметов их занятий, точно так же, как и торговля, промышленность и мануфактуры. Относительно стола они вовсе не требовательны; они любят простые, но хорошие блюда. Ничего не пьют, кроме воды... Они не любят никакой игры...".

Из Вены великокняжеская чета поехала через Триест в Венецию, затем через Парму и Болонью в Рим и далее в Неаполь, где они были гостями Неаполитанского короля. Во время посещения окрестностей Неаполя и изучения древностей графа и графиню Северных сопровождал большой знаток последних, английский посланник Гамильтон. При этом произошел следующий забавный случай:

Однажды они ехали вместе с ним в карете. Графиня сказала что-то ласковое мужу; в ответ он поцеловал кончики ее пальцев и вдруг заметил на серьезном лице Гамильтона выражение неодобрения. Он понял, что невольно уязвил строгую щепетильность англичанина, и решил подшутить над ним. Продолжая веселый разговор, граф поцеловал свою супругу. Сэр Гамильтон, растерявшись, выставил голову в окно кареты и начал любоваться пейзажем. Когда он опять уселся на свое место, граф Северный сказал ему:

- Я очень люблю мою жену.

- Это чувство вполне законно, - ответил все еще не совсем оправившийся Гамильтон.

- Не правда ли? - сказал граф Северный и с этими словами вторично поцеловал графиню.

Гамильтон окончательно растерялся, а граф Северный успокаивал его, повторяя:

- Я очень люблю мою жену.

Вернувшись из Неаполя в Рим, великокняжеская чета несколько раз посетила Папу Пия VI, причем, в виду предстоящего путешествия Папы в Вену, граф Северный подарил ему драгоценную шубу. Затем, в сопровождении великого герцога Леопольда, они отправились во Флоренцию, причем великий герцог писал своему брату, Императору Иосифу следующее: "Граф Северный, кроме большого ума, дарований и рассудительности, обладает талантом верно постигать идеи и предметы, и быстро обнимать все их стороны и обстоятельства. Из всех его речей видно, что он исполнен желанием добра. Мне кажется, что с ним следует поступать откровенно, прямо и честно, чтобы не сделать его недоверчивым и подозрительным. Я думаю, что он будет очень деятелен; в его образе мыслей видна энергия. Мне он кажется очень твердым и решительным, когда остановится на чем-нибудь, и, конечно, он не принадлежит к числу тех людей, которые позволили бы кому бы то ни было управлять собою. Вообще, он, кажется, не особенно жалует иностранцев и будет строг, склонен к порядку, безусловной дисциплине, соблюдению установленных правил и точности. В разговоре своем он ни разу и ни в чем не касался своего положения и Императрицы, но не скрыл от меня, что не одобряет всех обширных проектов и нововведений в России, которые в действительности впоследствии оказываются имеющими более пышности и названия, чем истинной прочности. Только упоминая о планах Императрицы относительно увеличения русских владений на, счет Турции и основания империи в Константинополе, он не скрыл от меня своего неодобрения этому проекту и вообще всякому плану увеличения монархии, уже и без того очень обширной и требующей заботы о внутренних делах. По его мнению, следует оставить в стороне все эти бесполезные мечты о завоеваниях, которые служат лишь к приобретению славы, не доставляя действительных выгод, а, напротив, ослабляя еще более государство. Я убежден, что в этом отношении он говорил со мною искренне".

Из Флоренции великокняжеская чета отправилась в Ливорно, где Павел Петрович осмотрел русскую эскадру под командованием адмирала Сухотина, а оттуда, через Парму, Милан и Турин, выехала во Францию.

9 мая 1782 года они были представлены Королю Людовику XVI и Королеве Марии-Антуанетте. Пройдя затем в комнаты маленького дофина, Павел несколько раз поцеловал его и сказал его гувернантке: "Напоминайте почаще дофину о посещении, которое я ему сегодня сделал; напоминайте о привязанности, которую я чувствую к нему в колыбели; да будет она залогом союза и вечной связи между нашими государствами".

Французский королевский двор принял графа и графиню Северных очень пышно и торжественно, ознаменовав их приезд рядом роскошных празднеств и смотром французской гвардии на Марсовом поле.

Павел Петрович имел во Франции большой успех. Всех удивили его познания в искусстве, его тонкий и образованный ум, блестящее знание французского языка, находчивость и умение держать себя соответственно обстоятельствам.

Из Франции великокняжеская чета выехала в Брюссель, а затем в Голландию, где осматривала два эллинга, на которых Петр I работал плотником, и дом, в котором он жил. Оттуда они отправились в Германию, где имели свидания с многочисленными родственниками Великой Княгини. Посетив затем некоторые места в Швейцарии, они выехали в обратный путь на родину через Вену, Краков, Гродно и Ригу в Петербург, куда прибыли 20 ноября 1782 года.

В политическом отношении путешествие не принесло результата, желаемого Екатериной: Павел остался верен своим симпатиям к Пруссии и к ее военным порядкам с их дисциплиной, выправкой, мундирами, киверами и проч. Однако, к счастью для себя и для России, он не заразился бездушной философией и безбожием Фридриха Великого.

К эпохе этого путешествия относится интереснейший рассказ, который мы находим в историческом исследовании Д. Кобеко "Цесаревич Павел Петрович" (Петербург, 1887 г.). Приводим этот рассказ дословно.

"Уже давно замечено, что в характере Павла Петровича было что-то рыцарское. Он с тем большей легкостью мог предаваться мечтам о рыцарских временах, что его воображение было развито чрезвычайно сильно. Предметы воображаемые он признавал как бы за действительно существующие. Черта эта замечена была еще в юношеском его возрасте. С течением времени эта наклонность Павла Петровича развивалась все более и более, ибо, не имея никаких строго определенных занятий, он невольно развивал свое воображение на счет положительного мышления. В подтверждение этого приведем собственный рассказ Павла Петровича о видении ему Петра Первого.

Великий Князь рассказал его 10 июля 1782 года в Брюсселе, в присутствии баронессы Оберкирх, которая, записав его рассказ, свидетельствует, что Павел Петрович был искренне и глубоко убежден в реальности представившегося ему видения.

"Однажды вечером, - рассказывал Павел Петрович, - или, пожалуй, уже ночью, я, в сопровождении Куракина и двух слуг, шел по петербургским улицам. Мы провели вечер у меня во дворце, за разговорами и табаком, и вздумали, чтобы освежиться, сделать прогулку инкогнито при лунном освещении. Погода была не холодная, это было в лучшую пору нашей весны. Разговор наш шел не о религии и не о чем-нибудь серьезном, а, напротив того, был веселого свойства, и Куракин так и сыпал шутками на счет встречных прохожих. Несколько впереди меня шел слуга, другой шел сзади Куракина, который следовал за мною в нескольких шагах позади. Лунный свет был так ярок, что можно было читать и, следовательно, тени были очень густы. При повороте в одну из улиц я вдруг увидел в глубине подъезда высокую худую фигуру, завернутую в плащ вроде испанского, и в военной надвинутой на глаза шляпе. Он будто ждал кого-то. Только что я миновал его, он вышел и пошел около меня с левой стороны, не говоря ни слова. Я не мог разглядеть ни одной черты его лица. Мне казалось, что ноги его, ступая на плиты тротуара, производили странный звук, точно будто камень ударялся о камень. Я был изумлен, и охватившее меня чувство стало еще сильнее, когда я ощутил ледяной холод в моем левом боку, со стороны незнакомца. Я вздрогнул и, обратясь к Куракину, сказал:

- Судьба послала нам странного спутника.

- Какого спутника? - спросил Куракин.

- Господина, идущего от меня слева, которого, кажется, можно заметить уже по шуму, им производимому.

Куракин в изумлении раскрыл глаза и возразил, что у меня с левой стороны никого нет.

- Как! Ты не видишь этого человека между мною и домовой стеною?

- Вы идете возле самой стены и физически невозможно, чтобы кто-нибудь был между вами и ею.

Я протянул руку и ощупал камень. Но все-таки незнакомец был тут и шел со мною шаг в шаг, и звуки его шагов, как удары молота, раздавались по тротуару/ Я посмотрел на него внимательнее прежнего, и под его шляпой блеснули такие блестящие глаза, каких я не видал никогда ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на меня и производили во мне какое-то чарующее действие.

- Ах! - сказал я Куракину, - я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное.

Я дрожал не от страха, но от холода. Я чувствовал, как что-то особенное проницало все мои члены, и мне казалось, что кровь замерзала в моих жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:

- Павел!

Я был во власти какой-то неведомой силы и машинально отвечал:

- Что вам нужно?

- Павел! - сказал опять голос, на этот раз как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти.

Я не мог сказать ни слова. Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать то же.

- Павел! Бедный Павел! Бедный Князь!

Я обратился к Куракину, который также остановился.

- Слышишь? - спросил я его.

- Ничего не слышу, - отвечал тот, - решительно ничего.

Что касается до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал отчаянное усилие над собою и спросил незнакомца, кто он и что ему нужно.

- Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе, и кто хочет, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты не долго останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет более чувствительного наказания.