РОССИЯ В НАШЕМ СЕРДЦЕ

Я сам годы спустя имел подтверждение о трудном положении Государя от наследника кайзера, кронпринца Вильгельма, за сына которого вышла замуж моя сестра Кира. Ее муж был вторым сыном кронпринца, но, поскольку старший сын женился не по законам семьи и должен был отказаться от прав на престол, муж моей сестры стал Главой семьи. Я гостил у них в Берлине в конце 1938 года, и как раз в тот вечер, когда мы собрались встречать новый, 1939 год, кронпринц рассказал мне о своем разговоре с Императором Николаем II незадолго до войны, когда уже чувствовалось, что отношения становятся все более натянутыми, совершенно помимо происшествия, которое дало искру для того, чтобы разразилась война, - убийства эрцгерцога Австрийского. Кронпринц вспоминал, что, когда он заговорил об этом, Император сказал ему: "Мой дорогой Вилли, у меня руки связаны". Он сказал это по-английски. "И тогда, - сказал кронпринц, - я понял, что положение его было действительно весьма трудным". Государь с ним в детали не входил, иначе кронпринц мне бы об этом рассказал. Его рассказ отпечатался в моей памяти так ясно, что, когда я потом вспоминал об этом, у меня всегда в мельчайших подробностях вставал перед глазами этот салон в Потсдамском дворце и новогодняя ночь накануне второй мировой войны, когда мы с принцем вдруг заговорили о начале первой. "Для меня тогда стало ясно,- сказал кронпринц, - что мало было надежды на то, чтобы в случае какого-то конфликта Россия не была втянута в военные действия". С немецкой стороны тоже многие этого боялись. Известно, что кайзер тогда (хотя это было и слишком поздно, над ним смеялись, но я думаю, что это было совершенно серьезно) телеграфировал Государю, умоляя его остановить мобилизацию. Во всяком случае, как в Германии, так и в России было достаточное число людей, которые ясно отдавали себе отчет в том, что такой конфликт будет чреват весьма тяжелыми последствиями, если не катастрофой, для всех стран, расположенных на этом материке, и понимали, что даже победа, которая представлялась для нас и для наших союзников вполне возможной, поскольку морские силы Германии не были так велики, как силы союзников, и блокада Европы могла оказаться весьма эффективной, не будет выгодна ни той, ни другой стороне. Так впоследствии и оказалось, потому что в результате были приведены к крушению три великие континентальные державы - Россия, Германия и Австрия... Как говорится, что и требовалось доказать - я говорю это с печальной улыбкой, потому что, будь эти три империи в союзе, к евразийскому материку никто не мог бы подступиться. Но это уже из области фантазии.

Когда я думаю о событиях того времени, известных мне по семейным преданиям, они представляются мне в виде какой-то античной трагедии, в конце которой Государь оказался в самое трудное время почти совершенно один. Каждый, кто хотя бы немного изучал те времена, конечно, помнит, что Он написал в своем дневнике: "Вокруг измена, и трусость, и обман". Это относилось, я думаю, в первую очередь к некоторым военным, а также политическим деятелям, но, возможно, к сожалению, касалось и его родственников. Потому что даже старейший член семьи, Великий Князь Николай Николаевич, послал ему тогда телеграмму, текст которой отчетливо отпечатался у меня в памяти. Он телеграфировал Императору: "Коленопреклоненно молю об отречении". Для меня это почти равносильно предательству, потому что он должен был понимать, что переход власти в тот мо-мент к любому другому человеку - к тому же передать власть сыну Государь не мог из-за его состояния здоровья - означал усложнение и без того крайне тяжелой обстановки. И думаю, что такая телеграмма, полученная от старейшего члена семьи, должна была произвести на Императора совершенно удручающее впечатление. К тому же его брат, Великий Князь Михаил Александрович, оказался совершенно неподготовленным к такому повороту событий, хотя обстоятельства, а именно болезнь Наследника-Цесаревича, тому служили. Вступив без позволения Николая II в брак, вдобавок еще и неравнородный, лишавший его потомство права на престолонаследие, он долго жил за границей и вернулся в Россию лишь перед самой войной. Что касается остальных членов семьи, то в большинстве своем они в тот момент или были заняты работой по линии внутренней политики, или находились на фронте - и те и другие были военными. И, я думаю, большую роль сыграло то, что многих из них происшедшие события застали просто врасплох, и они не знали, как на них реагировать. К тому же некоторые из них интриговали против Государыни, как впоследствии против моего отца и меня самого, не понимая, что этим они рубят сук, на котором сидят.

Я всегда считал, что те, кто просил Государя отказаться от престола, совершили очень крупную ошибку, потому что, даже если они думали, что в сложившейся тяжелой ситуации была какая-то его вина, ему скорее надо было помочь оставаться у кормила - я сравниваю это тяжелое внутреннее и международное положение в связи с войной с бурей, во время которой вдруг задумали менять капитана корабля. Вся эта трагедия происходила на фоне общего разложения армии и грандиозной пропаганды, направленной на дискредитацию Царской семьи, которая велась подрывными элементами, стремившимися привести Россию к крушению. Мой отец совершил в те дни последнюю попытку контакта с единственным органом, что еще оставался от фактически легальной власти в государстве: с Государственной Думой. Он привел туда Гвардейский экипаж, одну из тех редких частей наших войск, еще не затронутых тогда разложением. Годы спустя, в эмиграции, некоторые недоброжелатели украсили этот исторический факт фантастической подробностью - красным бантом, который будто бы приколол на свой мундир отец, идя в Думу (3). Все это чистый вымысел, тем более, что сам Гвардейский экипаж оставался тогда верным монархии, а моего отца там очень любили и уважали. Эта попытка, однако, успеха не имела, поскольку было уже слишком поздно. На следующий день Император отрекся от престола за себя и за Наследника-Цесаревича в пользу своего брата Великого Князя Михаила Александровича, который согласился принять власть лишь в том случае, если так решит Учредительное собрание. Как известно, не дожидаясь его созыва, Россия была объявлена республикой. После отречения Государя мой отец оставил службу, а вскоре после провозглашения России республикой, решив переждать, чтобы увидеть, как будут развиваться события, выехал с семьей в Финляндию. Для выезда из Петрограда потребовалось разрешение Временного правительства. Отец обратился за ним к Керенскому, с которым был прежде знаком и который был тогда военным министром, и необходимые документы были сразу же даны. Наша семья покинула Петроград, увезя с собой наших двух англичанок и нескольких человек прислуги.

Еще в самом начале войны Император Николай II вернул в Россию из-за границы все деньги, которые были у него в иностранных банках. Он совершил тогда этот патриотический акт в надежде, что и другие последуют его примеру, не только члены династии, но и другие русские, которые имели средства за границей. И действительно, многие тогда перевели деньги в Россию, сделали это и мои родители, и большинство членов Императорской семьи. Таким образом, у тех из них, кто после революции выехал из России, средств как таковых не было, поэтому большинству из них пришлось очень трудно, в том числе и моим родителям. Все, что они смогли вывезти, это небольшое количество фамильных драгоценностей, которое дало им возможность некоторое время довольно скромно существовать.
События тех лет известны мне по рассказам родителей и по дневнику, который вел мой отец все эти годы. Иногда записи в дневнике были краткие, иногда более подробные, в зависимости от происходящего. Этот дневник и помог мне потом восстановить даты и события того времени, когда меня еще не было и когда я был слишком мал, чтобы что-либо помнить. Сам я потом никогда не вел дневник, о чем теперь жалею, но в юности, когда выдавалось свободное время, мне больше хотелось почитать или заняться спортом, а после того, как скончался мой отец, слишком много времени стало уходить на переписку, и было уже не до того.

Приехав в Финляндию, родители решили остановиться в Борго, маленьком городке недалеко от Гельсингфорса. Их выбор пал на этот городок, хорошо им знакомый, потому что он находился поблизости от имения их друзей, Хайкко, в котором они часто гостили. В последний раз моя мать жила там летом 1916 года с моими сестрами, и к ним приезжала туда моя бабушка, Великая Княгиня Мария Павловна. Сестры гуляли в парке, играли и купались, а мама писала свои картины и ежедневно посещала раненых в небольшом военном госпитале, устроенном в имении. В первый же день по приезде отец снял в Борго дом, где осталась ночевать прислуга, а сами родители с детьми и обеими англичанками поехали в Хайкко, где и провели первую ночь, а на следующий день вернулись в Борго. Они не остановились, как прежде, у Эттеров, потому что мама не хотела рожать в чужом доме, и провели все лето в городе, в доме, где я и родился 30 августа 1917 года. Но уже в начале сентября, как только мама немного поправилась, они сдались на уговоры старых добрых друзей, уверявших, что в Хайкко им будет безопаснее, и переехали к ним. Там меня и крестили 18 сентября. Крестил меня отец Александр Дернов, бывший протопресвитер дворцового духовенства, который (тогда это еще было возможно) был выписан из Петрограда. С ним прибыл и псаломщик В. Ильинский. Они даже привезли с собой дворцовую купель и книгу, в которую записывались при крещении новорожденные члены Императорской фамилии и расписывались свидетели. Крестными родителями были бабушка, Великая Княгиня Мария Павловна, и дядя, Великий Князь Борис Владимирович, оба, разумеется, заочно, потому что их тогда с нами не было. На крестины собрались финские друзья моих родителей и несколько русских эмигрантов.

Даже в Хайкко наша семья не чувствовала себя в полной безопасности. Революция разгоралась и перекинулась в Финляндию. В Гельсингфорсе стоял на якоре весь наш Балтийский флот, и, хотя командование было пока еще в руках офицеров, их авторитет был уже довольно шатким из-за революционного разложения, в котором новоявленные революционные матросские комитеты играли не последнюю роль. Финляндия в тот момент находилась на стадии отделения от России, и несогласие между националистическими элементами и коммунистическим влиянием принимало угрожающие размеры. Другими словами, Белое движение против красных уже начиналось и там, что неизбежно должно было привести к гражданской войне.

Однажды в имение пожаловала группа матросов. Матросы заявили хозяевам, что им приказано обыскать дом. В то время было уже известно, что означает такой матросский обыск, и понятна была тревога моих родителей. Они уже имели сведения о том, что большая часть императорской семьи была арестована, и приготовились к самому худшему. Поднявшись с нами, детьми, на второй этаж, они стали ждать неизбежной развязки. Потекли долгие минуты напряженного ожидания, но, к их удивлению, никто не пришел их арестовывать. Как оказалось, когда хозяева сказали матросам, что в их доме нет нашей семьи, они, посовещавшись, не стали обыскивать дом и удалились. Впоследствии выяснилось, что один из них служил раньше на крейсере "Олег" под командованием моего отца. Отец пользовался большой популярностью среди своего экипажа. Этот человек и убедил товарищей не обыскивать дом. Возможно, что эта случайность, а также и то, что мы жили в глуши, вдали от революционных властей, спасло нашу семью, потому что Великий Князь Георгий Михайлович, проживавший в Гельсингфорсе, был арестован и отправлен в Петроград.