ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ I И ВОЕННЫЙ ЗАГОВОР 14 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА

С того времени, когда я ездил к Измайловскому полку, прибыл требованный мною Митрополит Серафим из Зимнего Дворца, в полном облачении, с крестом. Почтенный пастырь с одним иподиаконом вышел из церкви и положа крест на голову пошел прямо к толпе, сопутствуемый Киевским Митрополитом Евгением, находившимся во дворце в ожидании молебствия. Митрополит Серафим хотел говорить, но Оболенский и другие из сей шайки ему воспрепятствовали, угрожая стрелять, если он не удалится. Михаил Павлович предложил подъехать к толпе, в надежде присутствием своим разуверить заблужденных и полагавших быть верными Константину Павловичу, ибо привязанность его, Михаила Павловича, к брату была всем известна. Хотя и боялся я для брата изменнической руки, ибо видно было, что бунт все более и более усиливался, но желая испытать все способы, я согласился на сию меру и отпустил брата, придав ему ген.-адъют. Левашева, но и его увещания не помогли, хотя матросы начали было слушать, мятежники им мешали. Кюхельбекер взвел курок пистолета и начал целиться в брата, но три матроса не дали ему совершить убийства. Колежский асессор Вильгельм Карлович Кюхельбекер, бывший воспитанник лицея и товарищ Пушкина. Греч называет его комическим лицом мелодрамы, справедливо заметив, что сметливые и проворные не успели бежать, а взбалмошный и бестолковый хлебопекарь, как называл его Ермолов, бежал из Петербурга в Варшаву. Он был арестован в Праге унтер-офицером Волынского полка Григорьевым. Так как он метил в Вел. Кн. Михаила Павловича, то последний вымолил ему пощаду. (Он скончался в Сибири на поселении в 1846 г.). Брат воротился к своему месту, а я, объехав вокруг собора прибыл снова к войскам, с той стороны бывшим и нашел прибывшим лейб-гвардии Егерский полк, который оставался на площади против Гороховой за пешей артиллерийской бригадой. Погода из довольно свежей становилась холодней; снегу было весьма мало и оттого было весьма скользко; начинало смеркаться, ибо было уже 3 часа пополудни. Шум и крик делались настойчивее и частые ружейные выстрелы ранили многих в Конной Гвардии и перелетали через войска. Выехав на площадь, желал я осмотреть, не будет ли возможности окружить толпу и принудить к сдаче без кровопролития. В это время сделали по мне залп; пули просвистели мне через голову, но, к счастью, никого из нас не ранило; рабочие Исаакиевского Собора из-за забора начали кидать в нас поленьями. Надо было решиться положить сему скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни и тогда, окруженные ею войска стали бы в самое трудное положение. Я согласился испробовать атаковать каваллерией. Конная Гвардия первая атаковала поэскадронно, но ничего не могла произвести и по темноте и из-за гололедицы; в особенности не имея отпущенных палашей; противники в замену той колонне имели всю выгоду на своей стороне и многих тяжело ранили; в том числе ротмистр Велио лишился руки. Кавалергардский полк равномерно ходил в атаку, но без большого успеха. Тогда ген.-адъютант Васильчиков, обратившись ко мне, сказал: "Ваше Величество! Нельзя терять момента; ничего нельзя теперь поделать, надо прибегнуть к картечи". Я предчувствовал сию необходимость, но, признаюсь, когда настало время, не мог решиться на подобную меру и меня ужас объял. "Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования?" - отвечал я Васильчикову. "Чтобы спасти Вашу Империю", - отвечал он мне. Опомнившись я видел, что или должно мне взять на себя и пролить кровь некоторых и спасти наверное все, или, пощадив себя, жертвовать решительно государством. Послав одно орудие первой легкой батареи к Михаилу Павловичу с тем, чтобы усилить сию сторону, как единственное отступление мятежникам; взял другие три орудия и, поставив их перед Преображенским полком, велел зарядить картечью. Орудиями командовал Штабс-капитан Бакунин. Все-таки во мне надежда была, что мятежники устрашатся таких приготовлений и сдадутся, не видя себе иного спасения. Но они оставались тверды; крик продолжался еще упорнее. Наконец, я послал ген. Сухозанета объявить им, что сейчас, ежели не положат оружие, велю стрелять. "Ура"! и прежние восклицания были ответом и вслед за этим залп. Тогда не видя иного способа, я скомандовал "Пли!". Первый выстрел ударил высоко в Сенатское здание и мятежники ответили неистовым криком и беглым огнем; второй и третий выстрелы от нас и с другой стороны, из орудий у Семеновского полка ударили в самую середину толпы и мгновенно все рассыпалось, спасаясь Английской набережной на Неву, по Галерной и даже навстречу выстрелов из орудий при Семеновском полку, дабы достичь берега Крюкова канала. Велев артиллерии взять на передки, мы двинули Преображенский и Измайловский полки через площадь, тогда как гвардейский конно-пионерный эскадрон и часть Конной Гвардии преследовали бегущих по Английской набережной".

На этом кончается запись Императора Николая Павловича. В полной истине ее невозможны никакие сомнения. Его самоотверженность и желание избежать кровопролития засвидетельствованы всеми историками. А то, что он несколько часов находился в опасности, удостоверяется даже всеми левыми публицистами, вроде П. Н. Милюкова, в его статье "Роль декабристов в связи поколений".

Участь дня была решена. Мих. Бестужев с московцами спустился на Неву и начал строить колонну, намереваясь идти по льду к Петропавловской крепости и занять ее. Но орудия, поставленные на Исаакиевском мосту, стали поражать ядрами этих людей; вдруг среди них раздался крик: "Тонем"! Лед не выдержал и внезапно образовалась полынья. Уцелевшие солдаты бросились к берегу на Васильевский остров; всякая возможность дальнейшего сопротивления исчезла. Мятеж был прекращен; оставалось только преследовать бегущих и принять меры предосторожности для обеспечения Зимнего Дворца. Имп. Николай всем этим распорядился и отдал все нужные приказания. Государь поручил Васильевский остров в команду ген.-адъютанту Бенкендорфу, а начальство по эту сторону Невы вверил ген.-адъют. Васильчикову, повелев ему оставаться у Сената. В распоряжение каждого из них назначены были известные части войск. Остальные войска Гвардейского Корпуса расположились на всю ночь бивуаком вокруг Зимнего Дворца, заняв все проезды и мосты, ведущие на Дворцовую площадь. Полнейшее спокойствие разом водворилось в столице.

Весьма трудно установить, сколько жертв пало во время возмущения 14 декабря. В бумагах Тайного Советника М. М. Попова, найдены по этому поводу некоторые указания. Когда открыли огонь по мятежным войскам, выстрелы попадали и в скопившуюся около них толпу. Началась паника и началась неизбежная давка. Во всех домах ворота и двери были заперты и не отпирались на вопль беглецов. Рассказывали, что Нева, набережная и прилегающие к ней улицы были покрыты трупами. По прекращении артиллерийского огня, Имп. Николай повелел обер-полицмейстеру ген. Шульгину, чтобы трупы были убраны к утру.

Остается сказать несколько слов о том, что происходило в Зимнем Дворце в то время, когда Государь на площади в борьбе с мятежниками подвергал свою жизнь опасности. Собравшееся во дворце общество проводило время в томительном ожидании предстоявшего молебна. Большинство съехавшихся лиц не знало толком в чем дело. "Меня поразило то обстоятельство - пишет Дивов, - что более 60-ти дам сохраняли полное спокойствие; им ничего не было известно о существовании опасности. Военные все уходили на площадь. Карамзин последовал их примеру, желая удостовериться где Государь, чтобы потом успокоить Императрицу Марию Федоровну. Будучи по обычаю в чулках и башмаках, он простудился и окончательно расстроил свое здоровье. Оставшиеся во дворце несколько сановников, конечно, отдавали себе отчет в опасности, угрожавшей существующему порядку, среди них был и гр. Аракчеев. Мин. юст. кн. Лобанов-Ростовский по старости и гр. Аракчеев по трусости, как говорили тогда, и кн. Лопухин, председатель Государственного Совета "сидели в стороне, - как пишет Карамзин, - как три магната, как три монумента". Государыня Александра Федоровна на коленях молилась Богу и, когда грянула пушка у нее получилось сотрясение головы, которое осталось у нее на всю жизнь.

Находившийся у окна 6-ти летний Наследник Александр, увидев Государя закричал: "Папенька, папенька"! Этот крик решил все настроение. Имп. Николай по рассеянии мятежников сошел с коня у главных ворот Зимнего Дворца и приветствовал, войдя во двор, лейб-гвардии Саперный батальон словами: "Если я видел сегодня изменников, то, с другой стороны, видел много преданности и самоотвержения, которые останутся для меня всегда памятными". После этих слов Имп. Николай поспешил во дворец, по деревянной лестнице, которая до пожара 1837 г. вела из под главных ворот к покоям Имп. Марии Федоровны. Здесь Государя поджидала вся царская семья. Вместе с Императрицами находился и Наследник. Воцарившийся Император, намереваясь изъявить саперам новое доказательство своего к ним внимания и расположения, пожелал показать Саперному батальону своего сына, одетого в парадную форму лейб-гвардии Гусарского полка, которого вынес камердинер Гримм, следуя за Государем. Государь сказал саперам: "Я хочу, чтобы вы любили Моего Сына так же, как я люблю вас". Теперь только могли приступить к молебствию, которое первоначально назначенное на 11 час. утра, потом отложенное до 2-х часов пополудни, состоялось лишь в половине 7-го вечера. Молебствие было сокращено и продолжалось не более 10 минут.

Итак, в смутах 14 декабря грозно отозвалось 19 ноября 1825 г. "Сей день бедственный для России, - пишет кн. Вяземский, - и эпоха кровавая им ознаменованная, были страшным судом для дел, мнений и помышлений для настоящих и давно прошедших". Карамзин пишет: "Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов. Дай Бог, чтобы истинных злодеев наш лось между ними не так много. Солдаты были только жертвою обмана. Иногда прекрасный день начинается бурею. Да будет так и в новом царствовании. Бог спас нас 14 декабря от великой беды; это стоило нашествия французов: в обоих случаях вижу блеск луча, как бы неземного. Провидение омрачило умы людей буйных и они решились в порыве своего безумия на предприятие столь же пагубное, как и несбыточное. Отдать государство власти неизвестной, свергнув законную. Обманутые солдаты и чернь покорились мятежникам, предполагая, что они вооружаются против государя незаконного и, что новый Император есть похититель престола старшего своего брата Константина. В сие ужасное время всеобщего смятения, когда решительные действия могли бы иметь успех самый верный, Бог Милосердный погрузил действовавших в какое-то странное недоумение и неизъяснимую нерешительность: они, сделав каре у Сената, несколько часов находились в совершенном бездействии, а правительство успело между тем принять против них меры. Ужасно вообразить, что бы они могли сделать в сии часы роковые! Но Бог заметил нас, и Россия в сей день спасена от такого действия, которое, если не разрушило бы, то конечно, истерзало бы ее".