ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ I И ВОЕННЫЙ ЗАГОВОР 14 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА

"Не знаю, - пишет Бестужев, - был ли Рылеев обманут сам, или желал представить другим дело Общества в лучшем виде, только из его пламенных разговоров о распространении числа членов, принадлежащих к Союзу благомыслящих людей, я и другие заключили, что Об-во наше многочисленно и, что значущие люди участвуют в оном. В сем положении застигла нас смерть Александра. Более года прежде сего в разговорах наших я привык слышать от Рылеева, что смерть Императора была назначена Об-вом эпохою для начала действия оного, и когда я узнал о съезде во дворце по случаю нечаянной смерти Царя, о замешательстве наследников престола, о назначении присяги Константину, тотчас бросился к Рылееву, ко мне присоединился Торсон, адъютант начальника Морского Штаба. Происшествие было неожиданно, о нем пришла весть совсем не оттуда, откуда ожидал я, и вместо действий я увидел, что Рылеев совершенно не знал об этом. Встревоженный и волнуемый духом, видя благоприятную минуту пропущенною, не видя Об-ва, не видя никакого начала к действию, я стал горько выговаривать Рылееву, что он поступил с нами иначе, нежели было должно: "Где же Об-во, о котором столько рассказывал ты? Где же действователи, с которыми настала минута показаться? Где они соберутся, что предпримут? Где сила их, какие планы? Почему это Об-во, если оно сильно, не знало о болезни Царя? Тогда как во дворце более недели, как получаются бюллетени о его опасном положении? Если есть какие-либо намерения, скажи нам, и мы приступим к исполнению. Говори"! Рылеев долго молчал, облокотившись на колени и положив голову между рук. Он был поражен нечаянностью случая, и наконец сказал: "Это обстоятельство явно дает нам понятие о нашем бессилии. Я обманулся сам; мы не имеем установленного плана, никакие меры не приняты, число членов в СПб не велико; но несмотря на это мы соберемся опять сегодня ввечеру. Между тем я поеду собрать сведения, а Вы, ежели можете, узнайте расположение умов в городе и в войске". Батенков и брат Александр явились в эту минуту, и первое начало происшествий, ознаменовавших начало междуцарствия, началось бедным собранием 5-ти человек. С сей минуты дом Рылеева сделался сборным местом наших совещаний и душою оных. Ввечеру мы сообщили друг другу собранные сведения; они были неблагоприятны. Войско присягнуло Константину холодно, однако без изъявления неудовольствия. В городе еще не знали отречется ли Константин. Тайна его прежнего отречения в пользу Николая еще не распространилась. В Варшаву поскакали курьеры и все были уверены, что дела останутся в том же положении. Когда мы остались трое - Рылеев, брат Александр и я, то после многих намерений, положили было написать прокламации к войску и тайно разбросать их по казармам; но после, признав это неудобным, изорвали несколько исписанных уже листов, и решились все трое идти ночью по городу и останавливать каждого солдата, останавливаться у каждого часового, и передавать им словесно, что их обманули, не показав завещания покойного Царя, по которому дана свобода крестьянам и убавлена до 15 лет солдатская служба. Это положено было рассказывать, чтобы приготовить дух войска, для всякого случая, который мог бы представиться впоследствии. Я для того упоминаю об этом намерении, что оно было началом действий наших и осталось неизвестным Комитету. Нельзя представить жадности, с какой слушали солдаты; нельзя изъяснить быстроты, с какой разнеслись наши слова по войскам. На другой день такой же обход по городу удостоверил нас в этом. Два дня сильного беспокойства, две бессонные ночи в ходьбе по городу, и огорчения сильно подействовали на Рылеева. У него сделалось воспаление горла; он слег в постель, воспаление перешло в жабу; он едва мог переводить дыхание, но не переставал принимать участие в делах Об-ва. Мало-помалу число наше увеличилось. Члены съезжались отовсюду и болезнь Рылеева была предлогом беспрестанных собраний в его доме. Между тем, сомнения насчет наследства престола возрастали. Нам открывался новый случай воспользоваться новой присягой. Мы работали усерднее. Приготовляли гвардию, питали и возбуждали дух неприязни к Николаю, существовавший между солдатами. Рылеев выздоравливал и не переставал быть источником и главной пружиной всех действий Об-ва".

Так Ник. Ал. Бестужев излагает вызванный междуцарствием последовательный ход петербургского заговора. Действительно, хотя сначала члены Тайного Об-ва полагали выждать воцарения Имп. Константина чтобы сообразовать дальнейшие меры с характером нового правления, но затем по мере того, как отречение Константина приобретало большую вероятность, лица, стоявшие во главе движения, задумали воспользоваться благоприятными для их замыслов обстоятельствами и приступить к решительным действиям. Неизбежность второй присяги предоставляла заговорщикам единственный в своем роде случай повлиять на войска и под предлогом защиты законных прав Цесаревича, увлечь гвардию на путь открытого мятежа. Вопрос о решительных действиях поднимался в собраниях Об-ва под влиянием восторженного слова Рылеева. Тем не Менее, мнения членов Об-ва расходились. По свидетельству очевидцев, среди заговорщиков не было уверенности в успехе, несмотря на видимый успех пропаганды и прибытие новых членов. В сущности, никто не мог ручаться за содействие целого полка. Ротные командиры, принимавшие участие в заговоре могли отвечать только за свои роты и то "при некоторых благоприятных обстоятельствах". Поэтому некоторые участники совещаний имели полное основание утверждать, что преждевременная вспышка открытого мятежа в СПб, не согласованная с действиями остальных Тайных Обществ рассеянных по России, может сразу погубить все затеянное ими дело. Такое мнение высказывал кн. Трубецкой. Другие же более пылкие члены были того мнения, что попытка восстания, предпринятая при столь благоприятной, совершенно исключительной обстановке, не должна быть упущена. После оживленных прений, на шумных совещаниях, восторжествовало мнение в пользу решительных действий. Так, дух тайного Союза мгновенно изменился и уступил место духу открытого мятежа. Один из декабристов, Ив. Пущин, писал: "Нас по справедливости назвали бы подлецами, если бы пропустили мы нынешний единственный случай". К тому же Вел. Кн. Николай Павлович не пользовался сочувствием и любовью в военных сферах. Графиня М. Д. Нессельроде в письме от 10 декабря 1825 г. пишет: "Вел. Кн. Николай сам говорил: "я знаю, что я был неприятным начальником бригады, начальником дивизии невыносимым; я должен был быть таким. Но теперь, теперь мое положение стало другое и я изменюсь". Есть в этом преувеличение, никто не требовал от него быть вспыльчивым, мелочным, но, конечно, тогда требовали от него поддержания в войске строгой дисциплины и публично его осуждали за малейшие промахи. Однако, когда он сделается Императором, его характер может измениться".

Ввиду того, что большинство явно склонялось в пользу сохранения престола за Константином, членам Об-ва казалось возможным заручиться содействием армии в большей или меньшей степени и достигнуть намоченной цели "доставить России правильное правление, воспользовавшись обстоятельствами небывалыми в России", - как заметил впоследствии кн. Трубецкой, отвечая на допрос следственной Комиссии.

Ряды заговорщиков пополнялись многими офицерами, которых пугал крутой нрав Николая Павловича. Они изъявляли готовность действовать под руководством Тайного Общества: "Все эти офицеры, - пишет кн. Трубецкой, - были люди молодые; никто из них не был выше чином ротного командира". Принявшим решение прибегнуть к силе оружия заговорщикам оставалось согласиться между собой относительно способа выполнения. Здесь предстоял выбор между двумя путями: или следовать по торной дорожке прежних петербургских государственных переворотов (примеров успешных действий в этом духе можно представить не малое число из недавней истории). Или же избрать новый, небывалый в России способ. Будущие декабристы отказались действовать под прикрытием ночной темноты. Протест должен был последовать гласно и открыто среди белого дня, чтобы придать движению вид легальности и обеспечить успех дела при поддержке общественного сочувствия.

Совещания происходили в квартире Рылеева, в доме американской компании. Петербургский генерал-губернатор граф Милорадович, зная, что Рылеев автор "Полярной Звезды", приписал им литературную подкладку и не обратил на них никакого внимания. По поводу одного из таких совещаний у Рылеева, когда обсуждались меры к восстанию на случай новой присяги, декабрист барон Розен, поручик лейб-гвардии Финляндского полка, пишет: "Принятые меры к восстанию были не точны и не определительны, почему на некоторые мои возражения и замечания кн. Оболенский и Булатов сказали с усмешкою "ведь нельзя же делать репетицию". Все из присутствовавших готовы были действовать. Все были восторженны, все надеялись на успех. И только один поразил меня совершенным самоотвержением; он спросил меня наедине: "можно ли положиться на содействие первого и второго батальона нашего полка", и когда я представил ему все препятствия, затруднения, почти невозможность, то он с особенным выражением в голосе и в лице сказал мне: "Да, мало видов на успех, но все-таки надо, все-таки надо начать; начало и пример принесут пользу". Еще и теперь слышу звуки интонации "и все-таки надо". Это сказал мне Кондратий Федорович Рылеев". Почти в тех же выражениях приводит слова Рылеева Н. А. Бестужев. Он пишет: "Часто в разговорах наших сомнение насчет успеха выражалось очень явственно. Не менее того мы видели необходимость действовать; чувствовали надобность пробудить Россию. Рылеев всегда говаривал: "Предвижу, что не будет успеха, но потрясение необходимо. Тактика революции заключается в одном слове - дерзай, и если это будет несчастливо, мы своей неудачей научим других".

Приняв решение приступить к открытому протесту, надо было выбрать руководителя для предположенного движения. Выбор остановился на полковнике князе Сергее Трубецком. Он был дежурный штаб-офицер 4-го пехотного корпуса, полковник Л.-Гв. Преображенского полка. Главная квартира его находилась в Киеве и кн. Трубецкой находился тогда в СПб в отпуску, где застало его междуцарствие. Рылеев лично объявил Трубецкому, что Тайное Общество избрало его диктатором. Трубецкой предложил, чтобы первый полк, который откажется от присяги, был выведен из казармы и шел с барабанным боем к казармам ближнего полка, поднявши который, оба вместе продолжают шествие далее к другим соседним полкам. Таким образом, он надеялся, что один полк будет увлечен другим и почти все соберутся в одну значительную массу, к которой примкнут и батальоны, находившиеся вне города; лейб-гренадерский полк должен овладеть арсеналом, а лейб-грен. Финляндский - Петропавловской крепостью. Некоторыми лицами было обещано содействие в Государственном Совете, если войско, собравшись, будет выведено из города во избежать беспорядка. Предложение Трубецкого не опровергали, но многие из горячих членов положили, что надобно идти на Сенатскую площадь, с тем, чтобы захватить сенаторов в Сенате и заставить их издать манифест. Над войском, которое соберется на площади, должен был принять начальство полковник Булатов, бывший батальонным командиром в Л.-Грен. полку и только что назначенный командиром армейского. В действительности, полковник Алек. Мих. Булатов 14 декабря не принял начальства над войсками, собравшимися на Сенатской площади.