МИСТИКА, ИДЕАЛЫ И ПОЭЗИЯ РУССКОГО САМОДЕРЖАВИЯ

Автор: 
Черняев Н. И.

Глава I

Мистика русского самодержавия

Мистический элемент в науке, искусстве и истории. — Четверостишие Тютчева и его разбор. — Слова Штрауса. — Кажущаяся парадоксальность монархических начал. — Мистика русского самодержавия в связи с его религиоз­ными основами.

 

Все, все великое, священное земли имеет мистическую сторону. Мистика составляет принадлежность не только каж­дой религии, не только таинств, но и науки. Пытливая мысль человека, старающаяся разрешить все «проклятые вопросы», в конце концов неминуемо приходит к вопросу о начале всех на­чал, к задаче, которая не дается ни умозрительному, ни опыт­ному знанию. Огюст Конт верно подметил, что законы есте­ствознания объясняют только, как происходят те или другие явления, но они не объясняют, почему эти явления происходят так, а не иначе. Таким образом, и у естествознания есть своя мистика — тем более она есть в искусстве. Пушкин в целом ряде стихотворений выразил удивление перед творческой си­лой, орудием которой он себя считал. Называя вдохновение священной жертвой, а себя избранником Неба, он прибегал не к риторическим прикрасам, а выражал свое убеждение. Твор­чество представлялось Пушкину чем-то мистическим. Чар­скому, пораженному импровизацией заезжего итальянца, тот говорит: «Всякий талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и вы­водит его на свет резцом и молотом, раздробляя его оболоч­ку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами, размеренная стройными, однообразными стопами? Никто, кроме самого импровизатора, не может по­нять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между соб­ственным вдохновением и чуждой внешней волей; тщетно я сам захотел бы это разъяснить». Нечто подобное можно ска­зать об исторических событиях и о государственных учрежде­ниях. История есть своего рода теофания. В судьбах народов сказывается воля и цели Провидения. Слова Гамлета: «Есть Божество, ведущее нас к цели» — с полным основанием можно применить к истории. Цель, к которой ведет Бог Россию и все человечество, неизвестна. История, если смотреть на нее без материалистических предрассудков, окажется исполненной мистики. Много мистического и в нашем самодержавии.

Известно четверостишие Тютчева:

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.

В этом глубоком по мысли четверостишии наряду с прав­дой есть и некоторая односторонность. Россию, конечно, впол­не могут понимать только русские люди, живущие ее горем и радостями. Но мы, русские люди, должны не только понимать свою родину, но и верить в нее; однако из этого не следует, что в нее можно только верить. В Россию должны были только верить наши предки, пока еще не существовало русской исто­рической науки, пока еще не существовало русского самосо­знания, возведенного в систему. Но во времена Тютчева в Рос­сию уже можно было не только верить, но и обосновать веру в нее на твердых научно-философских данных и обобщениях. Тем более в наше время русское национальное самосознание должно опираться не на одну веру в великое будущее нашей родины, но и на ясное понимание как ее минувших судеб, так и ее особенностей. Тем не менее и теперь можно сказать, что

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить…

Дело в том, что одним умом России нельзя понять. Россия представляет такое колоссальное явление, что для всесторон­него уразумения ее мало ума и науки, а нужно и искусство и воображение. Вера в Россию, как и любовь к ней, должны и мо­гут быть основаны на разумных основаниях, но они находят у каждого русского опору и в безотчетном, инстинктивном чув­стве, опоэтизированном нашими писателями, художниками, композиторами, живописцами, ваятелями, зодчими и т. д.

Что сказал Тютчев о России, он с полным убеждением мог бы сказать и о русском самодержавии. Наши оговорки, сделанные только что относительно четверостишия Тютчева, могут быть всецело отнесены и к русскому самодержавию. Са­модержавие нужно понимать, но в него должно и верить, ибо одним умом его нельзя обнять, да и аршином общим его нельзя измерить. В русском самодержавии есть много мистического, но и мистика его должна быть, насколько возможно, выяснена только русским политическим самосознанием.

Рационалист Штраус, которого уж, конечно, никто не впра­ве был обвинять ни в религиозном, ни в политическом мистициз­ме, в 1872 году в книге «Der alte und der neue Glaube» указывал на мистическую сторону монархических начал как на великий со­блазн для антимонархистов, как на всегдашний предлог для них требовать замены монархического режима республиканским и уверять, что монархии, желающие спастись от крушения, долж­ны окружить себя республиканскими учреждениями.

Перечислив слабые стороны режима и культуры Швей­царии и Северо-Американских Соединенных Штатов, Штра­ус говорит:

«На нас, немцев, умственное развитие этих республик производит впечатление чего-то грубо реалистического и прозаически-тощего; попадая в их атмосферу, чувствуешь, что нам недостает того тончайшего духовного воздуха, кото­рым мы дышим в нашем Отечестве; да, сверх того, мы нахо­дим, что в Северной Америке воздух заражен таким гниени­ем господствующих классов, подобное которому встречается только в самых запущенных частях Европы. И так как мы убеждены, что эти недостатки находятся в тесной связи, кроме отсутствия национальности, с сущностью республиканской государственной формы, то мы далеко не можем признать за нею несомненное превосходство над монархическою.

Нельзя не признать, конечно, одного: устройство ре­спублики, даже большой, проще, понятнее, чем устройство хорошо организованной монархии. Союзное управление Швейцарии, не говоря уж об отдельных кантонах, относится к английскому управлению, как речная мельница к паровой машине, как вальс или песня к фуге или симфонии. В монар­хии есть что-то загадочное, даже, по-видимому, несообраз­ное; но именно в этом и заключается тайна ее превосходства. Всякое таинство кажется нелепостью; и, однако же, таинство непременно есть во всем, что глубоко и в жизни, и в науке, и в государстве.

То, что слепой случай рождения должен возвышать одного человека над всеми другими, делать его распорядите­лем судьбы миллионов; что этот один, несмотря на возмож­ную случайность ограниченных умственных сил или дурно­го характера, должен быть владыкою, а множество других, гораздо лучших и разумнейших, — его подданными; что его семья и его дети должны высоко стать над другими, — все это нетрудно находить странным, несправедливым, несо­гласным с коренным равенством всех людей. Чтобы порицать все это, не нужно большого ума, почему речи такого рода и составляли всегда любимое поприще демократической глу­пости. Гораздо больше терпения, самоотречения, глубокого внимания и проницательности требуется, чтобы понять, что превосходство монархии заключается в положении одно­го человека на такой высоте, на которой его не захватывает борьба интересов и партий, ибо он изъят от всякого сомнения в своем полномочии, от всякой смены, кроме естественной, производимой смертью; но и в этом случае он заменяется без выбора и борьбы преемником, наперед определяемым тоже естественными отношениями. Менее видимо с первого взгля­да, что именно на этом основываются крепость, благотвор­ность, несравненное превосходство монархии. И однако же, только монархия предохраняет государство от потрясений и язв, неразлучных с повторяющейся через два-три года сменой правящих лиц в государстве. В особенности ход дел при вы­боре североамериканского президента, неизбежные подкупы, необходимость награждать потом своих пособников местами и затем смотреть сквозь пальцы на их службу, проистекаю­щая отсюда продажность и испорченность именно управляю­щих классов — все эти глубоко коренящиеся болезни про­славленной образцовой республики так резко выступили на свет в последние годы, что стремление немецких клубных ораторов, публицистов и поэтов искать этических идеалов по ту сторону Атлантического океана несколько охладело». (Страхов. Борьба с Западом. Т. 1. С. 336.)

Действительно, для человека, зараженного республи­канскими и демократическими предрассудками, устройство монархии, которая непредубежденным умам всех народов всегда представлялась наиболее естественной, наиболее про­стой и наиболее понятной формой правления, должно казать­ся воплощенным абсурдом. Но и беспристрастный исследо­ватель не может не согласиться, что монархический принцип заключает в себе много таинственного, много такого, что может быть понято и оценено надлежащим образом только путем пытливых размышлений и пристального изучения истории. Беспрекословное повиновение миллионов одному человеку и их преданность монарху представляет явление настолько поразительное, что его нельзя объяснить никакой «хитрой механикой». Неограниченная монархия вообще и русское самодержавие в частности не могут не казаться делом сверхъестественным, которое удовлетворительно объясняет­ся только участием Провидения в судьбах народов. Историк и мыслитель, старающийся найти последовательность между событиями и указать связь, существующую между учреж­дениями и той почвой, на которой они возникают, не вправе отрицать Бога в истории. Объективная наука, не желающая впадать в произвольные измышления и подкреплять их ссыл­ками на случайности, не может идти вразрез с христианским учением о Промысле. Бог управляет всем миром, Бог управ­ляет всеми людьми, и, следовательно, Бог управляет и жиз­нью народов. Для верующего христианина поэтому не может быть никакого сомнения, что монархи избираются и постав­ляются Самим Богом. При этом само собою разумеется, что и русское самодержавие зародилось, окрепло и наложило свой отпечаток на весь русский быт

Не без воли Бога тайной.

Могущество русских монархов и монархический дух русского народа всегда будут для верующих иметь значение веского довода, указывающего на проявление воли Божией в истории России.

Государственное устройство, имеющее религиозную основу, не может не иметь мистического оттенка: его имеет и русское самодержавие, ибо оно построено на убеждении, что Император и Самодержец Всероссийский — Помазанник Бо­жий, что Он получил власть от Бога, что Он Монарх Божиею милостию, что сердце Его в руце Божией.

Мистика русского самодержавия всецело вытекает из учения Православной Церкви о власти и из народных воззре­ний на Царя как на «Божьего пристава».

Русский монархизм, как народное чувство и народный инстинкт, коренится в той глубокой и таинственной области бессознательного, которое дает начало и опору всем великим проявлениям человеческого духа.

Здесь-то и заключается одна из мистических сторон рус­ского самодержавия.

 

Глава II

Идеалы русского самодержавия