ТРИ ГОДА В БЕРЛИНСКОМ ТОРГПРЕДСТВЕ
— Да, штурмфюрер. Уж я так рада, что теперь в нашем доме не бывает этой коммунистической шантрапы. Это все Эльза приглашала, потому что за ней коммунист тогда ухаживал. А в общем, знаете, против Гитлера ничего не могу сказать. С тех пор, как он пришел к власти, все как-то гораздо спокойнее стало. То бывало мои девчонки на демонстрацию в Лустгартен бегали, а полиция вечно наготове была. Я всегда так за них волновалась. А теперь все тихо, гладко. Да и на работе девочкам лучше стало. Подумайте, могла ли я когда-нибудь раньше мечтать о том, чтобы поехать в Баварию? Двадцать пять лет из Берлина никуда не выезжала. А в этом году дочь старшая записала нас на дешевые поездки «KraftdurchFreude» — знаете? И поехали мы за очень дешевую цену в горы, jколо Берхтесгадена. Вот красота! Там же и жениха моя дочь нашла.
Я решила спросить о моих торгпредских сослуживицах.
— А где теперь Эмми и Соня?
— А вы не знаете? Эмми в Москву уехала к мужу. До последнего времени все еще в торгпредстве работала, а потом пришла ко мне и несколько платьев заказала. Я еще удивилась, думаю, чего это она так раскутилась. Она тогда ничего не сказала, что уезжает. Видно, боялась, чтобы ее не выдала. А потом я от матери ее узнала. Та плачет, бедная,
-202-
убивается. Эмми редко пишет, сообщала только, что до сих пор комнату не может найти. Муж ее где-то далеко от Москвы работает, а она с ребенком и двумя подругами в одной комнатке пока живет.
— А Соня?
— Ах, эта, противная, так коммунисткой до сих пор и осталась. Уж я ее и принимать перестала. Как придет, сейчас ругать новый режим начинает, и, знаете, — тут фрау X. понизила голос, — она, по моему, до сих пор для коммунистов работает подпольно. Муж ее арестован был и сидел несколько месяцев в лагере на голландской границе. Мы уж думали, что капут ему. ведь он заядлый коммунист был, в «Роте Фане» одним из редакторов работал. Ан, смотрим, выпустили, да еще и располнел как точно из санатория какого вышел. Поваром, оказывается, в лагере работал. А ребенок Сони — ужасно испорченный мальчишка, балованный, непослушный — хоть и неариец, а теперь в нашу же немецкую школу ходит. Шульце его ведь усыновил.
*
* *
Читая в газетах о многочисленных арестах среди иностранных коммунистов в Советской России и о том, как шестьдесят австрийских шутцбюндовцев забаррикадировались в австрийском посольстве в Москве в ожидании визы, — я иногда вспоминаю об Эмми. Не сидит ли и она где-нибудь в Бутырской тюрьме, и не стало ли ей, наконец, ясно, что такое большевизм.
-203-
Допустим, что вам зачем-либо понадобилось зайти в советское телеграфное агентство в Берлине — «ТАСС». Тщетно искать его адрес в адресной или телефонной книге, ибо большевики страх как боятся черных и коричневых рубашек и для непользующихся дипломатической неприкосновенностью учреждений предпочитают нанимать частные квартиры на имя какого-нибудь из своих служащих.
Но если вам все-таки посчастливится узнать адрес ТАСС’а, то вы найдете это достойное учреждение в одной из коротеньких уличек берлинского Вестена, соединяющих Лютцов-Платц с каналом. Вы войдете в высокобуржуазный дом, поднимитесь по крытой ковром и украшенной мозаичными окнами лестнице и позвоните у массивной двери, на которой красуется чья-то невинная визитная карточка.
Вам откроет худощавая особа с бегающим, неприязненным взглядом и с некоторой претензией на кокетство. Дальше порога она, впрочем, вас не пустит, если вы не докажете, что вы — «свой», или что вы пришли по предварительной договоренности. Эта женщина — моя бывшая сослуживица по торгпредству, опасная и активная коммунистка Соня Мацис-Гендлер-Шульце, беженка из Бессарабии, ставшая после войны румынкой, а в Германии вышедшая замуж за советского гражданина Гендлера. У нее есть советский паспорт, который она хранит в каком-нибудь надежном тайнике и который ей открывает двери для возвращения в любой момент в СССР, если это почему-либо окажется нужным и удобным для нее или
-204-
для партии. Но так как ей хочется жить в Германии, а поступить в немецкую компартию может только германская гражданка, она развелась с Гендлером и вышла замуж за немца-коммуниста Шульце. Того самого, который, попав в гитлеровский концентрационный лагерь, прибавил в весе. Впрочем, он и при веймарской республике отбывал наказание в Гольновской крепости, так что стаж у него порядочный. Этот стаж дает Соне возможность иметь синекуру в советских учреждениях: лет семь она проработала в торгпредстве, после чего перешла в ТАСС.
Если я говорю о синекуре, то это потому, что в мое время, как работница, Соня Гендлер-Шульце никуда не годилась, была ленива и дерзка, и половина дня у нее проходила в собирании членских взносов и в печатании нелегальной большевицкой литературы на машинке.
Пришли к власти национал-социалисты. Но ни Соня Гендлер, ни ее муж Шульце не удрали в СССР. Ибо оба не глупы и знают, что там живется очень несладко. Как-то летом Соня ездила на крымские курорты. Она видела, чем пахнет в советском раю, ее на мякине не проведешь. Чем ей плохо в Германии? Она по-прежнему получает около 400 марок в месяц и временно надела на себя личину спокойной беспартийной бюргерши. Не будем заглядывать в ее личную жизнь и в то, чем она занимается по вечерам... Соня является типичной интернациональной коммунисткой, одной из тех, что по самой натуре своей являются апатридами, ненавидящими всякий поря-
-205-
док и всякую родину. Она не немка, и ненавидит Германию. Она не русская и ненавидит старую Россию. Только большевизм близок ее завистливой и жестокой душе. Спрятавшись за немецким паспортом своего последнего мужа, она тщательно скрывает свое неарийское происхождение. А к подпольной работе ей не привыкать стать... Здесь так легко ничего не делать и подавать вид, что делаешь очень много — пойдите, проверьте...
Но поглядим на других немецких коммунистов.
ТОРГПРЕДСКИЙ ЖУРНАЛ
Вскоре после того, как откомандировали Житкова, произошло очередное «переселение народов», т. е. перемещение отделов торгпредства из одного этажа в другой, с одного конца коридора в противоположный и т. д. Чем вызываются подобные переселения — никто сказать не может; думаю, что совершается это стихийно, в силу того вечного духа неуверенности и беспокойства, который так характерен для большевизма. Подобно тому, как «укрупняются» и «разукрупняются» в СССР наркоматы и прочие учреждения, точно так же, в зависимости от какой-то неведомой стихии, отделы учреждений переезжают из одного конца здания в другой, будь это огромный тысяче-
-206-
комнатный Дворец Труда в Москве, или здание берлинского торгпредства.
Встретив в эти достопамятные дни заведующего хозяйством, я спросила:
— Товарищ Хайкин, а куда вы нас поместите?
— На самый верх, за столовой.
— Что? Да ведь я — бюро информации. Это полный абсурд запихивать меня в самый верхний этаж, да еще и в конец коридора. Кто из посетителей меня там найдет?
— Да, но зато у вас будет совершенно отдельная комната.
Я не поверила своим ушам. Неужели теперь, после двух лет слежки, меня, наконец, оставят совсем одну, и не будет никого, кто бы контролировал мою работу? Но сделать вид, что я рада — было бы величайшей ошибкой. Поэтому для вида я продолжала артачиться.
— Комната комнатой, но нужна ведь и логика. Человек приходит в первый раз в торгпредство, хочет навести справку: к кому ему обратиться, в каком отделе покупают то или другое, где продают лес или хлеб. И вот, для того, чтобы навести справку, он должен подняться на четвертый этаж, пройти длиннейший полутемный коридор, чуть не стукнуться о темный его конец, повернуть направо и дойти до конца еще другого коридора. Сами подумайте — можно ли придумать что-либо менее разумное?
— Товарищ Солоневич, не я составлял план, не я и отвечаю.
-207-
Апеллировать дальше к логике к разуму было бы бесполезно. Я помчалась наверх, чтобы посмотреть, куда же меня засунут. Комната действительно оказалась отдельной, но ее почти нельзя было назвать комнатой. В ней можно было с трудом поместить письменный стол, этажерочку с книгами и два стула. На большее нечего было и рассчитывать. А если ко мне будет ходить меньше посетителей, то это и лучше.
И вот, через несколько дней перетаскиванья вещей и бумаг, устройства на новом месте и прочей кутерьмы, я уместилась в малюсенькой комнатке под чердаком. Моего шефа Бродзского уже давно откомандировали в Москву, и на его место сел его бывший соперник — германский коммунист Рихард Эринг. Это была в достаточной степени подленькая личность, подлизывающаяся к сильным и принимающая горделивую осанку перед слабыми. Комната его находилась рядом с моей, но так как о советских законах и делах он имел не очень много представления, в силу уже одного того, что в СССР был только очень короткий срок и то давно, еще при жизни Ленина, то ко мне он относился с некоторым почтением, стараясь обходить острые углы.
Его главные функции заключались в издании ежемесячного торгпредского журнала «Sowjetwirtschaft und Aussenhandel». Журнал был довольно скучным и содержал, главным образом, статистические данные (а кто не знает, что такое советская статистика!) об экспорте и импорте СССР, присылавшиеся из Москвы
-208-
статьи о все растущем благосостоянии советских масс, о всевозможных достижениях, открытиях, изобретениях. Эмми Эгер, кроме стенографирования писем, ведала еще и картотекой абонентов этого журнала, на ней же лежала и его экспедиция. Журнал поглощал большие деньги и, конечно, не окупался, но большевики не скупятся на пропаганду, в какой бы форме она ни проводилась. Эринг получал 800 марок в месяц и лез из кожи вон во имя вящей славы Сталина. Однако, если бы ему дали больше и предложили безнаказанно перейти в другой лагерь, мне думается, он перешел бы немедленно. Это был карьерист чистейшей воды и трус первостепенный.
После прихода Гитлера к власти Эринг немедленно исчез из торгпредства и, по некоторым сведениям, находится теперь в советском торгпредстве в Антверпене.
Его ближайшая помощница — венгерская еврейка Фридман, жена известного левого художника Джонни Харфильд — была довольно образованной коммунисткой. Она хорошо знала языки и была незаменимой помощницей в разъяснении некоторых «неувязок» советской действительности, особенно когда дело шло об околпачивании германской прессы. Ибо часто в «BerlinerTageblatt» или «BerlinerBorsenZeitung» можно было прочесть статью о какой-нибудь новой советской стройке. Статья очень ловко подгонялась к крупному заказу, только что выданному советами какому-нибудь германскому заводу. Экскаваторы или подъемные
-209-
