ТРИ ГОДА В БЕРЛИНСКОМ ТОРГПРЕДСТВЕ
— А еще! Надысь, он, значит, в ожидании отъезда во Франкфурт пошел экипироваться, Ему сказали, что он должен совсем как бы на буржуя походить, чтобы его, значит, на том заводе уважали, куда его командируют. Ну, он, значит, котелок решил купить. Знаете — такую круглую шляпу — котелок.
— Ну, как же не знать, такую и принц Уэльский носит.
— Вот именно. Ну, только он от нас скрыть хотел, или удивить апосля. Только никого из нас не взял с собой — этакий ведь упрямый жук — да и гайда к Вертгейму. Но словарик карманный, значит, с собой все же взял; я ему сразу, как он приехал, посоветовал, говорю — без словаря ни шагу.
Я улыбнулась, вспомнив опыт Житкова с «живодером».
— Нет, вы слушайте дальше. Вот приходит он к Вертгейму, глаза у него разбежались,
-225-
и то хочется купить, и это. С непривычки — сами знаете — как наши русачки на все кидаются. Но потом все же к цели решил идти. Подходит это к нему фрейлейн и спрашивает, что, мол, ему требуется. А он нашел еще заранее в словаре «котелок» и говорит: Bitte, Kessel, Kesselchen... Та, значит, ему показывает, как пройти. По-немецки — направо, вверх, налево — словом, как водится. Блуждал он блуждал, наконец, другая фрейлейн его в посудный отдел приводит и сдает какому-то молодому немцу. Он ему опять, значит: дозвольте мне, говорит, Kesselchen. Немец приносит ему кастрюлю за кастрюлей, чашку за чашкой, и полоскательницы, и умывальницы. Червов потел, потел, ажно чертыхаться стал, ничего не помогает. Наконец, сжалился над ним приказчик и ведет его к полке — а там, ну, как бы так сказать поприличнее — ночные посудины, значит, рядами стоят. На всякий вкус. Тут уж наш Ванька разъярился, как загнет его по матушке: ты что, говорит, сукин сын, издеваться надо мной? Мне, говорит, на голову, понимаешь, так, мол, тебя и так, на голову мне котелок надоть. — Тот опешил, собрался весь обслуживающий персонал — ничего понять не могут. Наконец, догадались, послали за переводчицей — ну, та Ваньку и выручила.
*
* *
Прошло несколько месяцев. Житков уже был давно откомандирован, бюро информации
-226-
перекочевало наверх. В один из ясных весенних дней ко мне зашел Червов. Он еще больше округлился, стал носить большие роговые очки и походил на жовиального банкира. В первый момент я его просто не узнала — до того он как-то раздобрел и «обуржуазился». Поздоровались, поговорили о том, о сем. Оказалось, что его уже откомандировывают из Франкфурта.
— Все, что надо было нам узнать на том заводе, узнали, — загадочно заявил он. — Теперь можно и в Берлине немножко поработать.
— Ну, как вам там жилось? — полюбопытствовала я.
— Чудесно, Тамара Владимировна, знаете, как хорошо!
И, как всякая славянская простая душа, Червов принялся посвящать меня во все детали его франкфуртского пребывания.
— Поселился я у одного инженера-немца. Квартира шикарная; обстановка, ковры, занавесы — загляденье. И живут только двое — он, да его жена, интересная такая дамочка. Ну, попервоначалу трудновато было с языком, никак не объяснишься, но потом мне ее, знаете, до того жалко стало, Тамара Владимировна. Представьте себе, как у них тут женщина угнетена — муж ейный башмаки ее заставляет ему чистить. И не только себе, а и мне, как квартиранту — значит. Ну, тут уж я вступился: нет, говорю, этого никак допустить не могу. И стал ей помогать обувь на кухне чистить. Она это сначала косилась на меня, отмахива-
-227-
лась, а потом постепенно поняла нашу русскую душу. Ну, оно, конечно, не обошлось без того, чтобы я ее не приласкал. А теперь так меня полюбила, что страх. Хочу, говорит, мужа бросить и с тобой в Россию ехать. Я там, значит, за инженера шел. HerrIngenieur, да HerrIngenieur. Ну, я ее тоже баловал — конфекты, пирожные. А теперь скоро ее рожденье. Тамара Владимировна, как бы так бы мне помогли, я бы хотел ей скатерть и двенадцать салфеток послать, только самых что ни на есть хороших. Пущай русскую душу знает.
Я слушала и думала, какой секрет заключается в наших русских людях, что они вызывают к себе такую глубокую и горячую любовь у иностранцев? Ведь вот приехало это черноземное сибирское существо в немецкий город, попало в, повидимому, культурную немецкую семью, и вот смотришь — уже примерная, может быть, до тех пор немка отдала ему свое сердце и, наверное, по истинно германскому обычаю, не скоро его забудет. И он — этот Червов, на руках которого так много невинно загубленных русских жизней там, в
Сибири, который и теперь является сознательным членом самой беспощадной, самой бессовестной и бандитской партии в мире, сумел дать этой представительнице культурнейшей страны Езропы что-то, чего не мог дать ей ее муж. Странно, особенно если принять во внимание, что и разговаривать-то они толком не могли из-за незнания языка.
— А муж ее знал?
-228-
— Конечно, потом узнал. Гневался — страх как. Говорит: съезжайте, мол, с квартиры. А она ему: ежели он, говорит, съедет, то и я уйду с ним.
— Ну, и что же теперь будет?
Глаза Червова блеснули сметливым огоньком из-под стекол.
— Что будет? А ничего не будет.
— Но почему же? Ведь вы, насколько я знаю, одинокий, могли бы жениться и взять ее с собой в Москву.
— Нет, уж куда там, Сами знаете ведь, она тут в холе жила, в сытости, а там у нас пока все еще наладится... Да и меня во всякое время неизвестно куда перебросить могут, где уж ей за мной таскаться. Вон смотрите — она мне теперь каждый Божий день письма пишет...
И Червов вытащил из бумажника несколько голубых душистых конвертов.
— А жаль, что я ни прочесть, ни ответить не умею.
— Как же вы даже и не отвечаете?
— Нет, да так и лучше, скорее забудет. Вот пошлю ей на прощанье подарок — и сказке конец. Кстати, Тамара Владимировна, будьте добреньки, прочтите, что она там пишет.
Я взяла одно из писем. Эго было типичное письмо влюбленной женщины, нежное, ласковое и молящее: не бросай меня, возьми меня с собой. Письмо дышало искренностью и тоской.
— А вы разве давно оттуда уехали?
— Да я потом в Дюссельдорфе еще не-
-229-
дельки две проболтался, направил там связь кое с кем из рабочих.
Я поняла, что если буду дальше слушать, то он начнет говорить мне о том промышленном шпионаже, которым неофициально занимаются все советские приемщики и инженеры, командируемые на иностранные заводы. Им в этом помогают иностранные рабочие-коммунисты, иногда продают планы, часто выдают секреты производства, особенно в военной и химической отраслях. Мир об этом мало осведомлен. Только иногда появляются в газетах коротенькие заметки о казни такого-то, обвиненного в «государственной измене».
*
* *
Чернову недолго удалось погулять в Берлине. Как-то совершенно неожиданно он поругался с секретарем комячейки Сольской, потом столь же неожиданно его обвинили в антисемитизме и молниеносно, что-то в сорок восемь часов, отправили в СССР. У него была одна мечта — мотоциклет. И после долгих колебаний он его все же приобрел. Это был огромный и довольно безобразный Харлей Давидсон с колясочкой. При продаже фирма надраила Червова так, что ему удалось сдать экзамен и получить Fuhrerschein. Когда он пришел прощаться, обиженный на комячейку и на весь мир, я просила его навестить моего мужа в Салтыковке и передать ему привет.
-230-
— Поезжайте с мотоциклетом,— сказала я, — и покатайте его.
— А то как же, непременно, — обещал он.
БЕССОНОВ И БЮЛЛЕТЕНЬ
Вместе с торгпредом Бегге уехал в Москву и его верный помощник венгерец Ленгиель. Несколько недель продолжалось в нашем Экономическом управлении междуцарствие, но потом разнесся слух: приехал новый заведующий — Бессонов. Одни говорили, что это бывший редактор «Экономической Жизни», сосланный заграницу за правый уклон, другие утверждали, что он правоверный сталинец и назначен в торгпредство для наведения порядков. Впоследствии Бессонов был переведен в Лондон и закончил свою заграничную карьеру первым советником берлинского полпредства, т. е. перешел на чисто дипломатическую линию.
С первых же дней его пребывания в Берлине мне пришлось столкнуться с ним довольно близко. Он вызвал меня к себе и сказал:
— Товарищ Солоневич, вы, кажется, владеете иностранными языками?
— Да, владею.
— Мы теперь хотим издавать для всей советской колонии в Берлине этакий информационный бюллетень, ежедневную сводку всего того, что пишут иностранные, преимуществен-
-231-
но немецкие, французские и английские газеты о советской торговле и о кризисе в капиталистических странах, а также о мероприятиях по отношению к Советскому Союзу. Ваши функции будут заключаться в том, чтобы ежедневно просматривать несколько газет и передавать по-русски все, что вы найдете необходимым. Насколько мне о вас говорили, вы в курсе таможенных формальностей, контингентов, лицензий и вообще экономически кое-что смыслите.
Я кашлянула.
— Это ничего, если вы в первое время будете не вполне уверены, я вам помогу. Но просто другого подходящего человека у нас сейчас нет...
Я подумала: «Извечная беспартийная кляча».
—~ Только вот что. Имейте в виду, что бюллетень должен занимать не больше одного листа, густо написанного на машинке с двух сторон. Не больше, потому что сейчас же после того, как он будет готов — а готов он должен быть не позже двух часов дня — мы его будем посылать на ротатор. К концу занятий он должен быть разнесен по всем отделам торгпредства и отослан в полпредство и подчиненные торгпредству торговые учреждения, Дерутру, Дерунафт и прочие. Значит, не позже двух часов и не больше двух страниц.
Я стояла неподвижно. С одной стороны — какая интересная работа и как раз по мне. А с другой стороны — как же я совмещу всю мою теперешнюю работу по информации с та-
-232-
кой спешной и требующей большого внимания нагрузкой? Решила все-таки сказать о моих сомнениях Бессонову.
— Ничего, информация никуда не убежит.
— А посетители?
— Устройте послеобеденные часы приема.
Так родился торгпредский «Бюллетень».
. . . . . . . .
