ТРИ ГОДА В БЕРЛИНСКОМ ТОРГПРЕДСТВЕ
— А что такое?
— Да ведь меня на чистке о вас спрашивали. Говорят: «Что это за особа такая сидит, беспартийная, а на такой ответственной работе? Как она там, не саботирует ли?»
— Ну, а вы что ответили?
Сердце мое на мгновенье замерло. Скажет ли он правду?
Но Житкову хотелось, видимо, меня помучить.
— А вот угадайте, что я сказал?
-170-
— Ну, не томите, Георгий Порфирьевич, скажите уж...
— Ну, ладно, так и быть. Я им сказал: «Хоть она и беспартийная, но очень много чего знает, на разных языках объясняется и информацию прекрасно наладила. А плохого ничего я за ней не замечал». Думаю, что теперь вас пока не откомандируют. Хоть и проводится коммунизация аппарата. Вот он, Житков-то, какой, а вы, небось, думали — я о вас плохое что скажу?
— Ну, спасибо вам, Георгий Порфирьевич, за хороший отзыв.
— То-то вот и оно, я человек справедливый, зря оговаривать никого не стану.
Через неделю Житков, конечно, не уехал, а, выражаясь блатным языком, который в Советской России получил полные права гражданства, стал «шиться». То есть, начал придумывать всевозможные предлоги, чтобы как-нибудь оттянуть время отъезда. Сперва слег на несколько дней в постель и сказал, что плохо себя чувствует, затем придумал себе какую-то срочную партийную нагрузку, так что в Москву он уехал, как и следовало ожидать, лишь в начале весны. Я его в этом отнюдь не осуждаю. Все подсоветские, которые знают, что должны покинуть свободную, сытую и культурную Европу, стремятся всеми силами оттянуть день отъезда до самого крайнего предела, подобно человеку, которому предстоит броситься в пропасть. Но оттяжка эта возможна лишь при наличии более или менее незапятнанной репутации. С теми же, кто действи-
-171-
тельно провинился в чем-нибудь серьезном, или кого подозревают в том, что он хочет стать невозвращенцем, — большевики совершенно не церемонятся. Бывали случаи, когда человек должен был выехать в течение буквально двадцати четырех часов.
Позже, вернувшись в Москву, я несколько раз встречала Житкова. Он все еще нигде не работал, а поступил учиться в Институт Внешней Торговли.
— Вот кончу, стану специалистом и тогда опять получу назначение заграницу, — говорил он мечтательно. — Тогда уж меня так скоро оттуда не выживут.
Я из деликатности сделала вид, что не помню его речей в момент откомандирования из Берлина о том,, что он, дескать, уезжает по собственному желанию.
Нужно отдать Житкову справедливость, он старался все-таки рассказывать своим знакомым и друзьям правду о Германии. И восторгался при этом чистотой, порядком и… трудолюбием немцев. Грязь и беспорядок советской жизни вдруг стали его шокировать, так что он несколько раз далее призывал товарищей к порядку. Стал в своем роде даже неким культуртрегером.
— Иду это я, Тамара Владимировна, по Тверской, а навстречу мне Митька Железнов — знаете, мой приятель. И — подлец — кепку-то козырьком назад надел. Ну, просто похабная рожа получается. Я это остановился, поглядел на него, плюнул, да как нахлобучу ему кепку, как следует, на башку. Говорю, что же ты это,
-172-
сукин сын, порядку что ли не знаешь? Ты бы в Германии так надел, тебя бы враз заарестовали...
КЛУБ «КРАСНАЯ ЗВЕЗДА»
В самом центре ночного Берлина, у Потсдамер-Платц, там, где яркими огнями то загорается, то потухает сверкающая лампионами куполообразная крыша огромного ресторана Кемпинского, за углом Дессауэрштрассе, на воротах дома № 2 еще до самого последнего времени красовалась скромная дощечка «KlubRoterStern». А тот, кто, отворив калитку, входил во двор, попадал сразу в кроваво красные лучи большой багровой звезды, гостеприимно сиявшей над входом в клуб советской колонии в Берлине.
Если сейчас правая французская печать то и дело жалуется на то, что Париж становится мало по малу «советской колонией», и не видит никакого выхода из этого, то людям, жившим в Берлине в 1930-31-32 годах, — становится как-то смешно. Ибо советская власть и Коминтерн — до самого прихода Гитлера к власти — рассматривали Германию вообще, а Берлин — в частности, своим Hinterland’ом. Еще бы было им не считать? Ведь КПД — коммунистическая партия Германии — насчитывала к тому времени около 400.000 членов а за Тельмана было подано почти 6.000.000 голо-
-173-
сов. Уличные коммунистические демонстрации собирали в Лустгартене до 100.000 участников, и коммунисты открыто и почти безнаказанно убивали на улицах и в пивнушках своих политических врагов. Большевики были так уверены в Германии, что в самом центре Берлина сняли на целые десять лет, по договору, трехэтажное здание под клуб советской колонии, причем в этом клубе сформировался и регулярно работал красный пионерский отряд, хотя официально советчики на это никакого права не имели. Десятилетний контракт при наемной плате в 111.000 марок в год — не значило ли это полнейшей и спокойнейшей уверенности в завтрашнем и даже в послезавтрашнем дне?
Нельзя сказать, чтобы место для клуба было выбрано очень удачное... Председатель правления Хорьков как-то сказал мне, морщась, когда однажды вечером мы вышли вместе с ним на угол Штреземанштрассе:
— Чорт его знает, и кто это выбрал место для клуба, посмотрите сколько проституток в этом районе. Вот хорошо, что я сейчас с вами иду, а ежели бы один — ведь проходу не дадут.
Место, что и говорить, было сногсшибательное. Даже самые скромные выдвиженцы, попадавшие в Берлин откуда-нибудь из подмосковных заводов, и те становились смелее после того, как они несколько вечеров побывали в советском клубе. Ибо вокруг кишмя кишело жрицами свободной любви. Здесь по-
-174-
близости находится Потсдамский вокзал и другие рынки для этого производства.
Если в СССР клубы являются больше всего символом достижений пролетарской революции, то заграницей клуб советской колонии носит совершенно другой характер. С одной стороны, большевики всеми силами стремятся овладеть не только р а б о ч и м временем своих подданных, но и их досугом, а с другой — в такой клуб приглашаются и иностранные коммунисты, и советчикам хочется пустить им пыль в глаза.
Одним словом, на наш берлинский клуб отпускались очень большие деньги, и обставлен он был сравнительно прилично. Внизу был прекрасно оборудованный гимнастический зал, пионерская комната и стоял большой стол для пинг-понга, которым молодежь особенно увлекалась. Во втором этаже помещался буфет, библиотека и читальня, а также несколько комнат для различных кружков. И. наконец, в третьем этаже был большой зал со сценой и комнаты, в которых помещались духовой и струнный оркестры, составленные, главным образом, из немецких коммунистов, и другой зал, в котором время от времени устраивались те или иные выставки, например, фотографическая и т. п.
В принципе советские служащие должны были проводить все свободные вечера в клубе «Красная Звезда», но на практике туда было трудно заманить кого-либо, особенно в первый год нашего пребывания в Берлине. В то время заведующий клубом, какая-то мрачная личность
-175-
совершенно не подходил для этой роли, делом своим не интересовался, и в клубе была зеленая скука. Единственной приманкой был кинематограф, и этим пользовалась администрация для того, чтобы хоть как-нибудь затянуть туда служащих. Обычно устраивался кинематографичекий сеанс, а перед ним — часовая или полуторочасовая лекция или просто заседание, на котором приезжий из Москвы оратор делал очередной советский доклад. В виду того, что доклады и в СССС всем до смерти надоели и каждый, едучи заграницу, полагал, что хоть там-то он отдохнет от набивших оскомину трафаретных фраз, выкриков и призывов, — без кино на такой доклад трудно было заманить хоть кого-нибудь. И кино спасало положение.
Звуковое кино в СССР тогда еще не было известно, хотя заграницей уже начинало входить в моду. В клубе пускались фильмы только советского производства, причем представительство Госкино в Берлине, подготавливая их для Германии, вырезывало советские надписи, и уже в таком куцем виде фильм поступал на один вечер в наш клуб. Зрителям приходилось самим догадываться, в чем, собственно, дело. Позже, когда в истории берлинского клуба настала блестящая эра Мачерета, этот жовиальный и энергичный человек зачастую жертвовал собой для блага зрителей и брался читать надписи вслух, по либретто. Но тут происходили такие потешные инциденты,
что весь зал прыскал от смеха в самых трагических местах, а в комических — ни у кого не было охоты смеяться. Ибо пока, бывало, Маче-
-176-
рет разберет впотьмах ту или иную надпись, особенно, если она бывала длинной, то действие на экране уйдет далеко вперед. Например: на экране — любовная сцена, в этот момент вбегает разъяренный муж и что-то яростно кричит. Мачерет же все еще комментирует любовную сцену и нежно рокочущим баском воркует:
— Моя дорогая, мое сокровище, скажи одно только слово, и я буду вечно твоим.
А на экране муж уже ломает стулья о голову несчастного любовника.
Или, помню, давали как-то советскую кинохронику, причем, так как тогда колхозы как раз начали сильно входить в моду, публике представляли колхозных героев — доярок и коров. Сидевший вплотную к экрану и потому не видевший фильма, Мачерет в этот вечер особенно запаздывал, так что в конце концов, вышло так, что доярка дает двенадцать литров молока в сутки, а корова — это ударница, делающая честь советской стране, избраная делегаткой на какой-то съезд.
Легко представить себе рев восторга, встречавший такие комментарии. Наконец, Мачерет махал рукой и уходил за кулисы. А диалоги действующих в фильме лиц оставались для нас, зрителей, навсегда загадкой.
Мачерет сменил первого заведующего, который немилосердно проворовался и был спешно откомандирован в Москву.
Небольшого роста, кругленький и добродушный, человек этот обладал царственным дарованием Юмора, с большой буквы. Доста-
-177-
точно ему было появиться на сцене и сказать несколько слов, как зал уже радостно ржал в ответ, все сразу веселели, морщины разглаживались, Мачерет был в Москве режиссером какой-то труппы, и не знаю, какими правдами или неправдами ему удалось получить это, словно для него созданное, место заведующего клубом «Красная Звезда».
