ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ I И ВОЕННЫЙ ЗАГОВОР 14 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА
- Нет, не боюсь, я хотел республики, - ответил Рылеев.
- Ну, слава Богу, значит умен, - пожал опять ему обе руки Государь; - я понимаю самодержавие, я понимаю республику, но конституцию не понимаю. Это образ правления лживый, лукавый, развратный. Я предпочел бы отступить до стен Китая, чем принять оный. Видишь, как я с тобой откровенен. Плати и мне тем же. - Помолчал, посмотрел на него и вдруг схватился за голову.
- Что же это было, что же это было, Господи, зачем, своего не узнали, всех обманул и вас; на друга своего восстали, на сообщника. Пришли бы прямо, сказали бы, вот чего мы хотим. А теперь... Послушай, Рылеев, может быть, и теперь еще не поздно; вместе согрешили, вместе и покаемся. Бабушка моя говорила: "Я не люблю самодержавия, я в душе республиканка, но не родился еще тот портной, который бы скроил кафтан для России". Будем же вместе кроить. Вы лучшие люди в России; я без вас ничего не могу. Заключим союз, вступим в новый заговор. Самодержавная власть - сила великая; возьмите же ее у меня; зачем ваша революция, я сам революция! - Глаза Государя блеснули радостью. -Погоди, не решай, подумай сначала. Так говорить, как я, можно только раз в жизни. Помни же, не твоя, не моя судьба решается, а судьба России. Как скажешь, так и будет. Ну, говори, хочешь вместе, да или нет? - протянул руку. Рылеев что-то хотел сказать и не мог. Горло сжала судорога; слезы поднимались, поднимались и вдруг хлынули.
- Как я... что я сделал, что сделал! Как мы все... Нет я, я один всех погубил. Пусть же на мне все и кончится! Сейчас же, сейчас же, тут же на месте казните, убейте меня, а всех невинных помилуйте.
- Всех, всех, и тебя, и всех! Да и миловать нечего, ведь я тебе же говорю - вместе, - сказал Государь, обнял его и заплакал.
- Плачете? Над кем, над убийцей? - воскликнул Рылеев и упал на колени; слезы текли все неутомимей, все сладостней. Говорил как в бреду; похож был на пьяного или безумного. - Именины Настеньки вспомнили; знали чем растерзать; вот Вы какой! Чувствую биение ангельского сердца Вашего. Ваш, Ваш навсегда! Но что я! 50 миллионов ждут Вашей благости. Можно ли думать, что Государь, оказавший милости убийцам своим, не захотел бы любви народной и блага отечеству. Отец! Отец! Мы все как дети на руках Твоих. Я в Бога не веровал. А вот оно чудо Божие - Помазанник Божий. Родимый Царь Батюшка, Красное Солнышко.
- А нас всех зарезать хотел? - вдруг спросил Государь шепотом.
- Хотел, - ответил Рылеев, тоже шепотом, и давешний ужас сверкнул; как молния; сверкнул и потух.
- А кто еще?
- Больше никого, я один.
- А Каховского не подговаривал!
- Нет, нет не я, он сам.
- А, а сам. Ну, а Пестель, Муравьев, Бестужев? Во второй армии тоже заговор. Знаешь о нем?
- Знаю.
- Ну говори, говори все, не бойся. Всех называй; надо всех спасти, чтобы не погибли новые жертвы, напрасные. Скажешь?
- Скажу. Зачем сыну скрывать от отца, я мог быть Вашим врагом, но подлецом быть не могу. Верю! Верю! Сейчас еще не верил, а теперь видит Бог, верю. Все скажу, спрашивайте.
Он стоял на коленях. Государь наклонился к нему и они зашептались, как духовник с кающимся. Рылеев всех выдавал, всех называл, имя за именем, тайну за тайной. Иногда казалось ему, что рядом шевелится занавес, вздрагивал, оглядывался. Раз, когда оглянулся, Государь подошел к двери, как будто сам испугался, не подслушал бы кто.
- Нет никого. Видишь? - Раздвинул занавес, так что Рылеев почти увидел, почти, но не совсем.
- Ну что, устал? - заглянул в лицо его Государь и понял, что пора кончать. - Будет, ступай, отдохни; если что забыл, вспомни к завтрему. Да хорошо ли тебе в каземате? Не темно ли, не сыро ли; не надо ли чего?
- Ничего не надо Ваше Величество, если бы только с женой...
- Увидитесь. Вот ужо кончим допрос и увидитесь. О жене и Настеньке не беспокойся. Они мои, все для них сделаю. - Вдруг посмотрел Государь на него и покачал с грустной улыбкой головой. - И как же вы могли, что я вам сделал? - Отвернулся, всхлипнул, над самим собою сжалился: "бедный малый, бедный Никс".
- Простите, простите, Ваше Величество! - и припал к его ногам и застонал, как на смерть раненый. - Нет, не прощайте, казните, убейте, не могу я этого вынести!
- Бог простит, но полно же, полно. - Обнимал, целовал его Государь, гладил рукой по голове, вытирал слезы, то ему, то себе общим платком. - Ну с Богом, до завтрего. Спи спокойно, помолись за меня, а я за тебя. Дай перекрещу. Вот так. Христос с тобой. - Помог ему встать и подойдя к двери во флигель-адъютантскую, крикнул: - Левашев, проводи.
- Платок, Ваше Величество, - подает ему Рылеев.
- Оставь себе на память, - и поднял глаза к небу. - Видит Бог, я хотел бы утереть слезы этим платком всем угнетенным, скорбящим и плачущим.
Уходя Рылеев не заметил, как из за тяжелых складок той занавесы, которая шевелилась давеча, появился Бенкендорф.
- Записал? - спросил Государь.
- Кой чего не расслышал. Ну, да теперь кончено, - все имена, все нити заговора. - Поздравляю Ваше Величество!
- Не с чем, мой друг, вот до чего довели: сыщиком сделался.
- Не сыщиком, а исповедником. В сердцах читать изволите; как у Апостола о слове Божием сказано: "острее меча обоюдоострого проникает до разделения души и тела составов и мозгов"...
"Присылаемого Рылеева содержать на мой счет, - писал, Государь крепостному коменданту Сукину. - Давать кофе и чай и проч., и также для письма бумагу; и что напишет присылать ко мне ежедневно; дозволить ему писать, лгать и врать по воле его".
В записке о Рылееве, представленной в Верховный Уголовный Суд Блудовым сказано, что Рылеев принят в Общество Пущиным в начале 1823 г., когда оно состояло из немногих членов и без всякого действия готово было уничтожиться. С самого вступления он оказался деятельным и решительным, споспешествовал восстановлению Общества и доставил оному многих членов.
Матвей Муравьев-Апостол показал, что Рылеев разделял определение Южного Общества о республике и истреблении Царствующего Дома, - а Александр Бестужев показал, что Рылеев с Оболенским говорили о необходимости уничтожить всю Царствующую Фамилию, а Каховский сказал, что Рылеев при самом принятии его в Общество, в начале прошедшего года объявил ему цель: истребление всей Царствующей Фамилии и водворение народного правления. Впоследствии времени узнал он от Рылеева, что истребление сие назначено было совершить или на празднике в Петергофе, или в Зимнем Дворце в маскараде на Новый год. Впоследствии и сам Рылеев сознался, что ему приходила мысль о необходимости для прочного введения нового порядка вещей, истребить всю Царствующую Фамилию, полагая, что убиение одного Императора, не только не произведет никакой пользы, но может быть пагубно для самой цели Общества, что оно разделит умы, составит партии, взволнует приверженцев Августейшей Фамилии и, что это все совокупно породит неминуемое междоусобие и все ужасы народной революции. С истреблением же Императорской Фамилии Рылеев думал, что все партии поневоле должны будут соединиться, или, по крайней мере, их легче будет успокоить. Но сего преступного мнения никому не объявлял. В плане действий определено было не присягать самим и подать через то пример солдатам и, если они увлекутся, то каждому, кто сколько может, привести их на Петровскую площадь, где Трубецкой должен принять начальство и действовать, смотря по обстоятельствам. Рылеев сознается, что 13 декабря, обняв Каховского он сказал: "Любезный друг, ты сир на сей земле, я знаю твое самоотвержение, ты можешь быть полезнее, чем на площади - истреби Царя". Занять дворец брался Якубович с Арбузовым, занятие же крепости и других мест, должно было последовать по плану Трубецкого, после задержания Императорской Фамилии. На площади с мятежниками Рылеев был весьма недолго и, увидев совершенное безначалие побежал искать Трубецкого. А после уже не был перед Сенатом.
Сверх собственных действий, Рылеев слышал: 1) от Муравьева-Апостола перед отъездом его из СПб в 1824 г. о заговоре покуситься на жизнь покойного Государя при Бобруйске; 2) От Трубецкого, - что в прошедшем 1825 г. открыто на юге Сергеем Муравьевым целое Общество, имевшее целью истребить Государя, и что оно присоединилось к Южному; 3) Что в Польше существуют тайные Общества, которые в сношении с Южными, и о том, что Южными директорами положено признать независимость Польши с возвращением приобретенных польских провинций и 4) От Корниловича, что Южное Общество намеревалось истребить покойного Императора еще в Таганроге, но отложило это до удобнейшего времени, а кн. Оболенский в воспоминаниях своих о Кондр. Феод. Рылееве пишет: "прибыв на площадь вместе с Московским полком, я нашел Рылеева там; он надел солдатскую суму и перевязь и готовился стать в ряды войск. Но вскоре ему надо было отправиться в Лейб-Гренадерский полк для ускорения его прихода; он отправился по назначению, исполнил поручение, но с тех пор я уже его не видал". Декабрист бар. Розен пишет: "Рылеев, как угорелый бросался во все казармы, ко всем караулам, чтобы набрать больше материальной силы и возвращался на площадь с пустыми руками". Н. А. Бестужев также свидетельствует о появлении поэта на площади: "Когда я пришел на площадь с Гвардейским Экипажем, было уже поздно. Рылеев приветствовал меня первым целованием свободы и после некоторых объяснений отвел меня в сторону и сказал: "Предсказание наше сбывается, последние минуты наши близки, но это минуты нашей свободы и мы дышали ею и я охотно отдаю за них жизнь свою". В заключение записка говорит, что Рылеев был пружиной возмущения в Петербурге, воспламенял всех своим воображением и подкрепляя настойчивостью, давал приказания как не подпускать солдат к присяге и как поступать на площади.
"Признаюсь чистосердечно", - сказал сам Рылеев, - "я почитаю себя главнейшим виновником происшествий 14 декабря, ибо я мог остановить оное и не только сего не подумал сделать, а, напротив, еще преступною решимостью своей, служил самым гибельным примером".
Рылеев сказал Царю: "Ваше Величество, я Тебе вверяю свою судьбу, я отец семейства, я прошу Тебя только об одной милости. Окажи милосердие моим товарищам".
Допрос кн. В. М. Голицына
Упомянем еще о допросе кн. В. М. Голицына, арестованного 8 января 1826 г. на другой день после его свадьбы.
- Пожалуйте, - сказал Левашев, заглянув за ширмы; с другого конца залы подходил Государь. Подойдя к столу, Государь остановился в двух шагах от арестанта, смерил его глазами с головы до ног и указал пальцем на записку Левашева, которую держал в руке:
- Это что, чего вы тут нагородили, вас о деле спрашивают, а вы вздор отвечаете; присяга не от Бога? Знаете ли вы, сударь, наши законы? - Провел рукою по шее. Голицын усмехнулся.
- Что вы смеетесь? - спросил Государь и нахмурился.
- Удивляюсь на Ваше Величество; ведь если грозить, то сначала надобно смертью, а потом пыткой. Ведь пытка страшнее, чем смерть.
