ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ I И ВОЕННЫЙ ЗАГОВОР 14 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА

Это было строго исполнено. Каждое лицо, против которого было только одно свидетельство и которое не было захвачено на месте преступления, подвергалось допросу. Его отрицание или недостаточность доказательств приводило к немедленному освобождению. Утверждение это точно. Николай испытывает особое удовольствие показать себя великодушным, особенно в начале следствия. Он отказывается признать виновность, хотя бы и признанную, молодого кн. Суворова и говорит кавалергардам: "Суворов не способен изменить своему Государю". Он отсылает домой, к матери лейтенанта Коновницына, сына генерала, который сопровождал его во французской кампании, для того, чтобы она выпорола его как мальчишку. Импровизированный следователь, Имп. Николай развивает все свое обаяние, чтобы довести своих противников до полного покаяния. Он прогуливался по комнатам обнявшись с молодым Гангебовым.

- Что вы сделали, мой маленький, я искренен с вами, будьте же и вы также со мной искренним.

И так же Штенгелю:

- Как ты мог знать их намерения, и ничего мне не сказать. И когда последний отвечает, что он не хотел быть изменником, молодой царь восклицает:

- Как же я могу судить тебя теперь; я оказываюсь в мало завидном положении. - "С этого момента я не был больше, - пишет Штенгель, - в нормальном состоянии".
Но когда признания не приходят сами собою, Государь меняет тактику: он становится угрожающим, его глаза бросают молнии, его голос становится свирепым, как голос разгневанного льва.

- Все кончено, - говорит он Орлову, старому адъютанту брата своего, - знаете ли вы наши законы, знаете ли вы какая участь вас ожидает - смерть!

Так же он допрашивает обвиняемого Лорера, делая жест отсечения головы.

- Вы отказываетесь под пустячными предлогами говорить все, что вы знаете. Вы господин - человек без чести.

"Я дрожал", - пишет Лорер, и ответил: "В первый раз, Ваше Величество я слышу подобную вещь".

Император опомнился и переменил тон.

"Он выслушал меня внимательно, взял меня за оба плеча, привлек меня к свету лампы и посмотрел на меня пристально глазами своими в глаза. Искал ли он черных глаз карбонариев; у меня были серые. Царь сказал несколько слов Левашеву на ухо и быстро вышел.

Верховный следственный комитет по делу 14 декабря открыл заседания сначала в Зимнем дворце, а потом в Петропавловской крепости. Все дело вел сам Государь, работая по 15 часов в сутки, так что приближенные опасались за его здоровье.

- Никакого отдыха, чтобы ни случилось, я дойду с Божией помощью до самого дна этого омута, - сказал Имп. Николай Бенкендорфу.

- Потихоньку, потихоньку, Ваше Величество, силой ничего не возьмешь, надо лаской да хитростью...

- Не учи, сам знаю, - отвечал Государь и хмурился, вспоминая о Трубецком и утешался тем, что эта неудача произошла от немощи телесной - усталости и бессонницы. Было раз и больше не будет.

Допрос К. Ф. Рылеева

Рылеева допрашивали в комитете 26 декабря, а на следующий день привели во дворец на допрос к Государю. На другой день после ареста Государь велел справиться не нуждается ли жена Рылеева в деньгах. Наталья Михайловна ответила, что у нее осталось 1.000 рублей от мужа. Государь послал ей в подарок от себя 2.000 руб., а 22 декабря, в день Ангела дочки Рылеева, Настеньки, еще 1.000 - от Императрицы Александры Федоровны, и обещал простить его, если он во всем признается.

"Милосердие Государя потрясло мою душу", - писала она в крепость мужу.

Вечером 22 привезли его на дворцовую гауптвахту, обыскали, но рук не связывали, отвели его под конвоем во флигель-адъютантскую комнату, посадили в углу за ширмами и велели ждать. Через некоторое время дверь открылась, вошел Бенкендорф:

- Пожалуйте, - указал ему на дверь и пропустил вперед.

Рылеев вошел. Государь стоял на другом конце комнаты, Рылеев поклонился ему и хотел подойти.

- Стой! - сказал Государь, сам подошел и положил ему руки на плечи.

- Назад, назад, назад, - отодвигал его к столу, пока свечи не пришлись прямо против глаз его. - Прямо в глаза смотри, вот так! - повернул его лицо к свету.

- Ступай - никого не принимай, - сказал он Бенкендорфу. Тот вышел, Государь долго молча смотрел в глаза Рылееву.

- Честные, честные, такие не лгут, - проговорил он как бы про себя и спросил, как звать.

- Рылеев.

- По имени.

- Кондратий, по батюшке - Федор.

- Ну, Кондратий Федорович, веришь, что могу тебя простить?

Рылеев молчал, Государь приблизил лицо к лицу его, взглянул в глаза еще пристальнее и вдруг улыбнулся.

- Бедные мы оба, - тяжело вздохнул Государь, - ненавидим, боимся друг друга. Палач и жертва. А где палач, где жертва не разберешь. Кто виноват? Все, а я больше всех. Ну прости; не хочешь чтобы я тебя простил, так ты меня прости!

Рылеев побледнел, зашатался.

- Сядь, - поддержал его Государь и усадил в кресло. - На, выпей. - Налил воды и подал стакан. - Ну что легче? можешь ли говорить?

- Могу. - Рылеев хотел встать, но Государь удержал его за руку.

- Нет, сиди! - придвинул кресло и сел против него. - Слушай Кондратий Федорович, суди меня, как знаешь, а я тебе всю правду скажу. Тяжкое бремя возложено на меня Провидением; одному не вынести, а я один, без совета, без помощи. Бригадный командир - больше ничего. Ну что я смыслю в делах. Клянусь Богом, никогда не желал я царствовать и не думал о том. И вот!.. Если бы ты только знал, Рылеев. Да нет, никогда не узнаешь. Никто никогда не узнает, что я чувствую и чувствовать буду всю жизнь, вспоминая об этом ужасном дне 14-го. Кровь, кровь, весь в крови, не смыть, не искупить ничем. Ведь я же не зверь, не изверг - я человек. Рылеев, я тоже отец; у тебя Настенька, у меня Сашка. Царь - отец, народ - дитя. В дитя свое нож! В Сашку, в Сашку. - Закрыл лицо руками, долго не отнимал их. Наконец, отнял и опять положил на плечи его. С улыбкою, как будто молящею: - Видишь, я с тобою, как друг, как брат. Будь же и ты мне братом, пожалей, помоги.
"Искушаешь, диавол, подожди же и я тебя искушу", - вдруг разозлился Рылеев:

- Правду хотите знать Ваше Величество, так знайте же, свобода обольстительна, и я распаленный ею увлек других и не раскаиваюсь. Неужели тем виноват я пред человеками, что пламенно желал им блага? Но не о себе хочу говорить, а об отечестве, которое, пока не остановится биение сердца моего, будет мне дороже всех благ мира и самого неба. - Вдруг вскочил, поднял руки; бледные щеки зарделись, глаза засверкали. Лицо преобразилось, сделался похож на прежнего Рылеева, бунтовщика неукротимого. - Знаете, Государь, пока будут люди, будет и желание свободы. Чтобы истребить в России корень свободомыслия, надо истребить целое поколение людей, кои родились и образовались в прошлое царствование. Смело говорю из тысячи не найдется и ста не пылающих страстью к свободе. И не только в России; нет все народы Европы одушевляет чувство единое и сколько ни утеснено оно, убить его невозможно. Где, укажите страну, откройте историю, где и когда были счастливы народы под властью самодержавной без закона, без права, без чести, без совести? Злодеи Вам не мы, а те кто унижает в Ваших глазах человечество. Спросите себя самого. Что бы Вы на нашем месте сделали, когда бы подобный вам человек, мог играть вами, как вещью бездушною?
Государь сидел молча, не двигаясь, облокотившись на ручку кресла, опустив голову на руку и слушал спокойно, внимательно. А Рылеев кричал, как будто грозил, руками размахивал; то садился, то вскакивал.

- В манифесте сказано, что царствование Ваше будет продолжением Александрова; да неужели Вы не знаете, что царствование сие было для России убийственно. Он то и есть виновник 14-го. Не им ли исполински двинуты умы к священным правам человечества и потом остановлены, обращены вспять? Не им ли раздут в сердцах наших светоч свободы и потом так свобода жестоко удавлена? Обманул Россию, обманул Европу. Сняты золотые цепи, увитые лаврами, и голые, ржавые гнетут человечество. Вступил на престол Благословенный, сошел, в могилу проклятый!

- Ты все о нем, а обо мне, что скажешь, - спросил Государь все так же спокойно.

- Что о Вас? А вот что: Когда Вы еще Великим Князем были, Вас уже никто не любил, да и любить было не за что: единственное занятие фрунт и солдаты; ничего знать не хотели, кроме устава военного; и мы это видели и страшились иметь на престоле прусского полковника, или хуже того Аракчеева злейшего и не ошиблись. Вы плохо начали, Ваше Величество, как сами изволили давеча выразиться, взошли на престол через кровь своих подданных, в народ, в дитя свое вонзили нож. А вот плачете, каетесь, прощения просите. Если правду говорите, дайте России свободу, и мы все Ваши слуги вернейшие, а если лжете, берегитесь. Мы начали - другие кончат. Кровь за кровь на Вашу голову, или Вашего сына, внука, правнука! И тогда-то увидят народы, что ни один из них так не способен к восстанию, как наш. Не мечта сие, но взор мой проницает завесу времен! Я зрю сквозь целое столетие; будет революция в России, будет. Ну, а теперь казните, убейте... - Упал в кресло в изнеможении.

-Выпей, выпей! - Опять налил Государь воды в стакан. - Хочешь капли? - Сбегал за каплями, отсчи тал в рюмочку; совал ему английской соли и спирту под нос. Рылеев хотел вытереть пот с лица, поискал платок, но не нашел. Государь дал ему свой. Хлопотал, суетился, ухаживал.

- Хочешь вина, чаю, закусить, поужинать?

- Ничего не надо! - и подумал с тоской, - "когда же кончится"?

- Можешь выслушать? - спросил Государь, опять придвинул кресло, уселся и начал: - Ну, спасибо за правду, мой друг, - взял обе руки его и пожал крепко. - Ведь нам, государям, все лгут; в кой-то веки всю правду услышишь. Да, все правда, кроме одного: немцем на престоле Российском не буду. Если и был, больше не буду. Бабка моя Императрица Екатерина тоже немка была, а взошла на престол и сделалась русской. Так вот и я. Мы оба, мы с тобой русские: и я Государь и ты бунтовщик. Ну, скажи на милость, разве могли бы говорить так, как мы с тобой не русские. - Что-то подобное бледной улыбке промелькнуло в лице Рылеева. - Ну что? - заметил ее Государь и тоже улыбнулся. - Говори, не бойся, сам видишь, правды со мной бояться нечего.

-Вы очень умны, Государь.

-А, а дураком считал? Ну вот, видишь, хоть в этом ошибся. Нет, не дурак; понимаю, что плохо в России. Я сам есмь первый гражданин отечества. Не имел никогда другого желания, как видеть Россию свободной, счастливой. Да знаешь ли ты, что я еще Великим Князем либералом был, не хуже вашего? Только молчал и таил про себя. С волками жить, по волчьи выть. Чем хуже, тем лучше. Вам помогал. Ну, говори же, только правду, всю правду; чего вы хотели, конституцию, республику?
"Но, конечно, лжет", - подумал Рылеев с ужасом. Но сильнее ужаса было любопытство жадное; "а ну-ка попробовать, не поверить, но только сделать вид, что верю".

- Что же ты молчишь, не веришь, боишься?