ДИКТАТУРА СЛОЯ

     Теория рабочего движения Европы начисто зачеркнута его практикой: вот, что было спланировано и вот, что получилось из этих планов; вот, какие дворцы были спроектированы п вот, какие лачуги, бараки и тюрьмы построены в действительности. Здесь, при мало-мальски добросовестном отношении к вопросу, просто не может быть никаких споров: во всех крупнейших странах Европы рабочее движение шло по одному и тому же пути и во всех этих странах пришло к одному и тому же результату: пролетариат оказался порабощенным и ограбленным так, как этого не случалось ни при каких капиталистах. И так, как этого не случилось ни с каким иным слоем населения. В эту формулировку можно было бы внести и некоторую поправку: русское крестьянство времен коллективизации деревни понесло еще большие потери, чем пролетариат. Дело; однако, заключается в том, что для окончательного порабощения и ограбления крестьянства, советской власти пришлось превратить его в тот же пролетариат, из слоя самостоятельных хлеборобов-хозяев создать слой государственных батраков-пролетариев. Крестьянства в СССР сейчас нет совсем, есть сельско-хозяйственный пролетариат, — по крайней мере, с чисто экономической точки зрения. С психологической точки зрения, которая, в конечном счете, решает все и решает она одна — почти весь современный пролетариат России является крестьянством: он только вчера бросил свои разоренные усадьбы и пошел на завод. Завтра он вернется домой. Он еще не забыл времен своей самостоятельности и своей сытости, не забыл своих полей и даже того. что еще осталось от его церквей. С той только разницей, что потерянный рай его самостоятельной и сытой жизни манит его больше, чем когда бы то ни было. Современная Россия при всех тех процентах городского, промышленного, пролетарского населения, которые нам демонстрирует всемогущая и многострадальная статистика, есть процентов, вероятно, на девяносто, чисто крестьянская страна — по крайней мере, психологически. И, с другой стороны, пресловутый пролетариат есть или чисто психологическое понятие или просто вздор.
     Та отрасль современной общественной алхимии, которая именуется политической экономией, переполнена терминами и определениями, которые, по существу, не означают ровным счетом ничего. Под пролетариатом подразумевается слой людей, лишенных собственности и продающих свой труд — единственное, чем эти люди располагают. Если принять это определение буквально, то оно охватит только низы, подонки рабочего класса, так называемый лумпенпролетариат. Подавляющее большинство рабочего класса имеет собственность: сбережения в сберкассах, вклады в кооперативные и прочие банки, кое-какие акции, иногда домишки, а иногда и дома, Что же касается “продажи труда”, то свой труд продают все люди мира, разница только в оплате. М-р Шаляпин торговал своими голосовыми связками, м-р Чарльз Шваб торгует своими организационными способностями, причем м-р Шваб имеет, кажется, кое-какую собственность, а м-р Шаляпин так и остался “пролетарием” до конца своих дней. Торговал своим трудом и м-р Генри Форд: автомобильный мир не совсем даром платил ему его заработную плату.
     Позвольте установить еще один парадокс:
     Пролетариат, в том его смысле, в каком это понимает революционная идеология наших дней, — с рабочими не имеет решительно ничего общего.
     “Пролетариат” это только стыдливый политико-экономический псевдоним над чисто психологическим явлением: над чувством неполноценности и обиженности.
     С этой точки зрения “пролетариат” есть и в рабочем классе, но точно так же, как он имеется и во всех остальных. Есть пролетариат и в аристократии (Мирабо и Крапоткин), есть в буржуазии (Блюм и Троцкий), есть среди интеллигенции и, кажется, почти нет пролетариата среди крестьянства. Нельзя, все-таки, считать случайностью тот факт, что за исключением Августа Бебеля, не было ни одного пролетарского вождя, имевшего какое бы то ни было отношение к пролетариату*.
     Ленин и Троцкий, Гитлер и Герринг, Робеспьер и Блюм, — все они были вождями рабочих и социалистических партий. Но никто из них, никогда в жизни, никакого непосредственного дела с рабочей массой не имел. Товарищ Сталин, занимавший самый передовой в мире пролетарский пост, никогда в своей жизни ни с какими рабочими вообще никакого общения не имел. Его социальная среда — это мир тифлисских “кинто”, который вполне соответствует подземному миру парижских апашей. Да и вырос Сталин в Грузии, где в его времена вообще никакой промышленности и в заводе не было. Сейчас, самая индустриальная страна мира — САСШ — находится в самом хвосте социалистического движения всего мира, а самая неиндустриальная страна Европы — Россия — стала во главе мировой пролетарской революции, кстати, в корне подрывая этим все марксистские пророчества, до которых победителям-марксистам, конечно, сейчас никакого дела нет. Среди вождей русской революции — нет ни одного рабочего. Среди вождей американского капитализма -- огромный процент людей типа Чарльза Шваба — миллионеров. начавших свой жизненный путь в рабочих рядах, знающих. что есть работа и что есть рабочий. Самым передовым капитализмом современности командуют выходцы из “пролетариата”. На командных постах в самой передовой пролетарской республике современности — выходцев из “пролетариата” дет вовсе. Следовательно, одно из двух: или термин “пролетариат” не означает вообще ничего пли он применяется заведомо жульнически. Но он начнет обозначать хоть кое-что, если мы под термином “пролетариат”, революционный пролетариат, — условимся обозначать людей, или группы людей, объединенных комплексом неполноценности и чувством обиженности. Тогда, и только тогда, такие люди, как Мирабо и Крапоткин, Робеспьер и Ленин, Муссолини и Гитлер, найдут свое место в научной классификации — рядом с теми группами, которые Тэн назвал “подонками порока и невежества”. Иначе, миллионер, товарищ Блюм, в качестве вождя социалистического пролетариата остается совершенно необъяснимым явлением исторической природы. Но он, может быть, мог бы найти свое объяснение, если бы монополисты гуманитарных наук. хотя бы раз, попытались превратить свою профессию в хотя бы нечто отдаленно похожее на науку. Современная химия добилась возможности производить химический анализ звезд млечного пути. При какой-то затрате желания и мозгов, конечно, можно было бы найти способы производить хотя бы посмертные психотехнические жесты или исторический психоанализ: чем, собственно, руководствовались люди, организуя революционную резню? Но “отыскание истины” является проблемой, которая интересует гуманитарные науки меньше, чем что бы то ни было остальное.
     
     Ипполит Тэн попытался — кустарными методами — провести микроскопический анализ социальной ткани французской революции. Его попытка не имела, кажется, ни подражателей, ни продолжателей. Никакой наукив нашем распоряжении нет. Но есть, так сказать, “введение в науку”: личные наблюдения и здравый смысл. Пока нет науки — приходится удовольствоваться этим.
     Мои личные наблюдения ограничиваются только русскими рабочими. Об остальных рабочих — “пролетариях мира” — я имею только книжное представление. При некотором усилии здравого смысла — из всей литературы по рабочему вопросу можно, все-таки, отделить совершенно явственный вздор от не совершенно явственного вздора. Но и в этой последней категории статистики, социальных политико-экономических и партийных теорий, расположены такие мощные залежи совершенно заведомого и сознательного вранья, что для их окончательной разработки потребуются, вероятно, века. Веков в моем распоряжении нет. И нет ясного ответа на вопрос: каков же, в конце концов, жизненный уровень американского рабочего: катается ли он, как сыр в автомобильном масле, или представляет собою тварь, дрожащую перед угрозой безработицы, голода, эксплуатации, предпринимательских сыщиков и избирательной машины? Может быть. что в САСШ есть более точные данные по этому вопросу, по в Европу этих данных не пускают. А, может быть, и в САСШ есть два рода статистики, друг друга исключающей полностью? Во всех уважающих себя странах мира есть, по меньшей мере, две статистики — одна революционная, другая контрреволюционная. Почему не быть им и в САСШ?
     
     Но русского рабочего я знаю хорошо. Во-первых, потому что часть моих кузенов, товарищей моих детских и юных лет — стали рабочими и остались моими товарищами, потому что в СССР я работал по социальному страхованию и по физической культуре и потому, что там же я, вместе с рабочими, сидел по тюрьмам и лагерям. Кроме того, за годы своего пребывания в СССР я посетил почти все крупнейшие заводы и фабрики России. И, еще кроме того, я изучал литературу по рабочему вопросу и после революции повторил это изучение с точки зрения здравого смысла: то есть, при той твердой уверенности, что каждый автор врет обязательно, врет в пользу своей партии, течения, идеи и прочего и что, следовательно, также такие “статистические данные”, как размер заработной платы, количество калорий пищи и метров жилой площади,. длина рабочего дня и уровень социального страхования, — нуждаются в тщательной очистке от вранья. Причем в подавляющем большинстве случаев эта очистка технически невозможна вовсе. По крайней мере, издали.
     Позвольте привести истинно классический пример ученого вранья, недоступного никакой проверке, кроме личной. В книге Карла Каутского о сельском хозяйстве и социализме целая глава отведена раздроблению беспомощного, в капиталистических условиях, мелкого сельского хозяйства на совершенно карликовые участки: в четверть, в одну шестнадцатую десятины и даже моргена. На этих, де, участках нищий немецкий землевладелец до крайности истощает рабочую силу и свою и своей семьи, чтобы хоть кое-как прокормиться. Картина, нарисованная Каутским, в общем совпадала с моим представлением о немецком малоземельи и перенаселенности, о “Volk ohne Raum”. С такими вот представлением я и попал в Германию.