ДИКТАТУРА СЛОЯ

     Я склонен утверждать, что Гитлер на Германию не с неба свалился, точно так же, как Сталин — на Россию: оба они есть продукты известного исторического процесса. А исторический процесс, путем очень нехитрой техники, подбирает тех людей, какие наилучше приспособлены именно для него. Техника не хитра: миллионы преторианцев победоносной революции всегда имеют выбор между Сталиным и Троцким, Гитлером н Ремом, между десятками остальных кандидатов в гениальнейшие, еще не дошедших до последнего забега. Идет жесточайший естественный отбор: непригодное вырезывается. Остаются люди, с наибольшей полнотой выражающие вожделение победителей. Победители идут за тем, кто обещает все 100% — и уж, конечно, не через 500 лет. Вырезываются все те, кто ста процентов все-таки стесняется и кто не обещает земного рая к завтрашнему восходу солнца. Гитлер есть такое же полное выражение германского социализма, как Сталин — русского. Самая существенная разница заключается в том, что Гитлер пришел к власти, как по маслу. Ленину и Сталину — пришлось перешагнуть годы гражданской войны и десятилетия восстаний. Или, иначе: Гитлер органически вырос из прошлого всей страны, Ленин и Сталин выросли из своеобразного развития одного только слоя. Гитлер нашел страну, спаянную безусловным единством. Ленин натолкнулся на страну, восставшую десятками фронтов — от, скажем, Деникинского до, скажем Власовского. Над всей гитлеровской эпопеей веет мрачный дух Нибелунгов, и заключительный аккорд Второй Мировой войны с потрясающей степенью точности повторяет последнюю песнь героев, пьющих кровь своих друзей, гибнущих до последнего, — только, чтобы золото Рейна не досталось никому.
     
     Гимназисты XXI века будут зубрить историю русской революции, — как классический пример великого духовного подъема, жертвенности и святости, любви к ближнему своему и вообще “свободы, равенства и братства.” — Консьержери, Гестапо, ГПУ. Точно так же, как мы зубрили историю французской. Будут открыты или сфабрикованы бренные останки Гитлера и Сталина и над их гробницами будут развиваться знамена Дахау и Соловков. Американские туристы, — если они к этому времени еще уцелеют, — будут приезжать в Берлин и Москву и на собственные деньги вздыхать о великом европейском прошлом. Почему нет? В парижском Пантеоне и до сих пор покоятся мощи французского Гитлера — Наполеона Первого. Чем был он хуже Гитлера? Так же завоевал Европу для такого же нового революционного порядка, налагал такие же контрибуции, так же грабил художественные совровища Италии и России. Лувр есть великий памятник великого грабежа. Так же убивал пленных и кончил приблизительно тем же — походом на Россию. Правда, времена были черно-капиталистические, Наполеона не повесили, Россия отказалась даже и от репараций, истребление людей не носило все-таки такого звериного характера, как сейчас, в дни прогресса и социализма. По совести говоря, мне трудно понять “прекрасную Францию”: можно ненавидеть Гитлера, но тогда не стоит тратить денег на Пантеон и времени на воспоминание об Аустерлице. Не следует также придерживаться учения того первого автора трудов по этической философии, который считал хорошим всякого вождя, укравшего чуясую корову и плохим всякого укравшего мою собственную. После столетия полных собраний сочинений, посвященных всяческой философии и всяческой этике, мы, невидимому, вернулись к исходным заповедям готтентотизма. Возвращается ветер на круги свои и осел на блевотину свою. Так вернулись и мы-
     В силу всего этого нетрудно представить себе будущие учебники истории русской революции. Но пока они еще не написаны, пока смрад могил, в которых полузарыты около ста миллионов людей, еще не заглушен благоуханиями исторической науки и не завален профессорскими гонорарами, — нужно все-таки установить некоторые основные факты.
     В данном случае, самый основной сводится к тому, что одна и та же социальная доктрина, выросшая из одного н того же источника, создавшая один и тот же государственный строй — в Германии сплотила нацию в один монолит, а в России раздробила нацию, по меньшей мере. на два совершенно непримиримые лагеря: просоветский н антисоветский. Относительный вес того и другого можно оценивать по-разному. Но, во всяком случае, три миллиона старой русской эмиграции покинули пределы СССР — (или — им удалось покинуть пределы СССР), и около пяти миллионов новой русской эмиграции поело 1945 года не хотели вернуться в СССР. Восемь миллионов взрослых людей, не желающих вернуться на родину — это все-таки не невесомая величина.
     Это явление не подлежит никакому добросовестному сомнению. Дальше начинается ряд явлений, противоречащих общепринятым мнениям. Но мы, сидя в голодной и окровавленной дыре Европы, может быть, вправе пересмотреть те общепринятые мнения, которые! нас вели и которые нас привели сюда. В частности и те мнения, которые нас привели к Ленину и Сталину.
     Я все-таки начну с общепринятого мнения о том, что русская интеллигенция характеризуется, как “беспочвенный”, “оторванный от народа” образованный и революционно-настроенный слой. “Оторванность от народа”, “пропасть между народом и интеллигенцией” составляла предмет вековых ламентаций русской интеллигенции и сочувственного недоумения — иностранной. У исторической колыбели русской интеллигенции лежит одна из величайших фальшивок мировой истории.
     К этой теме я вернусь в конце этой книги. В данный момент меня интересуют различия в ходе русской и германской социальных и социалистических революций. Обе революции были подготовлены обеими интеллигенциями, но в Германии немецкая интеллигенция выросла из традиции народа, была органически продуктом своеобразного развития страны. Русская интеллигенция была “беспочвенной” и “оторванной” и. следовательно, если и выражала собою какую-то традицию, то, во всяком случае, — односторонне и уродливо. Откуда же взялся этот культурный слой, лишенный почвы?
     Россия пережила самую тяжелую историю в мире. М-р Буллит в своей книге констатирует это с достаточной степенью точности. Это была история сплошной и голой борьбы за физическое существование. Эта. борьба окончилась победой. Были разгромлены и добиты окончательно в последовательном порядке: монгольская империя, турецкая империя. польское королевство, шведское королевство, Наполеон и уже в наши дни — Гитлер. Народная психика прошла совершенно своеобразную школу и выработала совершенно своеобразный государственный строй: русская монархия, в частности, НЕ соответствует содержанию соответствующего европейского термина.
     Внешняя история Московской Руси заканчивается полным разгромом двух опаснейших противников России: монгольских орд — на востоке и шляхетской Польши — на западе. Наступает некоторая относительная передышка — семнадцатый век, в котором московское дворянство — слой созданный для организации вооруженной защиты страны — пытается использовать свою организацию для захвата власти НАД страной. Это ему и удается в эпоху так называемых петровских реформ — в эпоху “европеизации” России.
     При жизни Петра Первого и в течение первых сорока лет после его смерти — “европеизация” закончена. Рядом последовательных законов разгромлены парламент, самоуправление, церковь, купечество. Крестьянство переведено в состояние крепостных рабов.,**
     ,
     Разгромлена так же и наследственная монархия — заклятый враг русской аристократии.
     В допетровской Руси крестьянин был лично свободным и равноправным членом национального целого. Был свой “габеас корпус акт”, были сельское и городское самоуправление, были всероссийские съезды этого самоуправления, был парламент — и вообще бессвязная, органически выросшая, неписаная “конституция” старой Москвы в изумительной степени напоминает сегодняшнюю конституцию Англии: ничего но написано, а все держится на традиции.
     Эпоха Петра — сам Петр был тут более или менее не при чем ликвидирует все это. Начинается “европеизация”, по не по демократическому образцу Англии, а по феодальному образцу Польши. Возникает принципиально новый для России и принципально для России неприемлемый рабовладельческий слой, лишенный каких бы то ни было обязанностей по отношению к государству. Страна отвечает пугачевским восстанием и почти непрекращающейся гражданской войной около каждой помещичьей усадьбы. Новое дворянство удовлетворило свою “похоть власти”, как бы об этом говорит историк Ключевский. Но оно осталось в полном одиночестве. Органические связи оказались порванными. Польско-шведско-голландская культура скользит по поверхности нации, демократической в самих глубинных своих инстинктах и служит только одному: дальнейшему отделению белой кости от черной кости и голубой крови от красной — рабовладельцев от рабов. Русский образованный слой оказывается оторванным от всех корней национальной жизни. Он ищет корней заграницей и вот тут-то начинаются шатания из стороны в сторону — от Лейбница к Руссо, от Вольтера к Гегелю и от Фурье к Марксу.
     Я приведу несколько, может быть, поверхностную, но очень уж наглядную иллюстрацию: военная форма армии старой Москвы была создана веками и соответствовала и климату, и пространствам. Петербургская Империя заводила кивера и лосины, башмаки с пряжками и мундиры со всякими отворотами — пока, в конце XIX века, армия не вернулась к тем же московским стрельцам: сапоги, штаны, рубаха и папаха — ибо все, это соответствует климату. Кивер очень декоративен, но при тридцатиградусном морозе папаха все-таки лучше. Башмаки с пряжками, может быть, красивее, но если вам нужно пятьсот верст месить болото, то сапоги удобнее. Идейное обмундирование несколько менее наглядно, но Гегель точно так же не соответствовал русским мозгам, как кивер. Однако, на вооружении русской интеллигенции, кроме Гегеля и кивера, не было ничего. И эта интеллигенция так и осталась: неприкаянной и неприемлемой. Она оборвала органические корни и. как перекати поле. поддавалась влиянию любых ветров — только бы они шли из-за границы.
     Я привел живой пример Ивана Бунина. Отец его был свирепым крепостником — с гаремом, борзыми, нагайками и прочим. Реформа Гили революция?) Александра, Второго подорвала и экономические корни дворянства. Ивану Бунину уже временами и есть было нечего. Он идет в марксизм и в революцию. От революции он идет в реакцию и эмиграцию. В эмиграции он меняет социалистическую платформу на монархическую. монархическую на либерально-республиканскую и либерально-республиканскую — на советскую. Можно предположить, что все это делалось искренне. Но можно этого и не предполагать.