Главная

ЗА ЧЕРТОПОЛОХОМ

Автор: 
Краснов П. Н.
Ссылка: 
http://monarhist.info/node/309
  
   Накануне свадьбы, вечером, перед заходом солнца Грунюшка одна пошла за село на кладбище. Было теплее,
   иней пропал, и, точно тонкие нити, свешивались темные ветви плакучих берез. За каменной оградой стояли ряды крестов. Одни были старые, покосившиеся, кресты тех, у кого уже никого не осталось в живых в новой России, другие были новые, каменные. Во многих были вделаны иконы и горели в цветных фонариках лампады. Грунюшка шла на могилу своей бабки. Это была единственная могила, которую она знала на кладбище. Бабушку она хорошо помнила. Старуха всегда ходила в черном, молилась целыми днями и ночами, стоя под образами. Она часто говорила Грунюшке: "Молись за меня, родная внучка! Вымоли мне прощение, сними с меня страшную кровь..." Незадолго до смерти бабушка передала в церковь дорогие бриллиантовые вещи, "господские" вещи... "Ох, -- говорила она в ту же ночь Грунюшке. -- Молись, Груня, за бабу. Хорошо ли сделала, что в церковь отдала? Кровь... Кровь на них..." Груня не знала, чья, какая была кровь на них. Когда была в школе и проходила "историю большевицкого и социалистического бунта в России в 1917 году", узнала, что не было в те времена человека в России, руки которого не были бы обагрены кровью. Но чья кровь мучила бабушку, этого Груня так и не узнала.
   В теплой шубке на сером заячьем меху стояла Груня на коленях у могилы, прижималась лбом к холодному гладкому камню креста и молилась за бабу. И о себе молилась она. Вот так же, как баба, ляжет и она однажды в холодную землю и будет лежать в ней тихо и неподвижно.
   Когда? Когда совершит путь свой, когда призовет ее Господь Бог... Она молилась о себе, о женихе, спрашивала бабу, хорошо ли сделала она, что так вдруг полюбила пришлого из Неметчины русского человека. Просила Бога дать ему счастье, просила Бога научить ее, как дать ему счастье. Хмельные поцелуи вчерашнего дня лезли в голову, кровь приливала к лицу, и Грунюшка крепче прижималась к холодному камню креста на могиле своей
   бабушки.
   В доме Стольниковых в это время, со смехом и шутками, в большой кухонной печи пекли каравай -- с ванилью, с изюмом, с коринкой, с дынной коркой, с орехами. Кухарка Агафья Тихоновна и обе барышни хлопотали с ним. Коренев, Алексей Алексеевич, батюшка, сам Стольников с Ниной Николаевной зажгли восковые венчальные свечи и держались за лопату, на которой устанавливали форму с каравайным тестом. Красные отблески бросала печь на лица Стольниковых и их гостей. За окном надвигался зимний закат.
   --Готово, Агафья Тихоновна?
   --Подавайте, батюшка барин, все готово.
   --Запевайте, девушки, каравайную, -- смеясь, сказал Стольников и мягким баритоном завел:
   Каравай-мой-раю!
  
   Барышни, Агафья Тихоновна, Нина Николаевна звонко подхватили:
  
   Сажаю, играю,
   Сыром посыпаю
   Маслом поливаю...
  
   Стольников звонко, раскатисто смеялся. -- Что, нравится, Петр Константинович? -- обратился он к Кореневу, и, не ожидая ответа, продолжал:
  
   Каравайное тесто
   Побегло к месту,
   По мед, по горелку,
   По красную девку...
  
   Когда каравай был готов, его торжественно уложили на поднос, укутанный полотенцем, и все пешком пошли к дому Шагина. Бакланову весело было идти сумерками вниз, под горку, за людьми, несшими каравай. Морозный воздух бодрил, мысль, что он опять увидит невесту, радовала его. Он не чуял ног под собой.
   Грунюшка сидела в это время в большой горнице. После посещения кладбища ей было грустно. Не шла из головы старая бабка, мучимая чьей-то кровью. На голову Грунюшки надели красивую высокую шапку, отчего лицо ее стало старше, строже и значительнее. В ее косу подруги вплели золотой косник. По горнице порхала и прерывалась, как плач над умершей, грустная песня. Пела Маша Зверкова:
  
   Кукуй, кукушка, не умолкай,
   Недолго тебе куковать...
  
   Девушки, их было пятнадцать, пристраивались сдержанными голосами:
  
   От велика дня до Петра Плачь,
   Грунюшка, не умолкай,
   Недолго тебе девовать:
   А с вечера до утра,
   А с утрева до обеда,
   А с обеда часину --
   Там тебе косушку расплетут,
   Шелковый колпачок наденут...
   Грунюшке становилось грустно...
   Завтра свадьба... Навсегда.
  
   Пришло шествие с караваем, вошел жених, и девушки умолкли. Пили вино и мед, и было в горнице так, как бывает в доме, когда настало время выносить покойника. Панихида кончена, священник снял ризу, отставили свечи, а все не берутся за гроб, точно боятся нарушить покой его, топчутся на месте и говорят ненужные слова.
   Девушки, наконец, разобрали вещи из приданого, но понесли они не прямо на половину будущих молодых, а вышли на улицу и обошли с песнями все село. И всюду выходили люди, смотрели, и все знали, что Аграфена Федоровна завтра будет венчаться с Григорием Николаевичем, пришедшим из Неметчины.
   Только что народившийся узкий косой месяц низко висел в мутном небе, светились огнями окна изб, снег хрустел под мерными шагами девушек, несших приданое, и они звонко пели:
  
   Оглянися, мати,
   Каково у тебя в хате:
   Пустым-пустехонько,
   Дурным-дурнешенько!
   Сестрицы-подружки,
   Да несите подушки,
   Сестрицы-Катерины,
   Да несите перины.
   Метеная дорожка метена
   -- Туда наша Грунюшка везена!
   По дорожке василечки поросли,
   Туда нашу Грунюшку повезли,
   Повезли ее, помчали,
   В один часочек повенчали!
  
   Бакланов шел поодаль с Дятловым. И знал он, и понимал теперь, что завтра его ожидает не шутка, а великое таинство -- брак. Он хотел спросить, что думает теперь после всего этого Дятлов, но Дятлов сам сказал свои мысли.
   --Ерунда! -- воскликнул он. -- Ни в одном демократическом государстве невозможна такая ерунда. Это черт знает что такое! Это... Это рабство!
  

XXXVII