В окно глядит долгая полярная ночь. Северное сияние погасло. Ярко горят большие близкие звезды. Бесконечен синий простор темного неба, лиловым туманом заплыли белые снега и льды.
В маленькой келье полумрак. У иконы Казанской Божией Матери мечется пламя в желтой лампадке. Старое лицо с чертами, точно изваянными из слоновой кости, склонилось к молодому лицу.
Императрица-мать, инокиня Людмила, нагнулась к внучке своей, Радости Михайловне. Она сидит в большом кресле. Радость Михайловна стоит на коленях перед ней и смотрит в старые светло-серые глаза.
--Все любишь, Рада?
--Люблю, бабушка.
--Тяжело, поди?
-- Терплю.
-- А не похудела.
--Знаю, нельзя красоту потерять. И красота не моя, а народная.
--Верно, Рада. Верно, роднуша моя. Вот и я или мать твоя Искандер, -- мы любили мужей наших императоров, а когда видали мы их?.. Идешь на выходе рядом, только и чувствуешь его, любимого. А потом у него свои дела, у меня свои -- все для народа. Только тогда народ и ценит, и верит, когда видит, что у царей его своего -- ничего. Все простит, все помилует ради дела, а личного не поймет и не оценит. Такой был Петр. "То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник, он всеобъемлющей душой на троне вечный был работник..." И, когда надо было для России, -- сына казнил. Так-то, милая Рада... сына казнил... Зато, когда сказал: "А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, жива была бы Россия", -- ему и поверили, и царские три пули в сердцах русских не умрут никогда. Твой дед, муж мой, и я, твоя бабка, твои родители чем победили социалистов? Чистотой и честностью. Преклонением перед разумным законом и твердой волей. Мы-то знаем твои чувства, мы-то поймем! А народ -- народ не оценит. "Вот, -- скажут, -- своего хахаля захотела! А нас позабыла!" Народ-то грубый. Ему ласку твою как надо! И то подумай, что у него? Зима -- семь месяцев. С октября по самый апрель -- вьюга да морозы, да земля распустится -- грязь, одиночество. Ночка-то темная, а тут то ты, то царь-батюшка, то царица-матушка прилетят, ласковым словом одарят бедных, чем ни есть пожалуют, богатых похвалят, хозяйство их оглядят да приласкают. В Семиречье поедешь?
--Поеду, бабушка.
--Ну, ну, и ладно это.
--А потом в Татьянск, бабушка, на прииски.
--Ну спасибо, роднуша! Вишь ты какая! А искренно едешь или так, чтобы тоску развеять?
--Тоску развеять хочу, бабушка. Намедни в Калише на выставке картин увидела его с женой, мальчик у них прехорошенький, видно, счастливы. Еле удержалась, чтобы не позавидовать.
--А народ тебе завидует. Ишь ты -- царская дочь! Власть-то какая!
--Власть -- не счастье, бабушка.
--Верное твое слово, Рада. Бремя власть и -- во какое бремя. Тот царь благословен, что идет во имя Господне.
--Знаю, бабушка. И снесу свой крест, и никто не увидит. Знаю, что моя семья -- мой народ, и крепко его люблю. Вот завтра по эскимосам поеду, говорить с ними буду, детей их одаривать. Что, мисс Креггс работает здесь?
--Работает. Трудно ей было понять, что тут надо. В общество писала, что тут не носовые платки надо, а электрические печки.
--Что же, прислали?
--Нет, американцы тупой народ. Не понимают этого. Ну, я устроила. Монастырскую мастерскую открыли, печи готовим. Силу монастырь дает, а она только ездит и наши печи по чумам распределяет. Довольна.
--Взять ее завтра с собой?
--Возьми, роднуша. Осчастливь ее. Она хоть и американка, а к титулам падка. Все мечтает за эскимосского князя какого-нибудь замуж выйти.
--Пошли ей Бог счастья, -- со вздохом сказала Радость Михайловна.
--Что вздыхаешь, родная?
--Так, бабушка. Свое вспомнила.
--А ты не вспоминай. Помни, что своего у тебя нет. Все чужое тебе -- как свое. Да молись покрепче.
--Знаю, бабушка. Снесу крест свой. А как ослабну, к тебе навсегда перееду.
--И то. Тут тихо.
Радость Михайловна не отвечала. В маленькие окна глядела синяя полярная ночь, ярко сверкали холодные звезды, бриллиантами отражались в синих глазах девушки. То ли блестели они очень, то ли слезы ненароком забрались в их уголки?
--Баба, -- оказала Радость Михайловна. -- А хорошо у тебя.
--Хорошо, милая. И везде-то Божий мир хорош. И всякая тварь Господу Сил радуется. Возьми, медведь и полярная собака -- уже, кажется, ни зелени, ни лесов, ни цветов пахучих не видали, а славят Господа, Творца вселенной. Один человек недоволен. Все чего-то ему особенного хочется.
Долго молчит Радость Михайловна. Тихо в теплой келье. Пахнет розовым маслом, ладаном, воском, ни один звук не доносился ниоткуда.
--Ты не ворчи, бабушка, -- шепчет Радость Михайловна. -- Я довольна, всем довольна. Бога гневить не буду. Я справлюсь... справлюсь... бабушка.
Слезы ручьями текут из синих глаз и мочат горячими каплями старые, мягкие, душистые руки.
--Святые твои слезы, Рада милая! Плачь, роднуша. После слез новая сила будет!..
--Будет, бабушка!.. Бу-у-дет... Я спра...влюсь... справлюсь... Я царская дочь... справлюсь... снесу свое личное горе во имя счастья своего народа!..
Июль -- ноябрь 1921 г.
Вальдфрид, подле Дроссена, Германия
