Главная

ЗА ЧЕРТОПОЛОХОМ

Автор: 
Краснов П. Н.
Ссылка: 
http://monarhist.info/node/309
  
   Когда Клейст, Коренев с Эльзой и Виртгейм входила в зал немецкой живописи, там произошло движение. По залу пробежал стряпчий приказа иноземных дел и сказал по-немецки:
   -- Господа, сюда только что прибыла дочь русского императора, великая княжна Радость Михайловна, и идет смотреть ваши картины.
   Немцы-художники стали у своих холстов. С бритыми лицами, у иных, впрочем, под самыми ноздрями были оставлены маленькие пучки щетины, бледные и худые, кто был молод, одутловатые и красные, кто постарше, в больших круглых, в черепаховой оправе, очках, делавших их не похожими на людей, кто совершенно лысый, кто по тогдашней моде остриженный гладко на затылке и висках, с махром торчащими волосами на темени, одни в пиджаках, другие в дамских блузах с открытыми бледно-синими шеями и узкой грудью с торчащими ключицами -- они казались людьми другой планеты, какими-то выродками людей. По стенам, в рамках и без рам, были развешаны картины. Первое впечатление Радости Михайловны было, что над ней смеются, что ее ввели в детскую, где дети шалили красками и клеем. Прямо против нее висело громадное, сажень вышиной и аршина полтора шириной, полотно, названное: "Still ist die Nacht"( Ночь тиха (нем.)) художника Виртгейма, удостоенное высшей премии от Немецкого союза художников. Наверху -- красное небо. Оно отражается в кровавой луже. Сбоку -- черные развалины какого-то богатого замка, склеенные из кусков картона и пробки. Подле лужи лежат ободранные трупы людей. Зеленоватые лица в трупных пятнах, обрывки фраков, лент, обломки цилиндров, измятые лохмотья бальных платьев написаны с таким редким мастерством, что видно было, что художник мог справиться и с иной картиной. На трупы надвигался отряд из шести скелетов с косами за плечами, сидящих на зеленых лошадях.
   Радость Михайловна посмотрела на картину, вздохнула и пошла дальше. Ярко-желтый треугольник врезался в красный куб. Сбоку торчал фасад серого каменного дома. Он был крив и изломан. От него висела вывеска, крюк, и на него был наклеен маленький золотой кружок, подобный тем, которые парикмахеры вешают на своих вывесках. Весь низ картины представлял какое-то грязное месиво. Картина называлась: "Улица в Берлине".
   Радость Михайловна шла дальше. Обнаженные лиловато-зеленые женщины плясали на зеленом лугу, за ними был закат, совершенно голый человек стоял спиной к зрителю и потягивался, а на первом плане сидела группа одетых людей -- старик, женщина с ребенком и девушка, картина называлась "Закат". Она была написана правдиво, солнечные лучи были теплы и ярки, мускулы тела, лица и вся обстановка были отлично вырисованы, но почему художнику понадобилось раздеть мужчину? Всюду видела Радость Михайловна стремление создать что-то особое, сногсшибательное, изумительное, что-то вроде загадочной картины. Холсты не успокаивали, не давали наслаждения, но мучили и волновали или нелепым подбором красок, или каким-то особым трюком содержания.
   Был написан, например, уютный кабинет. Над круглым столом светит под красным абажуром лампа. Она бросает полымя пожара на лицо читающей книгу женщины. Вся обстановка, уют семейного очага великолепно выделаны, но за спиной женщины был нарисован зеленоватый призрак человека, прицеливающегося из револьвера в читающую. Картина называлась "Война дворцам".
   Иногда и картины вовсе не было, но был яркий революционный лозунг, и картина оказывалась премированной. Так, какой-то подбор разноцветных лоскутков материи, над которым реял красный лоскут с надписью: "Вся власть рабочим и ворам", и называвшийся "Восстание пролетариата в Лустгартене", получил первую премию союза.
   Радость Михайловна остановилась перед группой художников. Она была утомлена их картинами. "Гнилой Запад, -- вспомнила она изречение китайца Ван-Ли. -- Действительно гнилой", -- подумала она.
   --Фройлейн, -- обратился к ней председатель союза художников, юноша шестнадцати лет, автор "Восстания пролетариата", Хаим Гольдфатер, -- ну и как, вы очарованы нашей выставкой? Какое богатство тем и красок! Не правда ли, замечательно? Наше искусство идет все вперед, вперед, все вперед.
   --Скажите, -- сказала Радость Михайловна, обращаясь ко всем художникам, -- почему я не вижу у вас ни одной батальной картины? Неужели герои Ипра, Марны и Вердена, неужели бешеные атаки в Альпийских горах, красочные Салоники, борьба флота или яркие эпизоды войны 1870 и 1813 годов никого не вдохновили?
   --Aussgeschlossen (Закрыто, запрещено (нем.)) -- печально сказал седой художник с густой и короткой щетиной седых усов.
   --Фройлейн, -- воскликнул Гольдфатер, -- но это был бы милитаризм, это чистейшей воды милитаризм. А это запрещено правительством. Наше демократическое правительство запретило писать такие картины.
   --У нас, Ihre Hochheit (Ваше Высочество (нем.)), -- сказал маленький лысый старичок, -- даже игрушки -- оловянные солдатики или ружья и барабаны -- запрещены законом.
   --Ну и понятно. Милитаризм! -- фыркнул Гольдфатер. -- Лига наций следит за воспитанием ребенка.
   --Ну... рыцари... Ваши замки в высоких горах среди красивых лесов, над быстро несущимися реками -- какое красочное прошлое, -- начала было Радость Михайловна, но Гольдфатер завопил:
   --Ой-ой-ой, фройлейн. Но это феодализм! Два года тому назад, когда у власти были коммунисты и президентом была избрана знаменитая Клара Веткина, ваша соотечественница, большевичка, было приказано по всей стране уничтожить даже развалины замков, чтобы ничто не напоминало народу мрачных веков рыцарства! Ну и только то, что правительство удержалось всего две недели, помешало до конца довести это великое и прекрасное дело...
   --Но почему я не вижу, -- смущенно сказала Радость Михайловна, -- картин с вашими жизнерадостными католическими монахами, которых так великолепно писал художник Грюцнер?
   --Ihre Hochheit, -- сказал старик художник, -- все то, что касается религии, ausgeschlossen... запрещено трогать.
   --Императоры и короли, рыцари и духовенство, солдаты, лошади, охоты, банкеты -- словом, все то, что говорит народу о прошлой жизни, о гнете высших классов, запрещено изображать на картинах, запрещено описывать в романах и повестях, -- печально сказал Виртгейм.
   --Но мне казалось, что у вас... республика, свобода, равенство, братство, -- проговорила, запинаясь, Радость Михайловна.
   --Швобода народа! Это ми указываем народу, как надо охранять швободу, -- захлебываясь слюнями и сбиваясь на жаргон, воскликнул Гольдфатер.
   Радость Михайловна печально улыбнулась. Старый художник заметил ее улыбку и тихо проговорил:
   --Бог даст, Ihre Hochheit, недалеко то время, когда мы станем так же свободны, как ваш народ. И тогда я напишу картину боев у Козениц, где оба народа -- германский и русский -- показали громадную стойкость и доблесть своих солдат.
   --Шш, шш, -- послышалось кругом.
   --Товарищ, -- угрожающе сказал Гольдфатер, -- за одни такие слова мы исключим вас из нашего профсоюза.
   Радость Михайловна с изумлением посмотрела на этих свободных людей конца XX века и пошла из зала. В самых дверях она наткнулась на Коренева, Клейста и Эльзу с ребенком.
  

XXI