СОБОРНАЯ МОНАРХИЯ

Повзрослев и став у власти и ближе присмотревшись к своим боярам, Иван ясно понял, что эта княжеская аристократия, вышедшая из потомства удельных князей, органически не может служить ему опорой в государственном строительстве, - она меньше всего думала об общенародном государственном благоустройстве страны, будучи целиком поглощенной мыслью стать соправительницей Государя, вернуть самовластие и перетянуть жизнь Московской Руси на "фряжский" манер.

Эту аристократию никак не устраивала проводимая Царем "земщина". Земские Соборы Царя из выборных представителей от служилых и тяглых людей и укрепление самоуправления на местах рассматривались ею как определенное покушение на "власть и положение" бояр, на их материальное благополучие и почет. Эта погоня бояр за властью и пятаком мешала Царю по всем линиям его правления, ожесточала его сердце и явно грозила сорвать весь ход московского бытия с его исконных исторических путей.

Царь понял, что прежде всего ему необходимо укрепить институт Самодержавной Власти и тем удержать Московскую Русь от ее скольжения куда-то в сторону от ее самостоятельных и самоцветных путей. Он ясно отдавал себе отчет, что при все увеличивающемся росте Земли Русской всякая тенденция к самовластию бояр неизбежно приведет страну либо к распаду, либо к такой слабости, что при первом серьезном натиске с Запада, откуда постоянно шли эти покушения, она потеряет свою независимость и "свет Православного Царства погаснет".

- "Самодержавие для Ивана IV не только нормальный, свыше установленный порядок, - пишет проф. В. О. Ключевский, - но и исконный факт нашей истории, идущий из глубины веков... Этой Самодержавной власти Иван дает божественное происхождение не только политическое, но и высокое религиозно-нравственное назначение" (Изд. 1909 года, стр. 95). Такое положение свое и такая идея отвечали задачам Царя "охранить народ от раздоров, а Русь от падения".

И вот Царь решил, что ему необходимо "перебрать людишек", обезвредить боярство, оборониться от его козней и измен, разгромить тот слой аристократии, который тянул Московскую Русь на ухабы и топи "иноземщины", в которой Иван IV не видел ничего доброго для страны, ибо не видел там, за западными рубежами, того, что было бы близко и свойственно Земле Русской во всей сумме ее особенностей. И на 35-м году своей жизни (1565) он учредил опричину, чтобы "изгнать старую знать" из правящих кругов.

Это были тяжелые годы в правлении Ивана IV. Царь великолепно видел и знал, что его опричина в какой-то мере разрушала хозяйственный порядок в центральных московских областях, где были сосредоточены княжата с их удельными вотчинами, но он предпочитал идти на этот ущерб, лишь бы сохранить страну от "измены и предательства", от чего к великому русскому горю не удалось спасти Россию в 1917 году.

Наши учебники по Русской Истории обычно характеризуют Ивана IV как не только Царя Грозного, но и больного и даже умалишенного человека, который свирепостью своею и в безумии своем "изводил наиболее просвещенную интеллигенцию того времени" и одновременно разорял русские области, толкая русских людей бежать на разные окраины и даже заграницу, "где не было ужасов опричины". По этим учебникам создается впечатление, что хуже Ивана IV не было среди Московских Царей. Но былины и народные песни, оставшиеся нам от того времени, как это ни странно, говорят противоположное. Народ в массе своей от "черных людей" до посадских и горожан видел в Иване IV "мужа чудного рассуждения" и славил, - да, именно, славил Грозного за его ум, за его верность русской старине, за его любовь к народу.

В силу своих психологических особенностей и исторической судьбы русский народ всегда нуждался в сильных и верных вождях, религиозно-почвенных и национально-авторитетных и поэтому всегда искал и славил таких вождей, верил им, пусть строгим, обожал их и гордился ими.

Власть Московских Великих Князей и Царей росла не потому, что они захватывали власть, а потому, как мы это видим, что эта власть сама шла к ним навстречу силою народного убеждения-мнения, что только сильная власть - власть авторитетная может создать объединение народное в одно национальное государственное целое, - придать этому объединению духовную и материальную силу и этим самым обеспечить защиту страны и населения от интриг и наскоков внутренних и внешних. И эту власть - такую власть, сильную и суровую, народ любил, не боялся ее и верил в нее, ибо видел в ней, во первых, воплощение своих убеждений и, во вторых, именно тот Авторитет, который кровно и духовно связан как с Церковью народной, "крестьянской", так и с ним, с самим народом.

Учреждение опричины ни в какой степени не меняло характера управления страной. На следующий же год Царь собирает Большой Земский Собор для решения важного вопроса о том, мириться ли с Литвою или воевать дальше, а в 1571 году он созывает "Особый совет из знающих людей" для изучения положения о том, как на юге оградить землю от разорительных набегов татар и освоить то "дикое поле", где "казаковали" русские люди, по тем или иным причинам переселившиеся на эту "украину".

При самом же Царе все время, до самой его смерти в 1584 году, работала боярская дума, только называлась она "земщиной" и состояла из земских людей, выбранных на местах и присланных в Москву "помогать Царю знать мнение народа".

Все центральные правительственные учреждения действовали по-прежнему, согласно приказу Ивана - "управу чинить по старине", по всяким важным земским делам обращаться в думу земских бояр, а Государю докладывать только о военных и важнейших земских делах.
Нашим историкам - Карамзину, Погодину и Соловьеву так и не удалось понять Ивана IV.

Карамзин, например, откровенно пишет, что характер Ивана IV есть загадка для ума, что в этом характере видна непостижимая смесь добра и зла... Погодин величает Ивана IV громким ничтожеством, который не принимал никакого участия в управлении и не сделал ничего замечательного... Соловьев в характере Ивана IV, с одной стороны, видит борьбу нового государственного порядка, установленного отцом и дедом Царя, с удельными преданиями, - с другой, констатирует, что раздоры, своеволие и своекорыстие бояр тоже пробудили в уме Ивана IV усиленную мысль о своей власти, как средстве обороны от врагов и, в третьих, рассматривает Царя, как жертву его борьбы с боярами: - "Своекорыстием, презрением общего блага, жизни и чести ближнего сеяли Шуйские с товарищами, - вырос Грозный"...

Эти историки, пожалуй, были правы в своем непонимании Царя Ивана IV. Ни у кого из них не было той надлежащей перспективы во времени, которая есть у нас, свидетелей первой половины ХХ века с его 1917 годом, как следствием потрясающего плоскодумия, политической тупости и морального вырождения нашей высшей интеллигентской элиты - гражданской и военной.

В заключение этой главы мы позволим себе привести две-три беглых иллюстрации, характеризующих Ивана IV, как Государя, и русский народ, как верных ему людей, всегда готовых "праведно умереть" за него.

Вот что пишут иностранные историки о князе Сугорском, которого Иван IV в 1575 году отправил послом к императору Максимилиану. В пути князь сильно захворал и его угнетала мысль, что он не сможет выполнить возложенное на него поручение и это огорчит Царя. Под влиянием этой мысли, князь все время повторял:

- Если бы я мог подняться... Жизнь моя ничто, только бы Государь наш здравствовал!

- Как вы можете так усердно служить такому тирану? - с великим удивлением спрашивали его иностранцы, ехавшие с ним.

- Мы, русские, - отвечал князь Сугорский, - преданы Царям и милосердным, и жестоким.

Как это характерно для Святой Руси!

Не менее характерным является свидетельство французского историка де Ту (de Thou, 1553-1617), который, описывая царствование Ивана IV, прежде всего поражается величием Царя, изумляется военными силами его Державы, их выправкой и тем послушанием, которое оказывает Царю его воинство. На стр. 107 своей "Всеобщей истории" де Ту пишет:

"Нет Государя, которого бы более любили, которому бы служили более ревностно и верно. Добрые Государи, которые обращаются со своими народами мягко и человечно, не встречают более чистой привязанности, чем он".

Как видим, все в русских удивляло иностранцев и все делало русских в их глазах непонятными и странными людьми.

Н. Д. Тальберг в своей замечательной книге "Святая Русь" (Париж, 1929) приводит из А. Д. Нечволодова любопытную выдержку о том, что англичанин Дженкансон в 1557 году высказал мнение, что ни один христианский властитель не был одновременно и так страшен своим подданным и так любим ими, как Иван IV. В том же духе высказывался и венецианский посол Фоскарини.

Таких выдержек из свидетельств достаточно авторитетных современников можно привести десятки, и все они говорят о том, как крепко русский народ держался за великие основы Соборной Монархии - синонима права и справедливости и единственно верной опоры и силы своего государственного бытия.

И. Е. Забелин удивительно точно улавливает корни такого политического кредо русского народа:

"Необузданное самоуправство властолюбцев, - пишет он, - которые с особой силою всегда поднимаются во время усобиц и крамол, лучше других способов научило народ дорожить единством власти, уже много раз испытанной в своих качествах в пользу земской тишины и порядка".

Тут ценным является подтверждение, что народ русский опытом своей многовековой истории научился дорожить единством власти, ибо только в такой власти он ощущал гарантию земской тишины и порядка. В условиях же психологических и бытовых особенностей русской жизни земская тишина и порядок это есть синоним слиянности Царя и Народа, - воли Царя и мнения народа в их органическом, естественно сложившемся сосуществовании.

В Петербургский период это положение Московских Царей вернее и глубже понимали Алексей, сын Петра I, затем Павел I, Александр II и Николай II, - и все четверо были убиты. Положение о защите низов и об опоре на низы всегда было зело нелюбезно царедворцам Петербургского периода.

23 февраля 1551 года в Кремлевском дворце состоялся пышный съезд членов "Собора Божиих слуг", чтобы заслушать слово Царя Ивана Васильевича.

Собрались важнейшие мужи Московского Царства. Среди них были: митрополит Макарий, десять святителей, - как указывает летопись, - все архимандриты, игумены и бояре.

Царь медленно всходит на тронное возвышение, в окружении блестящей молодой свиты, одетой в белые кафтаны с богатым золотым шитьем и держащей сверкающие секиры у правого плеча.

Долгим взглядом окинув палату, наполненную цветом московской знати - духовной и светской, Царь с первых же слов говорит горячо и твердо. Не спеша льется его речь свободная, прямая, властная.