Главная

ЗА ЧЕРТОПОЛОХОМ

Автор: 
Краснов П. Н.
Ссылка: 
http://monarhist.info/node/309
  
   Грунюшка с волосами, заплетенными в одну блестящую черную косу, перевитую лентами, в вышитой пестрыми нитками рубахе и синей со многими сборками юбке, в черных чулочках и небольших сапожках, сидела в саду на скамейке, под желтеющей липой, перед длинным дощатым столом, усыпанным красными пахучими яблоками, и острым ножом быстро и скоро чистила их и резала тонкими ломтями для сушки. Кругом стоял крепкий медвяный запах, и казалось, сама Грунюшка была пропитана им.
   Бакланов сидел против нее, смотрел на ее тонкие пальцы, с одним маленьким колечком с бирюзой, покрытые сладким соком яблок, на ее руку, обнаженную выше локтя, загорелую, с нежными белыми волосиками на ней. На пятнах солнечного света кожа руки казалась золотистой, и видно было, как мягко шевелились мускулы под ней, когда она быстро перебирала пальцами, обрезая кожу.
   Темные глаза смеялись, счастье девятнадцатой весны брызгало от нее вместе с могучим здоровьем земли и свободы. На белый, чистый лоб сбегали волосы, и она откидывала их быстрым движением головы назад. Розовый подбородок дрожал, на шее встряхивались белые, желтые и красные бусы, и грудь колыхалась под вышитой рубашкой.
   --Что вы смотрите на меня так, Григорий Николаевич? -- сказала Грунюшка, и алым полымем вспыхнули упругие, пухом покрытые щеки.
   --Вы читаете что-нибудь, Аграфена Федоровна? -- спросил Бакланов.
   Она не сразу поняла вопрос.
   --Когда, -- спросила она, -- теперь? Теперь -- некогда, да и всегда некогда.
   --Но вы учились? Ваш отец говорил, что вы были в высшей женской школе.
   --Вот и научилась работать и любить труд. А это главное. Да когда же читать? Особенно в летнюю пору? Встаю с петухами. Надо напоить, задать корма скотине, накормить птицу. Всякая-то тварь меня дожидается. А ведь это с чисткой помещений часа четыре займет. Вот вам и все восемь часов. Тут уже надо на настоящую работу становиться.
   --Какая же это настоящая работа?
   --В каждое время года своя. Вот видите, хлеб убрали, теперь надо фрукты убрать, разобрать, что оставить, что продать, что впрок заготовить, надо капусту квасить, грибы солить и сушить -- по дому работы без конца, затемно только и управишься. А там надо птицу загонять, опять все с поля вернулись, опять коров доить, отделять сметану, масло бить. Иной раз до полуночи провозишься. Вот зимой, на посиделках, когда работа комнатная, ручная, когда ткем, прядем, нитку сучим, вышиваем -- вот тогда соберемся, и кто-нибудь нам читает, а мы слушаем. А то песни поем... А то еще балалаечники у нас хорошие, гармонисты -- играют, и так проработаем, что и зимней ночки не заметим.
   --Сколько же часов вы работаете в день?
   --Не считаные часы у нас. Пока всего не переделаешь, и рук не положишь, -- весело сказала Грунюшка.
   --А в Европе повсюду семичасовой день, -- сказал Бакланов и только тут, среди кипучего муравейника работы, почувствовал, как это глупо.
   --То-то, слыхать, пухнет Европа от голодухи.
   --Ну а на фабриках, на заводах как у вас работают?
   --Ходили наши парни и на фабрики. Вот Маша Зверкова -- через дом от нас живет -- и сейчас работает там. Там тоже свобода. Этого рабства, как в нехристианских странах, нет.
   --Но ведь есть, Аграфена Федоровна, производства, работа на них тупит и утомляет человека.
   --Знаю, -- сказала Грунюшка. -- Это когда человек при машине стоит и сам как бы винт этой машины. Там разно: есть, что по четыре часа стоят, восемь отдыхают и опять четыре при машине; есть, что по шесть часов работают, есть по восемь. Ну, а там, где работа ручная, творческая -- там запоем работают. Маша Зверкова на Императорском фарфоровом завода работает по лепке. Иной разно: есть, что по четыре часа стоят, восемь отдыхают; домой придет усталая, бледная, бросится в постель и спит, спит. А потом опять к станку, глаза горят, руки дрожат от волнения. Как же тут через восемь часов бросить: вдохновение потеряешь. Мы это пережили -- восьмичасовой день и бредни о нем. Это государство обратить в свинушник.
   --Но неизменно явится эксплуатация.
   --Не забудьте, Григорий Николаевич, -- серьезно сказала Грунюшка, -- что у нас фабриканты и заводчики -- христиане, что у них совесть есть. У нас нет спекуляции, нет банков, нет адвокатов, нет профессий, где бы можно было без труда иметь деньги. Каждый человек очищен у нас трудом и верой Христовой, в каждом Бог, а потому очень трудно у нас эксплуатировать человека. Да порядочный рабочий сам даст все, что он имеет. Мы воспитаны в духе гордости своей родиной, Русью великой. Наши фабрики не похожи на фабрики прошлого или на фабрики Запада, как мы о них читаем. Фабрики разбросаны среди природы, у каждого рабочего есть свой кусочек земли, свой сад, огород, животные. Рабочих случайных, бродяг, пролетариата, у нас нет.
   --Куда же он девался?
   --Он побит. А новому не дают народиться. Быть без дела молодому, здоровому, сильному человеку -- это такой позор, что никто его не перенесет.
   --Но есть же люди, которые не способны к работе. Усидчивости в них нет. Вольный дух в них живет.
   --Таланты?
   --Нет, просто непоседы.
   --Мало ли подходящих занятий? Идут в солдаты, На рыбные промыслы, на охоту, обозы гужом гоняют,; почту держат. Но без работы у нас нет людей.
   --Ну, не нашел человек работы?
   --Да как же это может быть? Не забудьте, у нас все люди разбиты на десятки, и в каждом десятке есть старший -- он и позаботится.
   --А чужие? Пришлые? Вот, как я. Куда я приткнусь?
   --На это есть волостные и губные старосты. На это есть градоначальники -- там каждого человека приставят по его способностям.
   --Что же, меня свинопасом поставят? Я ничего не умею.
   Грунюшка рассмеялась.
   --И свинопасом быть, Григорий Николаевич, надо тоже знание иметь. А то свиней перепортите.
   Но сейчас же стала серьезна. Ласково посмотрела на Бакланова. Умолкла.
   --Гляжу я на вас, Аграфена Федоровна, -- тихо заговорил Бакланов, -- слушаю вас и поражаюсь. Крестьянка вы, а как говорите! Как выглядите! Как мыслите! Королевна вы! Королевна земли!
   Бакланов порывисто схватил маленькую ручку Грунюшки, запачканную яблочным соком, и со слезами на глазах стал целовать ее то сверху, то в ладонь.
   Она не сразу отдернула руку. Пунцовым цветом залились ее щеки и стали как те яблоки, которые лежали перед ней на столе.
   --Оставьте, оставьте! -- прошептала она. -- Что с вами такое? Ах, какой вы озорной! Срам какой!
   --Простите, Аграфена Федоровна... Чудная, волшебная девушка сказочного царства, простите меня. Околдовали вы меня... Буду писать о вас, буду писать, как ранним утром, когда солнце бросило первые косые лучи с небосклона и засверкали в золоте его лучей верхи стогов и жерди, -- выходит на двор богиня земли и плодородия, и все живое хором приветствует ее появление. Гогочет Петр Петрович, трется о ее ноги Мария Максимовна, ржут лошади, мычат коровы...
   --Вы видали все это? Какой срам!
   --Что вы, Аграфена Федоровна! Срам в труде?! Нет грязного труда, потому что всякий труд святой! -- воскликнул Бакланов. -- Я второй день здесь... Я второй день в этом волшебном царстве, и я никуда не пойду от вас, мне никого не надо, только вас.
   --Бросьте, бросьте, -- говорила, отмахиваясь руками, Грунюшка. -- Ох! Искушаете меня... И не введи меня во искушение, но избави от лукавого! Бросьте, оставьте.
   Счастье брызгало из карих глаз. Лицо улыбалось против воли. Она встала из-за стола и отодвинулась к липе. Бакланов тоже стоял. Он опустил голову. Лохматые, непокорные волосы путаными прядями сбивались на лоб, он походил на молодого бычка, который хотел бодаться.
   --Ну, простите меня, простите, Аграфена Федоровна... Но видит Бог... Вот ей-Богу... Я счастлив... Я на родине.
   --Солнце и радость осеннего дня опьянили вас, -- сказала тихо, раздельно произнося слова, Грунюшка. -- А придет непогода, налетят осенние бури, прикатит зима со снегами и морозами, и все позабудете.
   --Нет, Аграфена Федоровна... Не знаю, как это у вас делается... Вижу по всему, что не так это просто, как у нас... А буду просить вашей руки... Потому что полюбил вас горячо и бесповоротно...
   --Ой, Боже мой! Срам-то... Срам-то какой! С родителями надо прежде поговорить... Ой, ужас какой! -- воскликнула Грунюшка и, закрыв лицо руками, как вихрь, умчалась в избу...
  

XXXII