ДИКТАТУРА СЛОЯ

     Девяносто процентов русского народа стоит за самодержавие и, в числе этих девяноста, также и я. Несколько забегая вперед, я хочу предупредить иностранного — да русского тоже — читателя, что русский термин “самодержавие” никак не переводится европейским словом “абсолютизм”. Русское самодержавие — было явлением нигде больше не повторившимся. Это, по формулировке самого крупного из русских мыслителей В. Соловьева, была “диктатура совести”,. но не класса, не сословия, не пролетариата и не дворянства — это была диктатура совести. “Кровавый царизм” это такая же фальшивка, как и “бескровная революция”, которую 3-го марта 1917 г. публично приветствовал проф. П. Милюков. Никогда и нигде в истории человечества еще не нагромождалось такой груды заведомой и сознательной лжи, какая нагромождена в трудах русских философов историков и публицистов, даже исторические родители Адольфа Гитлера врали не так бесстыдно. Никогда и нигде в истории человечества не было такой массы страданий, какая свалилась на русских трудящихся, даже исторические наследники Адольфа Гитлера и те отделались дешевле. Родители русской социалистической революции — вот, вроде М. Алданова? и И. Бунина — сто лет подряд боролись: против народной религии, пытаясь заменить ее всеми вариантами атеизма. Против народной морали, пытаясь заменить ее всеми вариантами философии. Против народной “диктатуры совести”, пытаясь. заменить ее всеми вариантами диктатуры партии. Против народного идеала семьи, пытаясь заменить ее всем каталогом половых извращений по Крафт-Эбингу. Против собственности, пытаясь заменить ее всеми видами социализации, национализации и просто грабежа. И когда столетние, усилия увенчались, наконец, вполне заслуженным успехом: расстрелами,. тюрьмами и эмиграцией, родители эти умыли свои пилатские-ручки и говорят нам: случайность...
     Хотя и не совсем библейское, но все-таки чудо. Так: вроде манны небесной, которая свалилась не столько манной, сколько кирпичом, кто ж его мог знать? Вчерашние марксисты, вроде П. Струве и Бердяева,, ударились в мистицизм и говорят о “сатанинской власти” в России. Вчерашние либералы говорят о некультурности масс. Об исторической отсталости России, о “наследии проклятого царского режима”, о “крестьянской стране”, не доросшей до настоящей пролетарской революции и о прочем в том же научном роде. Но о том, что они сами готовили: диктатуру, голод и террор, они, эти люди, не говорят ничего. И весь свой блуд и все последствия этого блуда они переваливают на многострадальные плечи народной массы, вот той самой, которая фактически несет на себе результаты столетней антигосударственной, антинародной и антирелигиозной пропаганды русской книжной интеллигенции.
     Алдановская “случайность” это самая мягкая форма обхода реального исторического развития — против нее трудно возражать, ибо элемент случайности можно усмотреть во всем, в чем угодно. Царская власть в течение последних лет ста была, похожа на воробья, по которому не очень уж умелый стрелок выпускает патрон за патроном. Каждый выстрел может “случайно” попасть. Но, если стрелок имеет в своем распоряжении сотню лет, винтовку самой современной философской конструкции и неограниченное количество патронов, то когда-то он все-таки попадет. Данное попадание будет случайностью. Но это никак не меняет судьбы воробья: рано или поздно, он все-таки будет подстрелен. В особенности, — как это делало русское самодержавие, — если оно будет ограничиваться пассивной обороной. И не пытаться ликвидировать стрелка на корню.
     Но о “случайности” можно все-таки как-то спорить. Все объяснения, связанные с отсталостью, с наследием проклятого прошлого, с некультурностью русских трудящихся масс, все это является уже совершенно бесспорным вздором. Совершенно такой же социалистически тоталитарный режим возник и в Германии. Можно любить Германию и можно ее не любить. Но нельзя отрицать того, что Германия последних десятилетий перед Первой Мировой войной — Германия Гогенцоллернов, стояла в самых первых рядах мировой культуры. Нельзя отрицать и того, что германский пролетариат был самым организованным и, может быть. самым культурным отрядом всего мирового пролетариата. Нельзя отрицать ни германских университетов, которым пытались подражать все университеты мира, ни германской философии, которую жевали все профессора мира, ни германской организации, которая два раза бросила вызов всему миру — и оба раза всему миру справиться с ней было не так просто. Ни Гегель, ни Бетховен, ни Бебель, ни Оствальд не помешали ни Бельзену, ни Дахау: при чем тут царский режим и при чем тут русская отсталость? Франция Людовика ХУ1 стояла на самом первом месте в культуре всего человечества, — уто не помешало ни сентябрьской резне, ни фузиядам, ни нуайадам, ни даже традиционному походу на Москву. И “трудящиеся” Франции так же ответственны за. 0,1 % своих террористов, как и русские трудящиеся за свой НКВД. И русский народ — за Плеханова и Ленина, как французский — за Руссо и Робеспьера. Но Плехановы должны бы отвечать за Лениных, и Руссо — за. Робеспьеров. Вот именно этого-то они делать и не хотят.
     Русская интеллигенция, сделавшая русскую революцию, делится, в частности, на два таких лагеря. Один меньшинство — остался в России, и или погиб, или молчит. Другой — большинство — бежал за границу и здесь четверть века подряд пишет мемуары и объяснения. И так как русскую революцию сейчас следует признавать классической, то классической следует признать и мемуарно-объяснителъную литературу русской эмиграции. Мемуарная литература убого проста: я. Иван Иванович, всегда действовал мудро. Но Иван Петрович, сидевший на один сантиметр правее меня, — был реакционером и черносотенцем. А Иван Сидорович, сидевший на один сантиметр левее меня, был фанатиком и утопистом. Иван Петрович, в соучастии с Иваном Сидоровичем — вот и погубили то великое будущее, которое строил я — Иван Иванович. Совершенно так же пишут и Иваны Петровичи, и Иваны Сидоровичи. В объяснительной литературе говорится о “стихии”, о “роке”, о “сатане”, о наследии проклятого старого режима, который так катастрофически надул всех этих Ивановичей, Петровичей и Сидоровичей: оставил им, беднякам, двести миллионов некультурной массы и двадцать один миллион квадратных километров территории.
     ВСЕ авторы мемуаров и объяснений единодушны в двух вещах: в оценке Николая Второго, который зловредно навязал на их мудрые шеи двести миллионов плебса и Сталина, который этот плебс использовал. Кроме того за Николаем Вторым и Сталиным имеется, с чисто мемуарной точки зрения, то несомненное преимущество, что ни Николай II, ни Сталин никаких мемуаров не пишут: первый — потому что погиб, второй, потому что некогда. Так что возражений ни с той, ни с другой стороны, нет. Нет возражений и со стороны русского плебса,. Вот того самого, который за подвиги ваших властителей дум заплатил пятьюдесятью миллионами своих жизней и который усилиями всех их из царской “тюрьмы народов” переведен на жительство в “сталинский всенародный дом отдыха”.
     Нужно сказать откровенно: все это глупо до полного неправдоподобия. Глупо до такой степени, что даже и меня много раз охватывала некая робость: нет, все-таки, не может быть. Не может быть, чтобы все наши философы, историки, экономы, публицисты и прочие оказались просто дураками и больше ничем. Не может быть, чтобы за научными почтенными профессорскими, академическими полными и неполными собраниями сочинений, мемуаров и разъяснении пряталась бы самая банальная глупость и самое банальное невежество. Я даже и сейчас еще не знаю: хватит ли у меня отчаянности разыграть, так сказать, всемирно-исторического Иванушку-дурачка и бесстыдно ляпнуть: наш научный король шляется вовсе без штанов. Или утверждать, что русский мастеровой или немецкий сапожник оказались умнее русского профессора и немецкого гелертера. Или, что уж окончательно неправдоподобно, что русский профессор и германский гелертер оказались невежественнее мастерового и сапожника, как раз в их, профессора и гелертера, областях познания. Признаю: все это совершенно неправдоподобно. Но признайте и вы: точно так же неправдоподобно и нынешнее положение Европы, подготовленное русскими профессорами и немецкими гелертерами. Неправдоподобное положение, по необходимости, должно иметь неправдоподобное объяснение ...
     Я уже говорил: я совершенно не знаю германского рабочего. То, что я о нем читал у профессоров и гелертеров, не имеет никакой ценности, как ее не имело и все то, что я читал у русских профессоров о русском пролетарии. Год перед ссылкой я провел в культурном немецком обществе и годы ссылки я провел в померанской деревне. В Берлине я вел беседы с инженерами, врачами, профессорами — партийными и беспартийными, и был поражен уровнем их истинно потрясающего невежества. Герр Люман, обладатель титула профессора истории, истинно германской, снежно-белой, окладистой бороды, виллы и винного погреба, был милейшим и культурнейшим человеком, но его невежество было потрясающим, как и его эрудиция... Он, я бы сказал, был набит цитатами с головы до ног. Он помнил их все наизусть. Его мозг был забит десятками тысяч никому ненужных подробностей. Но он не понимал ничего. Ничего, имеющего значение в человеческой жизни и в человеческой истории. Попивая вермут и поглаживая свою классическую бороду, он с сожалением смотрел на мою жалкую библиотеку, в беспорядке наваленную в моем рабочем кабинете, и с сознанием сочувственного превосходства снабжал меня — по памяти — цитатами из Гегеля, Моммзена, Трейчке, Бисмарка, Ницше, Фихте, Виндельбранда и прочих. Как жаль, что я потерял эти цитаты, как бы мне они пригодились сейчас. Даже и Достоевского проф. Люман знал лучше меня. Из всех этих фундаментов науки, философии, литературы и прочего, с неотвратимой неизбежностью геологического процесса, вырастало гордое здание будущей немецкой победы. Против профессора Люмана. и всеоружия его научного познания, сидел я, мозолистый футболист, и пытался доказать мысль, которая в ее плебейской формулировке могла бы быть средактирована так: и вы, профессор — дурак, и ваш Гегель ни на копейку не умнее.