БЕЛОГВАРДЕЙЦЫ НА БАЛКАНАХ

Каратеев M.[1]

БЕЛОГВАРДЕЙЦЫ НА БАЛКАНАХ[2]

ОТ АВТОРА

О русской Белой армии и о судьбе ее отдельных подразделений за рубежом родной земли, написано немало книг журнальных очерков и статей. Почти все главные воинские объединения составили и опубликовали подробную историю своих частей. Многие высшие начальники и боевые командиры издали свои личные, исторически очень ценные воспоминания. Не забыта была и Белая молодежь, — те мальчики кадеты и гимназисты, которые приняли участие в вооруженной борьбе и разделили судьбу своих старших соратников в изгнании. Бывшие питомцы трех зарубежных кадетских корпусов собрали богатый материал и издали объемистый сборник, посвященный истории этих военно-учебных заведений.

Таким образом, грядущий историк русского зарубежья будет располагать весьма многочисленными подсобными материалами. Перед ним развернется обширная панорама исторически важных, значительных событий, ярко освещенная "сверху". Но "снизу" освещение будет чрезвычайно скудным, и о повседневной жизни и мытарствах мелкой военной сошки такой историк получит очень слабое представление, ибо, в противоположность генералам (которым было о чем сказать) эта сошка своих воспоминаний не писала, полагая что они никакого общественного или исторического значения не имеют.

Являясь представителем такой самой мелкой сошки (выехал из России в "кадетском" чине), я все же этого взгляда не разделяю и считаю, что для правильного суждения о картине, она должна быть освещена равномерно, а не только сверху. Думаю, что настоящая книга этому в какой-то мере поспособствует, она повествует о первых годах заграничной жизни русской военной молодежи. То немногое, что о "Белых мальчиках" писалось и пишется, обычно грешит героическим пафосом или слезливостью. Это не только искажает, но и обедняет картину: ничем не прикрашенная правда тут сама по себе настолько богата содержанием и красноречива, что нет никакой надобности ставить этих "мальчиков" на ходули.

Нам подчас приходилось трудно, даже очень трудно, но все же наша жизнь не была трагедией: там, где крепка товарищеская спайка, довлеют здоровые традиции и не утрачено чувство юмора, — трагические обстоятельства не воспринимаются как таковые, и в сознании участника принимают иную окраску, нередко даже комическую. Хочу надеяться, что моя книга покажет это читателю с достаточной убедительностью.

Приношу мою глубокую благодарность Ивану Сергеевичу Миронову, оказавшему большую помощь в издании этой книги.

Уругвай, 1977 г.

ЧАСТЬ I. КРЫМСКИЙ КАДЕТСКИЙ КОРПУС

Последние дни в Крыму

В годы гражданской войны почти все кадеты южнорусских кадетских корпусов, в возрасте от четырнадцати лет и выше, пошли добровольцами в Белую армию. Ни у корпусного начальства, ни у родителей разрешения никто не спрашивал, — это было время всеобщей разрухи и крушения нормальных устоев, — но при записи в воинские части все младшие, конечно, врали, что им исполнилось шестнадцать лет. Командиры полков и батарей верили на слово, или делали вид, что верили, принимали кадет охотно и даже до некоторой степени щеголяли друг перед другом количеством такого рода подчиненных, считавшихся особенно надежными. Но в августе 1920 года из Грузии привезли в Ялту уцелевшие кадры Полтавского и Владикавказского кадетских корпусов,[3] вслед за чем, но приказу генерала Врангеля, всех находившихся на фронте кадет начали откомандировывать из воинских частей, для окончания курса наук в этом сводном корпусе.

Мне в это время было около семнадцати лет и я уже имел солидный боевой стаж. В начале 1920 года, после эвакуации кавказского побережья, волею случая попал из армии во флот и теперь, едва возвратившись из крайне неудачного для нас десанта на Таманский полуостров, получил предписание немедленно отправляться в Ялту.

То, что после трех лет революционной бури и гражданской войны сохранилось от моего, Петровского-Полтавского кадетского корпуса, я нашел в Орианде, в казарме Крымского конного полка. Там было человек двадцать воспитателей и преподавателей, да несколько десятков кадет младших классов. Примерно столько же насчитывалось владикавказцев. Старшеклассников было еще очень мало, к моменту моего приезда из кадет первой роты[4] собралось не более двадцати человек.

Жизнь едва налаживалась, кормили впроголодь, — преимущественно камсой и "шрапнелью"[5] спали мы на деревянных топчанах, укрываясь собственными шинелями. Учебных занятий еще не было. Малышей, чтобы поменьше хулиганили, воспитатели старались занять какими-то чтениями и повторениями, а нас, старших, ввиду нашей малочисленности, предоставили самим себе. Вообще в отношении кадет-фронтовиков в корпусе наблюдалась некая неуверенность. Мы приезжали с оружием (винтовки сдавали в цейхгауз, а револьверы и шашки оставляли), многие с Георгиевскими крестами и с не вполне залеченными ранами; вид и повадки у всех были независимые и начальство явно затруднялось в обращении с нами и в выборе методов приведения нас в нормально-кадетское состояние.

И мы, пользуясь этим, что называется, прожигали жизнь с двух концов: днем до одури резались в преферанс и в подкидного дурака, а вечером, наведя красоту, отправлялись в сказочно прекрасный ориандский парк или в Ливадию, ухаживать за местными барышнями. Впрочем, я нашел время и для того, чтобы нагнать пропущенное в области учебных занятий и благополучно сдать экзамены в седьмой класс.

С фронта, между тем, ежедневно прибывали кадеты всевозможных корпусов и когда их собралось несколько сот человек, нас перевели из Орианды в Массандру, где нашлось более обширное и удобное помещение. К этому времени наш Сводный корпус, приказом генерала Врангеля был переименован в Крымский, с установлением нового, общего для всех погона. Директором этого корпуса был назначен генерал-лейтенант В. В. Римский-Корсаков, в просторечьи "Дед", прежде бывший директором первого Московского.

Едва мы немного обжились в Массандре и собирались приступить к классным занятиям, пришла грозная весть о падении Перекопа и почти сейчас же — приказ спешно готовиться к эвакуации. Первую роту вооружили винтовками и предоставили в распоряжение ялтинского коменданта, для несения караульной службы в городе и для борьбы с начавшимися грабежами. Младшие кадеты помогали паковать корпусное имущество и перевозить его в порт.

По-началу все шло благополучно, в соответствии с общим планом эвакуации. Корпусу отвели для погрузки пришедший в Ялту транспорт "Сарыч", на него уже успели погрузить часть имущества и младших кадет, когда в город пришли отступающие части конницы генерала Барбовича и "Сарыч" был передан им. Нас сгрузили и корпус оказался в неопределенном, если не сказать критическом положении. В порту в это время находился еще один транспорт, уже до отказу набитый людьми и вскоре ушедший, да пассажирский пароход "Константин", на который тоже грузилась конница Барбовича, вперемежку с ялтинской "знатью". Никаких иных транспортных средств не предвиделось, и не на шутку встревоженный "Дед" Римский-Корсаков отправился к заведующему эвакуацией генералу Драценко, чтобы выяснить судьбу корпуса. Для внушительности он взял с собою адъютанта и двух старших кадет, Георгиевских кавалеров, вооруженных винтовками. Я был одним из них и присутствовал при этом драматическом разговоре.

- К сожалению, ничего не могу сделать, ваше превосходительство, — заявил генерал Драценко. — Эвакуируются десятки, если не сотни тысяч людей и транспортов для всех не хватает. В моем распоряжении больше ничего нет.

— Но ведь эвакуация кадетского корпуса была предусмотрена. Мы получили приказ к ней готовиться и транспорт нам был не только обещан, но и прислан.

— Я это знаю. Но неожиданно в Ялту отступили воинские части, которые по плану эвакуации должны были грузиться в других портах. И согласно распоряжению штаба Главнокомандующего, я обязан обеспечить их транспортными средствами в первую очередь.

— Но не оставлять же здесь кадет! Вы не хуже меня знаете, какая участь их ожидает в этом случае. Прошу вас немедленно позвонить в штаб генерала Врангеля и добиться того, чтобы нам предоставили возможность эвакуироваться.

— Я уже звонил и докладывал обстановку. Ответили, что свободных транспортов нет, но обещали, что если где-нибудь окажется недогруженный пароход или военный корабль, его в последний момент направят в Ялту. Будем надеяться на это.

— Мне нужна не надежда, а уверенность в том, что кадеты не будут брошены. Я за них отвечаю не только перед родителями, но и перед Россией, ибо никто не защищал ее с большей жертвенностью, чем они.

— Я вас понимаю и сочувствую вам, генерал. Но изменить существующее положение не в моей власти.

— Однако городскую публику, которая, оставаясь здесь, рискует гораздо меньше, вы грузите и для нее место нашли. А несколько сот таких вот мальчиков, — сказал багровый от возмущения Дед, указывая на нас рукой, — готовы оставить на расстрел! и это после тою, как в самые трудные годы они не жалели для Родины ни крови, ни жизней. Сколько ты получил ранений, Каратеев?

— Три, ваше превосходительство!

— А ты, Вержбицкий?

— Двенадцать, ваше превосходительство![6]

— Вот видите, генерал! И таких у меня больше половины, а остальные, по возрасту своему, еще не в состоянии поднять винтовку. Что же, оставлять их всех на расправу красным?

— Ах, Боже мой! — схватился за голову Драценко.

— Что же я могу сделать! Есть у меня, правда, одна баржа, но я не рисковал ее вам предложить, ибо она так ненадежна, что никто не захотел на нее грузиться. Если будет буря, наверняка потонет. Словом, посудина дрянь, а команда и того хуже. Но если хотите...

— Можно ее посмотреть?

— Пожалуйста. Мой адъютант вас проводит.

"Посудина" оказалась большой плоскодонной баржей "Хриси", которая принадлежала какому-то греку и обычно совершала рейсы в пределах Черного моря, промышляя главным образом контрабандой. Она была снабжена машиной, позволявшей развивать скорость до пяти узлов в час и общий ее вид не внушал никакого доверия. С первого, даже неопытного взгляда было ясно, что в период осенних штормов пересекать на ней море весьма рискованно, особенно при той осадке, которую она получит, когда на нее погрузится несколько сот человек, со всем корпусным имуществом. Но отказавшись от нее мы обрекли бы себя на еще больший риск и потому Дед раздумывал недолго. Баржа была одобрена, к великому неудовольствию ее капитана, который пустил в ход все свое красноречие, чтобы отговорить нас от безумной, по его мнению, затеи. Его поддержала и команда, — человек восемь всякого причерноморского сброда, глядевшего волками. Но все это не возымело на нас никакого действия. Баржа была подана к молу и мы начали на нее грузиться.