Современная россия и идея народной монархии

В отличие от твердолобых наследников революционной народнической догмы, типа П. Лаврова и С. Кравчинского, по-прежнему считавших общинный социализм будущим России, и от нарождавшихся марксистов, устами Г. В. Плеханова приветствовавших разложение общины и пролетаризацию ее членов как залог будущей социалистической революции, либеральные народники, не отказываясь от социалистической перспективы в туманном будущем, в реальности перешли на прагматические реформаторские позиции. Перейдя от революционных проектов к так называемой теории малых дел, они, использовав все свои знания о реальной России, накопленные за долгий период бесплодной революционной пропаганды в крестьянских массах, начали организацию кооперативной деятельности с учетом современного им западноевропейского опыта. Признавая все своеобразие русской общины, либеральные народники старались соединить российские артельные традиции с опытом крестьянской социальной взаимопомощи, существовавшей в Германии, Великобритании, Франции и скандинавских странах. Фактически именно с этого времени - с начала 90-х годов XIX столетия - в России появляются ростки крестьянских сбытовых кооперативов, на основе которых двадцать лет спустя, перед Первой мировой войной, расцвели маслодельная, сыроварная и другие отрасли сельского хозяйства России. Однако в начале 90-х годов все это было еще впереди.

Выход на общественно-политическую сцену России либеральных народников с их идеями эволюционного развития крестьянского хозяйства без решительного разрушения основ общины и без крайней идеализации ее вызвал негативные отклики среди различных политических сил. Как правые, так и левые защитники общины (консервативные монархисты - славянофилы, с одной стороны, и традиционные народники-революционеры - с другой) увидели в этих идеях: первые - посягательства на святые основы народной жизни, вторые - предательство идеалов крестьянской революции, столь дорогих их сердцу.

Но наиболее резкой критике подвергли новых либеральных народников революционеры-марксисты. Ярким образчиком этой критики стала статья В. Ульянова "Что такое друзья народа и как они воюют против социал-демократов?". Основным пафосом этой статьи было обвинение либеральных народников в том, что они затушевывают социальные противоречия в деревне своими предложениями агротехнических улучшений и налаживания сбытовой кооперации, чем лишают рабочий класс союзника в деревне в борьбе за пролетарскую революцию.

В этой ситуации 90-е годы прошлого века стали своеобразной развилкой различных путей дальнейшего экономического, а в значительной степени и политического развития России. Политика Витте, как указывалось выше, значительно усилившая налоговое бремя на крестьянство ради финансовой стабилизации и ускоренной индустриализации страны, резко ограничила возможности воплощения в жизнь вышеизложенных эволюционных проектов развития сельского хозяйства в России.
Разорение значительной части крестьянства, превращение ее в городских люмпенов, скопление в городах полукрестьянских-полупролетарских элементов, утерявших свои прежние патриархальные корни и не обретших ничего взамен, создало к началу ХХ века крайне напряженную обстановку в стране. Резко замедлив возможность эволюционного развития общины и создав многочисленный люмпенский слой в крупных городах, Витте, сам того не желая, создал в России вследствие своих реформ революционную ситуацию, самым тягостным явлением в которой было даже не озлобление обнищавшей части деревенских и городских низов, а начавшаяся их стремительная духовная деградация. Распад прежнего общинного мира и выпадение из него значительной части его прежних членов ломали сознание этих людей, их прошлые социальные навыки, наносили сильнейший удар по их религиозным верованиям.

В этой обстановке создалась благодатная почва для революционной пропаганды, не существовавшей прежде в России. Революционная пропаганда, ведшаяся социалистической интеллигенцией, развивалась по двум линиям: "разоблачение" и всяческое поношение православно-монархических ценностей сочеталось в ней с умелым использованием той части традиционной психологии пролетаризированных крестьян, которая перекликалась с уравнительными идеями социализма. Таким образом, на обломках православной веры и крестьянско-общинной патриархальной морали задолго до февральского и большевистско-октябрьского переворотов начал созидаться облик "нового человека". Это был в первую очередь человек, лишенный христианских начал в душе, замененных привитым ему революционной пропагандой пониманием своих "классовых интересов", стоявших превыше всех остальных ценностей. При этом происходило своеобразное превращение социалистических, и преимущественно марксистских, догм в своего рода "псевдорелигиозные постулаты", когда тяга к революционной вере, сохранившаяся в душе новоявленных пролетариев, реализовывалась в идеях построения царства Божьего на земле, каковым и представлялся социализм многим рядовым членам большевистской и эсеровской партий.

Именно подобный подход к социализму с опорой на вышеуказанные социальные слои не позволил перевести русское рабочее движение на рельсы социал-демократии реформистско-западного типа, когда Плеханов и подобные ему лидеры осознали необходимость этого. Если даже внутри революционного рабочего движения потерпела поражение попытка перевести его на более здравый эволюционный путь, то что же можно сказать о возможности идейного противостояния ему извне? Фактически ни власть, ни церковь, ни лидеры либерально-буржуазной оппозиции власти не смогли противопоставить ему ничего. Если власть, вплоть до революции 1905 года уверенная в незыблемости патриархальных основ русского общества, лишь в 1905-1907 годах убедилась, что это уже далеко не так, то либеральная оппозиция, убежденная, что у нее "нет врагов слева" (П. Н. Милюков), лишь слегка журила революционно-социалистических лидеров за излишние радикализм и нетерпение.

Единственной силой, которая могла бы противостоять этой новой религии "классовой ненависти", могла бы явиться русская православная церковь. Однако, будучи связана по рукам и ногам синодальным устройством, установленным еще в эпоху Петра I, она не могла действовать самостоятельно, как независимая и в то же время консервативная общественная сила. Реформа синодального устройства церкви, вопрос о которой поднимали еще столь прозорливые ее деятели, как епископ Игнатий Брянчанинов, известный славянофильский мыслитель Хомяков и некоторые другие, так и осталась неосуществленной в XIX столетии. Поэтому, когда в начале ХХ века в результате виттевских реформ и неконтролируемого роста городского беднейшего населения за счет пролетаризированных крестьян произошло резкое падение нравственности и религиозности значительной части русского народа, церковь не смогла вовремя прийти на помощь духовному смятению и сомнениям, ведшим к краху православной веры у этих людей. Тем более в ее подчиненном положении государственным чиновникам, превратившим ее в департамент по духовным делам, не могла она сколько-нибудь эффективно противостоять революционной пропаганде. Отдельные светочи православия, подобные святому праведному отцу Иоанну Кронштадтскому, протоиерею Иоанну Восторгову, митрополиту Антонию Храповицкому, последним оптинским старцам и некоторым другим священнослужителям и церковным пастырям - иерархам, пытались это делать достаточно независимо от государственной власти и чиновников Синода. Однако подобная "самодеятельность" если и не пресекалась прямо служащими "церковно-государственного ведомства", то во многих случаях активно не одобрялась ими. Таким образом, власть лишала себя и Россию единственной духовной опоры, того оплота в борьбе с революционными влияниями в народных массах, который мог бы остановить страну у края пропасти.

Помимо вышеуказанных светочей православия, живших и действовавших в это время, среди светской, но православно-верующей интеллигенции появлялись отдельные личности, пытавшиеся не только способствовать духовному христианскому просвещению смятенных масс, но и стремившиеся создать теоретическую базу нового воплощения в жизнь старых общинно-православных традиций. Одним из наиболее оригинальных разработчиков подобных идей был Л. А. Тихомиров, в прошлом один из организаторов убийства Александра II и других террористических актов, известный лидер народовольцев. Прозревший и покаявшийся в своих преступлениях, он искренне принял идею православной монархии как вечный идеал для России, ее прошлого, настоящего и будущего. Не встречая доверия в монархических кругах, где патентованные монархисты из чиновничьего и светского общества видели в нем лишь подозрительного бывшего революционера, и остро ненавидимый в революционных и либеральных слоях как изменник "освободительного движения", он всей жизнью доказал честность своего выбора. Когда в феврале 1917 года, после отречения императора Николая II, многие бывшие псевдомонархисты спешили, опережая друг друга, присягнуть новому режиму, Тихомиров остался тверд, как скала, в своих выстраданных им православно-монархических убеждениях, и даже приход к власти большевиков и угроза гибели в чекистских застенках не изменили этой его позиции.

Основу взглядов Л. А. Тихомирова составляли идеи так называемой народной монархии. Во многом будучи разработанными на фундаменте славянофильства, они в то же время носили оригинальный, в значительной степени абсолютно новаторский характер. Если славянофилы старого типа, подобные К. и И. Аксаковым, Ю. Самарину, А. Хомякову и другим, видели основу социального устройства России в неизменной крестьянской общине - носительнице извечного народного духа, то Л. А. Тихомиров, знавший жизнь не только с крылечек помещичьих усадеб и, еще будучи народовольцем, исколесивший пол-России, видел неизбежное разложение старых форм общины. В то же время он, несомненно, не мог стать на антиобщинную позицию либералов-западников. Видя огромный потенциал общинной традиции, он прекрасно понимал невозможность сохранения общины в ее неизменных, "вечных", как казалось славянофилам, формах. Тихомиров поставил всерьез вопрос о позитивном социальном конструировании, которым должна была заняться власть в противовес как рыночному хаосу, так и социалистическим утопиям. Особенно возросла необходимость подобного конструирования после реформ Витте, попытавшегося втолкнуть русское общество в прокрустово ложе либерально-капиталистической экономической модели. Именно в это время зрелый Тихомиров в своей известной работе "Монархическая государственность" и в целом ряде написанных в то же время статей (прежде всего в статье "Рабочий вопрос в современной России") выдвинул идею корпоративно организованного общества, одинаково чуждого как либерально-капиталистической, так и социалистической идеологии.

Смысл тихомировского корпоративизма составляла идея об организации общества на принципах профессиональной солидарности. Вместо классовых интересов, признававшихся основой общества как либералами, так и социалистами, он выдвигал социально-групповые интересы. Тихомиров не просто выступал за посредничество государства в спорах между рабочими и предпринимателями, а выдвигал идею симбиоза их интересов как на отдельных предприятиях, так и в общенациональном масштабе. В этом смысле он, опередив свое время, как бы предвидел появление японской и южнокорейской моделей развития экономики. Идеи, близкие тихомировским, развивались также в 20-30-е годы нашего столетия такими разными политиками, как Муссолини в Италии и Рузвельт в США.