ТРИ ГОДА В БЕРЛИНСКОМ ТОРГПРЕДСТВЕ
-37-
называя фамилии, она кому-то доказывает, что кого-то оставить здесь, в Берлине, нельзя, так как на него имеется требование. Однако, интонации ее делаются все мягче, и, наконец, я слышу:
— Хорошо, я распоряжусь. Она уже здесь.
Нетрудно дагадаться, что речь идет обо мне. Положив трубку, Иоффе обращается ко мне тем же, вероятно, оставшимся по инерции, мягким тоном:
— Товарищ Солоневич, импортный директорат требует, чтобы вы остались работать здесь, в Берлине. Вы знаете языки и будете здесь гораздо нужнее. В Кельн же поедет другая, знающая только немецкий. И мы даем вам сто тридцать долларов, как вы просили.
Должно быть мое лицо имеет довольно глуповатый вид, потому что Иоффе считает долгом меня успокоить:
— Вам здесь лучше будет. А теперь идите устраиваться с комнатой и прочим. И, — при этом она окидывает меня полу-презрительным взглядом, — вам действительно надо одеться. Послезавтра приходите на работу к десяти часам.
*
* *
Так волею импортного директората — а как я потом узнала, воля эта управлялась личной склокой между одним из директоров и заведующим кельнским отделом — я осталась в Берлине.
Что сказать о наших первых впечатлениях от Берлина! Огромный, четырехмиллион-
-38-
ный город, с прекрасными чистыми улицами, площадями и парками, великолепными витринами и разноцветной, феерической ночной рекламой — был так непохож на грязную, обшарпанную, серую советскую Москву, что в первые дни мы ходили, как обалделые. Было странно, что можно все купить без очереди, а масса красивых предметов, которых Юра еще никогда в жизни не видал и которые я забыла — когда видала, заставляли нас останавливаться и простаивать подолгу перед витринами. Юрочку особенно притягивали выставки велосипедных и оружейных магазинов. Эта любовь сохранилась у него, впрочем, во все время его пребывания в Германии. Для него не было большего удовольствия, как забраться в окрестности Александер-Платц в огромный магазин Махнов. Это — универсальный магазин по части велосипедов и всяких запасных частей и инструментов. Там Юра мог проводить целые дни.
Я лично — каюсь — пропадала в универсальных магазинах Тица, Вертгейма и Карштадта. Прежде всего надо было придать себе и Юре мало-мальски европейский вид. Удалось ли мне это вполне — сильно сомневаюсь, так как, пересматривая теперь иногда наши фотографии того времени, я вижу перед собой довольно безвкусно одетую даму и утрированно-спортивного вида мальчугана в огромной для его роста клетчатой кепке. Но тогда мы казались себе верхом элегантности. Да оно было и понятно — после десяти лет нищеты, рваного белья, перелицованных платьев, пальто из одеял и бумажных чулок (о, шел-
-39-
ковые чулки — какой это предмет вожделений всех советских женщин!) — было на что глазам разбежаться.
Собственно говоря, в те первые месяцы жизни «на воле» я не совсем отдавала себе отчет в реальной стоимости германской валюты. Говорю «германской» потому, что, несмотря на то, что номинально торгпредские служащие получают зарплату в долларах, фактически она выдается им в валюте той страны, где они работают. На германские деньги я получала 540 марок, что по номиналу равнялось 270 советским рублям, в действительности же я на эти 540 марок могла купить неизмеримо больше. Когда выяснилось, какую массу всего я могу купить на эти деньги в Германия, я помянула недобрым словом Слуцкого, который лгал мне, утверждая, что на 120 долларов в Берлине я буду голодать.
Вот для сравнения приблизительная стоимость килограмма продуктов или штуки предмета в Москве и в Берлине (см. на 40 стр.):
Итак, значит, советская власть платит своим служащим, проживающим заграницей, в среднем в 20-25 раз больше, чем проживающим внутри СССР. Чем это объяснить? Единственно — желанием еще и еще раз обмануть иностранцев, которые должны видеть, как хорошо оплачивают большевики своих служащих. Это своего рода реклама, и обходится она русскому народу в очень круглую сумму. Между прочим, этим чрезвычайно привилегированным положением заграничных служащих объясняется также поразивший меня в бытность
-40-
мою в торгпредстве факт, что почти 70 проц. всех служащих — евреи. Как известно, евреи всегда стараются занять наиболее выгодные места. Их, например, почти нет на должности сельского учителя или почтово-телеграфного чиновника, но зато полпредства и торгпредства ими буквально оккупированы.
Возвращаясь к вопросу о заработной плате. Интересно отметить разницу, существующую между так называемыми «командированными» из Москвы и «местными» служащими. В то время, как командированная стенотипистка получает около 500 марок в месяц, такая же, если не более, квалифицированная «местная» стенографистка — будь то немка или русская — получает только 300 марок. Конечно, при
-41-
германских ставках 300 марок — тоже довольно высокая ставка, так как та же немецкая стенотипистка, служа в германской фирме, получает всего 150 марок. Но, повторяю, «местный» персонал торгпредств набирается исключительно из коммунистов, да еще не рядовых, а активных. Поэтому советская власть заинтересована в том, чтобы они были довольны своим положением. Более того, она просто компенсирует их этой службой за их заслуги в деле «борьбы против существующего строя» и платит им сознательно вдвое больше, чем они получали бы у «прогнивших капиталистов».
По своей работе мне пришлось много сталкиваться с этими немецкими коммунистами, и я могу сказать, что большинство из них истинного положения дел в СССР не знает. Как и в СССР, они делятся на нечестных карьеристов и наивных простачков. Идеалистов среди них я почти не встречала, причем, чем выше стоит на иерархической лестнице тот или иной иностранный коммунист, тем более шансов на то, что он просто-напросто негодяй, продающий свою страну за понюшку табаку. Редко-редко попадаются такие положительные типы, как, например, моя близкая сослуживица по торгпредству Эмми Эгер, но о ней потом. Она, кстати, теперь, вероятно, уже разочаровалась в коммунизме, так как после прихода Гитлера к власти сочла нужным выехать в Москву. Воображаю, как она теперь там себя чувствует!
Итак, об Эмилии Эгер в другом месте, а теперь вернусь к зарплате. Как я уже сказала,
-42-
я себе отдавала весьма слабый отчет в стоимости новых для меня германских денег. Все казалось мне страшно дешевым, все хотелось купить, ибо в психике еще сидели воспоминания о СССР, где ничего нельзя было достать, а если в каком-нибудь магазине и появлялся какой-нибудь товар, то низкого качества и в очень ограниченном количестве. Надо было стоять в очередях и хватать, что попало. А тут, в Берлине, всего было много, все было сравнительно дешево, качество было превосходное — ну как было не наброситься! И это удел всех советских служащих, попадающих заграницу. Они буквально набрасываются на все, накупают массу ненужных вещей, а когда затем их откомандировывают обратно — оказывается, что самого-то нужного они так и не удосужились купить.
ФРАУ БЕТЦ
Первым делом нужно было найти комнату, так как в гостинице становилось уж очень дорого, да и неудобно жить. И тут сказалась все та же советская закваска. В Москве, да и во всех крупных городах СССР, комнату найти — это все равно, что выиграть миллион в лотерее. А так как два первых дня в Берлине мы провели в районе Фридрихштрассе, т. е. берлинского Сити, где одно на другом нагромождены конторы, бюро, банки и торговые
-43-
учреждения, и где вывесок о сдаче комнат почти не видно, я — о, санкта симплиситас! — решила обратиться ни много, ни мало, как к секретарше советского консульства, куда Иоффе велела мне поскорее явиться, чтобы там зарегистрироваться.
Консульство помещалось тогда еще в здании полпредства на Унтер ден Линден. В виду того, что в консульство приходит много незнакомых людей — а большевики смерть как боятся налета со стороны национал-социалистов или фашистов, — теперь консульство выселено из здания полпредства и перенесено в помещение GarantieundKreditBank, негласного филиала Госбанка СССР. Я зарегистрировалась и спросила, не может ли товарищ секретарь посоветовать мне, где я могла бы найти комнату.
Товарищ секретарь сделала озабоченное лицо, подумала с минутку и сказала:
— Знаете что? спросите на Доротеенштрассе, дом номер такой-то, в пансионе фрау Бетц. Кажется, у нее есть комната. Она, кстати, говорит по-русски.
И хотя мне вовсе не улыбалось селиться у человека, говорящего по-русски, так как мне хотелось возможно скорее усовершенствоваться в немецком языке и научить ему Юру, я все-таки пошла к фрау Бетц.
«Дом номер такой-то» по Доротеенштрассе — это пятиэтажный ящик, и на вершине этого ящика проживает вот уже, кажется, двадцатый год почтенная фрау Бетц. У нее — что-то около десяти комнат, она держит пан-
-44-
сион и, как оказалось впоследствии, имеет негласную договоренность с секретарями некоторых, расположенных по близости, иностранных посольств, в том числе и советского.
Фрау Бетц встретила нас с Юрой приветливо и первым делом спросила:
