Соха и бомба

Александр III и Николай II оставили нам в наследство мощную индустриальную державу, а Сталин перевел её на рабовладельческие рельсы

125 лет назад, 20 октября (1 ноября) 1894 года в 2 часа 15 минут, сидя в кресле в старом Ливадийском дворце в Крыму от острой почечной недостаточности скончался Император Всероссийский Александр III, Царь Миротворец. В тот же день на престол вступил его сын Николай II, царствовавший 22 с небольшим года, свергнутый заговорщиками и революционерами и расстрелянный вместе с женой, детьми и приближёнными в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.

Император Александр III. Vladimir Boiko / Globallookpress

Царствования отца и сына в мемуарах некоторых деятелей той эпохи (прежде всего С. Ю. Витте), перетёкших в современную публицистику, иногда пытаются противопоставлять. Мол, Александр III был мощным, почти брутальным волевым государем, который решительно вёл страну вперёд, а Николай II оказался якобы слабым, неудачливым, доведшим дело до революции.

На деле между Александром III и Николаем II было больше общего, чем различий. Вопреки мифу о «брутальности» император Александр был очень сдержанным и вежливым человеком, который, к примеру, никогда не «тыкал» даже лицам низших званий, что «по-отечески» практиковали его отец и дед. Вежливость и деликатность Николая II хорошо известны, и чаще всего именно их клеветники и выдавали за мнимую «слабость».

Против обоих государей велась ожесточённая информационная война со стороны прогрессивно-освободительной интеллигенции. То, что вся эпоха царствования Николая II — это время мученического стояния против сплошной клеветы, — сегодня очевидный всем факт, против Александра III артиллерию лжи ещё не успели развернуть во всю мощь, но тем не менее огромная доля клеветы досталась и ему: вспомним абсолютно лживую сплетню (растиражированную пачкуном Пикулем) об «алкоголизме» императора, который якобы прятал от жены флягу с коньяком за голенищем сапога. Эта картинка так подходила к создававшемуся клеветниками имиджу царя-мужлана. На деле император Александр III не выносил крепкого алкоголя, его никто никогда не видел не то что пьяным, но даже во хмелю, за столом ему вместо вина зачастую подавали лимонад, а из алкогольных напитков он предпочитал виноградные вина, и именно по его инициативе удельное ведомство поручило князю Голицыну создать легендарные винные центры в Крыму и на Кавказе — Массандру и Абрау.

Оба государя были, если так можно выразиться, славянофилами на престоле, убеждёнными русоцентристами, сторонниками самобытности русской цивилизации, что подчёркивали даже своим внешним видом: после без малого двухсот лет запретов Романовы снова облеклись в бороду, а затем и в старый русский костюм и косоворотку. Александр III неоднократно повторял, что «Россия для русских и по-русски», и проводил энергичную русификаторскую политику.

Для Николая II неприемлемость «петровского» метода обращения с Русью, обращения её к чуждым началам была аксиомой:

Конечно, я признаю много заслуг за моим знаменитым предком, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил вашим восторгам. Это предок, которого менее других люблю за его увлечения западной культурой и попирание всех чисто русских обычаев. Нельзя насаждать чужое сразу, без переработки. Быть может, это время как переходный период и было необходимо, но мне оно несимпатично,

— так, по воспоминаниям капитана л-гв. Егерского полка В. А. Каменского (позднее — курьера генерала Врангеля), Государь охарактеризовал политику знаменитого европеизатора.

Именно при Александре III и Николае II Российская империя стремительно превращалась в русскую национальную империю, которая покоилась на принципе самобытной православной цивилизации и развивала свою богатую национальную культуру. Для обоих государей была характерна искренняя религиозность и приверженность аутентичным традициям Православной Церкви. Александр III, к примеру, постоянно подчёркивал, что иконы должны писаться в «рублёвском, строгановском, а то и вообще в старорусском стиле». При этих царях оригинальным архитектурным стилем храмостроительства начали становиться неовизантийский и неорусский стили, поднявшие русское зодчество на новую высоту. Николай II с характерной для него глубинной мистической религиозностью осознал важность для страны агиополитики, а потому провёл целую серию канонизаций святых, включая самую знаменитую — канонизацию преподобного Серафима Саровского.

И тем неожиданнее для тех, кто привык противопоставлять традицию и модернизацию, приверженность вере и индустриализм, тот факт, что именно Александр III и Николай II начали решительный поворот России к индустриализму. Поворот, требовавший немало мужества, свободы от предрассудков и от давления общественного мнения, чрезвычайно рискованный и в то же время безальтернативный, если Россия хотела сохраниться в ХХ веке в числе великих держав.

Император Николай II. Фото: Stapleton Historical Collection / Globallookpress

Нам сегодняшним необходимость индустриализации и промышленного развития кажется чем-то само собой разумеющимся. Одним из главных аргументов неосталинистов в оправдание красного террора, расправы над крестьянством и лагерей является ссылка на необходимость промышленного рывка, который был оправдан любыми жертвами. Мол, «как говорил Черчилль, Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой», а это всё перед судом истории спишет. Об этой фейковой фразе и о том, совершил ли Сталин великий индустриальный рывок, мы поговорим чуть позднее, а пока укажем: для современников Александра III и Николая II необходимость индустриализации была отнюдь не столь очевидна.

На момент воцарения Александра III в русском обществе существовал своего рода право-левый, чиновничье-помещичье-революционный консенсус: путь индустриального развития не для России, капитализм нашей стране не подходит, так как ведёт к обнищанию-пауперизации населения, промышленность ведёт к появлению пролетариата, страдающего и нищающего класса. Чтобы не допустить бедности и народных страданий, Россия должна оставаться аграрной и крестьянской страной, в которой механизмы русской сельской общины якобы предохраняют мужика от полного обнищания и являются залогом перехода к социализму, минуя капитализм (тут с русскими народниками соглашался даже сам Карл Маркс).

Неприкосновенность аграрного строя и неприкосновенность общины для недопущения пролетаризации были той платформой, на которой смыкались цареубийцы-народники, консервативные помещики и озабоченные на свой лад общественным благом чиновники. Считавшийся главным идеологом царствования Александра III К. П. Победоносцев также считал, что ни общину, ни аграрный строй трогать не нужно, так как якобы только они являются залогом интуитивного крестьянского благочестия и верности монархии (иллюзия, за которую Россия дорого заплатила в 1905 году).

Предполагалось, что Россия прекрасно может жить потреблением и экспортом продукции своего сельского хозяйства, избегать ловушек «рабочего вопроса», а необходимую промышленную продукцию импортировать на вырученные за зерно деньги, преимущественно из Германии. Фактически предполагалось, что Россия будет функционировать как аграрный придаток германской индустрии, и обе страны будут находиться в гармонии и согласии.

Оппонентов этого пути, настаивавших на необходимости развития самостоятельной промышленности, на разрыве с индустриальной зависимостью от немцев, на протекционистских тарифах, национализации железных дорог, инвестициях в индустрию, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Это был главный публицист Империи, хозяин «Московских ведомостей» М. Н. Катков, это были два постоянных корреспондента «Московских ведомостей»: математик и инженер-машиностроитель И. А. Вышнеградский и молодой карьерист-железнодорожник С. Ю. Витте, большой поклонник главной политико-экономической доктрины индустриализации, теории национальной политической экономии, созданной Фридрихом Листом. И, наконец, великий учёный-химик и экономист, создатель российской нефтяной промышленности Д. И. Менделеев.

Учёный Дмитрий Менделеев. Фото: Globallookpress

Позиция этих людей — защитников идеи опережающего индустриального развития страны, основания национальной промышленности, порвавшей с зависимостью от Германии и защищённой от неё тарифами, полагавших, что в развитии рабочего и предпринимательского слоёв нет ничего дурного, настаивавших, чтобы вместо тормозящей экономическое развитие общины крестьяне получили настоящую частную собственность, — была позицией абсолютного меньшинства в тогдашней российской элиты.

Дело доходило до того, что про Менделеева за его статьи и выступления в пользу развития промышленности говорили как про наймита нечистых на руку дельцов, включая знаменитых Нобелей (так это было или нет, видно из того факта, что хотя Менделеев сыграл решающую роль в развитии бакинских нефтепромыслов, Нобелевской премии ему никогда так и не дали). А Менделеев говорил и в самом деле неудобные вещи, например, что никакие вложения в сверхурожайность и интенсивное земледелие в столь неудобном климате, как русский, не позволят стране достичь процветания и обеспечить достаток сельским хозяевам: это могут сделать только промышленность и развитие городов, которые, кстати, и выступят главным потребителем продукции села. Необходимо создание промышленных отраслей с возрастающей отдачей и протекционистская защита их роста.

Против протекционизма с одинаковой силой выступали как народнические, так и либеральные публицисты, не говоря об аграрных консерваторах. Если бы вопрос о будущем развитии России решался «демократически» или «аристократически», то со стопроцентной гарантией стране была бы избрана роль тихой аграрной державы, постепенно всё более отстающей от США, Германии, даже Франции, занимающей место на мировой периферии и постепенно обкусываемой более агрессивными и развитыми соседями вроде Японии.

Однако в России было самодержавное и монархическое правление. Александр III пришёл к убеждению о необходимости промышленного рывка и оказался способен принять на себя весь груз вытекавших из этого последствий. В 1887 году Вышнеградский был назначен министром финансов (к сожалению, в том же году умер Катков, и пропагандистская сила индустриального лагеря ослабла), а в 1889-м Витте — главой департамента железных дорог. Начата была работа группы по составлению нового таможенного тарифа, ведущим экспертом которой стал Д. И. Менделеев.

Новый тариф, который был принят в 1891 году, был фактически декларацией независимости русской промышленности от германской и вызвал бурю негодования в Берлине — началась продлившаяся несколько лет тарифная война: Германия повышала пошлины на русский хлеб, Россия повышала пошлины на немецкие промтовары.