ЛОЖЬ

Лиза надевала на себя бальное платье, с длинным, обнажающим спину по самого крестца, вырезом, и, поворачиваясь около тройного зеркала в комнате Марии Петровны, осматривала свою красивую, с желобком, хорошо загоревшую спину.

Марья Петровна залюбовалась на племянницу:

— Отчего ты, Лиза, не оделась еще при отце? Ему доставило бы удовольствие посмотреть на тебя в таком наряде…

— Ну!.. Что ты, тетя!.. Да разве можно?.. Папа такой старомодный. Он и то увидал мою завивку, и говорит: «Что это ты за рога нацепила на темя?». Он был так рад, что я не накрашена и губы без подмазки, что сказал: «как я рад, что ты не мажешься, как наши Парижские дуры»… А я сегодня и краску немножко положу, не хочется быть бледнее подруг.

Марья Петровна не спрашивала, кто будет провожать Лизу. Напрасный был бы вопрос. Ответ получился бы неопределенный: «кто?.. Подруги… их братья… Кое-кто из товарищей по школе… Ты их не знаешь, тетя…».

И еще — знала Марья Петровна, что вернется Лиза с разсветом, — свои ключи у нее, — и спрашивать, где провела она ночь, тоже безполезно… Такой уж век. Молодежь завоевала себе свободу, и не любит, чтобы вмешивались в ее дела. Старикам позволено жить, дышать позволено. А заглядывать в молодую душу? Зачем? Можно получить не любезный ответ, который, в переводе, будет обозначать: «а вам-то какое дело?»…

Мы, молодежь, свободны и независимы. Это мы строим государство. У нас есть свои наставники и руководители. Мы маршируем и делаем гимнастику мы участвуем на праздниках, вы можете смотреть на нас, любоваться нами, а проверять нас — не советуем… Мы строим, мы движемся вперед; вы, в свое время, разрушали и едва не погубили прекрасной нашей Родины, так уж сидите молча, и не безпокойтесь понапрасну…

Я хорошо загорала в этом году, — говорила Лиза, поворачиваясь перед зеркалом и щуря глаза, — ровно… Только не очень темно. А Соня вернулась с моря совсем негритянкой. Темная, темная…

Золотисто-смуглая, загорелая спина блестела молодым блеском тонкой кожи. Очень красива была она, стройная, гибкая, соблазнительно уходящая в стянутую юбку. Завитые в темени волосы отблескивали червонным золотом. Ясные голубые глаза шли счастьем и волнением ожидания…

Лиза думала: — «Сегодня все должно и решиться»… «Entweder-oder»…

Лизе не очень было приятно ехать в бальном платье, с длинным, узким шлейфом, по подземной дороге, но все так ездили, и Лиза с этим примирилась…

У Альвенберга ее ожидали. Все были в столовой, но за стол не садились. Лиза сразу увидела подле баронского председательского места, в вазе, большой букет прекрасных розовых гвоздик, перевитый голубой лентой. Кто-то подумал о ней. Неужели, Курт? Нет, конечно, милый баловник барон.

Едва Лиза вошла, как все встали:

— Achtung (*- Внимание! (Смирно!))!

Барон, высокий, лысый человек, безупречно одетый, с круглым, полным, веселым и добрым лицом, прекрасно выбритым и румяным, вставил в глаз монокль и пошел навстречу Лизе.

Большая люстра блистала множеством лампочек, отражалась пестрыми радужными огнями в хрустальных рюмках и бокалах, в темных разноцветных бутылках и фарфоровых блюдах, и бросала яркий свет на белую скатерть, усыпанную цветами.

Лиза сразу погрузилась в мир богатства, довольства, красоты и дружеского, товарищеского немецкого непринужденного веселья. Она любила этот мир. Она сейчас же позабыла об отце и о том, что ее ожидает завтра. Ей стало казаться, что этого не может быть, и то «entweder-oder», о котором она говорила тете Маше, вот-вот решится в ее пользу.

— Achtung! — барон подал Лизе букет. — Фрейлейн Лизе… Представлять вам никого не надо, вы всех знаете, но позвольте мне в этот наш прощальный вечер напомнить вам членов нашей дружеской компании, так опечаленной тем, что вы принуждены покинуть Германию, так гостеприимно вас принявшую, и где, я надеюсь, вы чувствовали себя, как дома… Я хочу, чтобы они все запечатлелись в вашей памяти навсегда… Если только в нашем мире есть такое понятие — «навсегда»?..

— О, барон, — сказала смущенная Лиза. — Могу ли я когда-нибудь и где-нибудь вас позабыть!..

— Вот этот, здоровый парень, — вы его знаете, — Курт Бургермейстер… О, я вижу, вы его очень хорошо знаете… Вы, как будто, даже немного покраснели… Славный парень, инженер, изобретатель и преданный сын Германии. Немножко узковат в своих воззрениях. И, пожалуй, — шляпа!.. Идет по цветнику, и не видит цветов, — удел ученых и, особенно, математиков…

Курт протянул Лизе большую, сильную руку. Какой-то ток промчался по жилам Лизы. Она посмотрела в глаза Курту. Она ждала, что скажет ей Курт. Может быть, это будет даже сейчас!.. Курт ясными, спокойными, уверенными в себе глазами посмотрел в синеву глаз Лизы, и, ничего не сказав, отошел в сторону, уступив место высокой темной шатенке, со стрижеными на затылке волосами, с локонами на темени, и почти черною обнаженною спиною… Ее круглое, с выдающимися скулами, лицо сияло. Она едва удержалась от того, чтобы не прыснуть радостным смехом в лицо Лизе.

— UnddasistdieslavischeSeele(*- А это — славянская душа!), Софихен Верховцева. Ваш верный и неизменный друг. Преданный вам со всем пылом славянской души.

Темная, загорелая рука в нежном золотистом пуху обняла Лизу за шею, и Соня горячо поцеловала подругу. Лиза почувствовала запах водки.

— Вы уже пили, — с возмущением сказала она.

— О! Ja!.. — ответила, смеясь, Соня.

— Позвольте, фрейлейн… это Фред Ленфельд… Покажи ладони, Фред… А? Какие мозоли!.. Только из лагеря, где отбывал повинность на рабочем фронте… Видите, как трудился Фред на пользу Государству… А сам — белокур, синеглаз, настоящий Гессенец… Чистая раса…

— Zu Befehl (* - Слушаюсь)! — ломающимся, полудетским голосом сказал юноша, одетый в коричневую рубашку с воротником и галстуком, вобранную в шаровары.

— Его сестра, Эльза… Доктор медицины.

Высокая, худощавая девушка в больших круглых очках радостно пожала рукуЛизы.

— Теперь пойдут все ученые… Кэт Бланкен… Не смотрите, Лиза, на легкомысленный, вид этой девицы, на ее столь развитую грудь и прочее и прочее; все в порядке; не смотрите, что она уже до вас порядочно выпила водки, Русской водки, — она, тем не менее, доктор политической экономии!.. Она даже любит, чтобы на письмах ей писали: Fraulein Doctor (* - Барышне доктору)… Ну, что скажу я вам о нашей маленькой Марихен Гутштабе?.. Вы посмотрите, можно ли довести свою плоть до такого полного отсутствия плоти?.. Один скелет… Статуэтка Хутшенрейтерского фарфора. Ни живота, ни груди, ни, словом, ничего того, что может волновать такого старого циника, как я… А волосы?.. Если не водород, то такого цвета ржаной соломы вы не найдете и у дев Гессенского Герцогства, где жили отважные Амазонки, прогнавшие римлян с высот Таунуса… Теперь… Кажется, мы все вместе смотрели Зудермановскую «Родину», с Зарой Леандер, в киношке. От Зудермана, как это всегда бывает в фильмах, ничего не осталось, зато Зара Леандер там сверх великолепна, и вы помните это?..

Барон прекрасным, будто и точно женским, низким, грудным контральто, пропел весьма выразительно:

Voll Verlangen nach der Liebe,

Und er wunscht, dass es ewig so bliebe,

Denn die Liebe macht so schon.

(*- Полон жаждой любви,

И желает, чтобы вечно так было,

Потому что любовь делает такою красивою.)

Монокль выскочил из его глаза. Круглое, полное лицо барона широко улыбалось, а молодой человек в синей матросской куртке с золотыми пуговицами с якорями, матрос немецкого торгового флота, высокий, темноволосый, с блестящим пробором на голове, припомаженный и очень красивый, вспыхнул ярким молодым румянцем, и большие, «карие, влюбленные глаза» его устремились на Лизу с таким обожанием, что Лиза смутилась…

— Игорь Верховцев. Германский подданный, — он немец! Но он в полной неприкосновенности сохранил свою Русскую душу и несет ее, как чашу переполненную драгоценным вином, полную горячей любви к Родине и ее олицетворению в вашем лице… Он хочет донести ее до счастливого часа освобождения России от жидовской власти большевиков… И я уважаю его, я ценю его, я люблю его, хотя и знаю, что, кликнет его Россия, настоящая, не большевистская Россия, не серп и молот, а двуглавый императорами орел, не красный флаг насилия, рабства и крови, но золотой Императорский штандарт, — и он забудет свое Германское подданство и побежит служить России… Я не осужу его тогда, я пойму его и прощу, потому что знаю, что нет ничего выше Родины… А сейчас Родина нашего Игоря — Германия… Не правда ли, мой милый?

— Zu Befehl, Herr Baron! (* - Слушаюсь, господин барон!)— ясно, четко, по-солдатски отчеканил Верховцев.

— А вот, Лизе, если будет у вас тяжелая минута тоски, если заговорит в вас ваша славянская душа, и захочется вам поплакать в жилет… Рекомендую вам — жилет этого немецкого философа из лучшей непромокаемой материи сделан… Если понадобится вам разумное слово человека, по-немецки, сентиментально влюбленного в вас тихой и преданной платонической любовью, — то приходите к этому верблюду в очках… Милый Ральф, откуда вы достали такие огромные и страшные очки? Такие носят только алхимики, американские студенты да еще… — барон выбросил монокль из глаза и добавил с необычайной серьезностью, — да еще очковые змеи…

Ральф Секендорф, милая Лиза, специалист по ядовитым газам. Он хочет изобрести такой газ, чтобы он действовал по всему земному шару, но только на неарийцев, — пустить такой газ, и в одно мгновение все жиды подохнуть. Но, будучи таким кровожадным, сам Ральф, если случится, поползет по нему букашка, он бережно снимет ее и пустит на волю, за окно. Ральф Секендорф, Лизе, влюблен в вас самою чистою, кристальною любовью, и мы можете ему вполне верить. Он философ… Нет, не подумайте, он не шляпа, как Курт, который до того заучился, что не может отличить бриллианта чистейшей воды от мусора… Но Ральф философ, и знает, что верблюды питаются не розами и фиалками, но колючими мимозами и сухою травою пустыни… Вот, кажется, и все… Ах, виноват, — еще лихой драгун Клаус Баум… Он и сабли не хотел снимать до вашего прихода… А, ведь, и тебя, мой милый Клаус, в один прекрасный день моторизуют, и ты с лихого коня пересядешь на вонючую мотоциклетку… Вот, Лизе, тут все ваши друзья. Они пришли сегодня ко мне, чтобы проводить вас, пожелать вам счастливого пути, и, ни буду скрывать, — скорого благополучного возвращения… Атеперь, meine Damen und Herren, Volksgenossen und Volksgenossinnen (* - Дамыигоспода! Мои товарищи и подруги!) … тра-та-ти-та-та-ра-та-та-та!.. К водке!..

— Но, безобразники… Я вижу, что вы уже пили, — сказала Лиза, принимая из рук барона хрустальную рюмку, до верха полную водкой. — У Софихен щеки бурые и глаза совсем масляные… Фред, ты напоил свою невесту… Она стала совсем, как калмычка…