РОЛЬ ВОЙНЫ В ИСТОРИИ РАЗВИТИЯ КУЛЬТУРЫ

В. Заболотный

РОЛЬ ВОЙНЫ В ИСТОРИИ РАЗВИТИЯ КУЛЬТУРЫ

Лет 40 тому назад идея вечного мира захватила европейские народы, и мы, русские, привыкшие идти в хвосте их, конечно, не думали иначе, чем они: все наши газеты, журналы, брошюры, книги наполнены были чаянием будущего рая на земле. Наш благодушный Император Николай II согласился стать во главе Гаагской конференции, ведающей мирным разрешением международных отношений. Один лишь правитель, наш ближайший сосед, Император Вильгельм II, не верил в осуществление вечного мира. Он говорил: «Мир ничем лучше не может быть обеспечен, как готовой к бою армией», и, обращаясь к своим офицерам, сказал: «Кто хочет на свете чего-нибудь достигнуть, он должен этого добиться не пером, а мечом».

В это время я работал над вторым вопросом моей философской системы, а именно: над вопросом «что такое война?» Книга вышла в 1900 году, и я в ней, на основании фактов, собранных мною, говорил, что современные народы вскоре ринутся друг на друга, как греки в Пелопоннесскую войну.

Мой труд, при общей агитации вечного мира, как противоречие ей, встретил в печати гробовое молчание, хотя и был распродан. Вскоре случилась русско-японская война, а затем то, что я предсказывал, — общая европейская битва народов. Сам я попал, к великому своему удовольствию, в восточные стрелки в Маньчжурию, т.е. в передовые части войны, и предо мною развернулись все невзгоды, все ее бедствия, на которые так часто любят ссылаться в своих доводах наши филантропы. Но странно! Все, что открылось предо мной как участником кровопролитнейших битв, не только не поколебало во мне прежнего взгляда на войну, но еще более укрепило его. На полях Маньчжурии, под грохот орудий, жужжание пуль, дикие возгласы, страшные стоны, среди массы обезображенных трупов, мне, раненому среди раненых, удалось пережить, передумать все то, что высказывал я раньше и в живом слове, и в печати о войне... Волосы дыбом становятся, мороз ходит по телу, сердце сжимается от боли при виде поля сражения!.. Да, это правда, но в то же время ум — холодный, осторожный, беспристрастный счетчик неизменно твердит одно и то же: не бойся, не страшись кровавой панорамы, не возмущайся внешним ее выражением, пойми самую сущность ее содержания. Не в мире, а на войне, в бою люди, без различия званий, чинов и положений, без градаций ума и капитала, жертвуют животной стороной своей организации в пользу духа, в пользу мысли, в пользу одухотворяющей их идеи. Не в мире, а на войне, в бою сознают они всю слабость своей организации, всю эфемерность своих усилий, все ничтожество своего самомнения пред высшей руководящей ими силой. Не в мире, а на войне, в бою «начало премудрости — страх Божий», тот страх, который явился корнем религии, философии, морали — началом высших проявлений нашего духа.

В мире человек напрягает свои силы за себя, за родных, за близких ближних и тем проявляет острое чувство эгоизма; на войне, в бою он вольно или невольно, сознательно или бессознательно приобщается к высшему выражению альтруизма: все жертвуют собою, массой жертвуют за других, за общий интерес, за будущность грядущих поколений. В мире люди, прикрываясь словами «свобода, равенство и братство», на самом деле под влиянием эгоистических побуждений создают рабство: социальное, экономическое, умственное и, тщательно отделив себя друг от друга толстыми перегородками капитала, родовитости, знатности, втихомолку, без шума, часто незаметно сваливают друг друга в яму; на войне, в бою они явно видят все ничтожество социальных клеток, открыто, на виду у всех олицетворяют закон мировой борьбы, добровольно, в одинаково опасных условиях, за общий интерес рискуют жизнью и тем самым выражают высший смысл слов: «свобода, равенство и братство»!

Общая участь — общая радость или общая смерть — что может нагляднее выражать общее равенство? Где рельефнее всего выступает сознание долга, «категорический императив Канта», как не в бою, когда человек под стимулом этого принципа несет на алтарь родины самое дорогое для себя — жизнь? Укажите нам из сферы мира хоть что-нибудь подобное тому, что видим мы здесь, на войне: еще недавно недоступный, гордый богач-сановник теперь бок о бок стоит наряду с бедняком, с рядовым, стоит в грязи, под градом снарядов, в одной и той же опасности, и окровавленный, изуродованный его труп наряду с трупом солдата красноречивее всего говорит, что такое война! Укажите нам из мирной обстановки явление подобное тому, которому мы здесь свидетели: грязное тело солдата во всей своей наготе омывается, покоится на руках еще недавно кичливой, спесивой аристократки! Рухнули социальные и экономические перегородки, сломлены дутые понятия о приличии, уничтожено все условное, наносное, выработанное мирным, сытым человеком, безмятежным, покойным временем. Человек предстал пред человеком как на страшном суде: во всей своей слабости, бедности, простоте, наготе. Стоит только задуматься над психологией бедствий вообще и войны в особенности, и мы поймем то влияние, какое она оказала на уравнение прав человека.

Мир плодит трусость, слабость, дряблость, неспособность стоять перед опасностью; война вырабатывает смелость, решимость, мужество, рыцарей без страха и упрека, людей, смело взирающих в глаза смерти. Кто был в бою, кто был в огне, кто чувствовал близость смерти над собою, кто, видя, как она захватывает других, сам бросался в ее объятия за них, — тот вышел из горнила терпения, сомнения, колебаний, тот испытал себя в самоотречении.

Серое, бедное, ничтожное племя, дегенератизм, отсутствие талантов, не говоря уже о гениальности, есть прямое следствие долгого миролюбия, отсутствия массовой опасности, массовых подвигов. Великие люди, великие идеи, как искры, как свет, являются результатом напряжения борьбы противоположностей, а война, захватывающая все виды человеческой деятельности, есть высшая степень ее выражения.

Не война вносит раздор, ненависть, ожесточение среди народов; она лишь апогей того антагонизма их, какой возбуждается потребностями мирного их сосуществования; она экзамен психофизическому их содержанию. Кто сильнее, богаче этим содержанием, кто энергичнее, настойчивее его проявляет, тот и торжествует, пред тем очищается место для его роста, для его развития.

Для сильных нужно место, ибо мир управляется силой; сила красоты, сила любви, сила моральная, сила интеллектуальная, сила физическая, сила космическая — везде царствует сила. Слабость, как отжившая, умирающая сила, может быть лишь терпима до поры до времени, пользоваться состраданием силы, но не противоречить ей.

Олицетворяя закон мировой борьбы (от столкновения космических тел до борьбы клеток в организме) война вырабатывает натуры мощные, сильные, оригинальные. Древность, богатая войнами, богата и гениальностями. Их не ищите там, где торжествует миролюбие: маленькое, серенькое, ординарное — вот царство спокойствия. Раскройте лучшую вашу книгу — мать природу, она вас этому научит. Вы восхищаетесь панорамой, какая открылась перед вами: дикие скалы, глубокие ущелья, горные потоки, снежные вершины. Но чему все это обязано? Что создало восхищающую вас картину? Борьба, катастрофа, испытанная самой нашей носительницей — планетой. Однообразная, без рытвинок, без холмиков равнина доказывает лишь то, что она не испытала ни малейшего колебания почвы: все пользовалось, как и пользуется, миром, покоем, но зато не на чем и глазу остановиться.

Стремление космополитов имеет целью выработать и среди человеческого рода такую же ординарность, какую представляет из себя без рытвинок, без холмиков равнина; но как немыслимо на земном шаре уничтожить обособленность, национальность! Это выше нашей силы представления! Мы не можем представить себе «обще-минерал», «обще-металл», «обще-растение», «обще-животное»! Мы не можем представить и образ «обще-человека»! А раз существует разнообразие, индивидуальность, субъективизм, явление антагонизмов в той или другой степени есть естественное средство их наличности. Война ужасает нас своими жертвами, невинными, колоссальными. И наш талантливый художник представил миру весь ужас войн, всю их кровавую панораму. И никто не станет отрицать правдивости, реальности ее! Род людской стонет, мучится, гибнет под властью Марса. Да, это верно. Но правы ли мы будем в суждениях об участи человечества, если будем смотреть только на эти картины? Почему художник с той же экспрессией своей кисти, с какой он представил нам поле деятельности Марса, не изобразил нам страдания, мучения, гибель людей на поле действия Меркурия? Отчего он не представил нам жертв фабрик, заводов, шахт, копей, железных дорог и прочих орудий мирной деятельности современного культурного человечества? Жаль, что художник перенес на полотно только те кровавые явления жизни, которые совершаются открыто, на виду у всех, в одном месте, в определенное время, под визг снарядов, под грохот орудий; и прошел мимо тех кровавых же явлений, которые совершаются неизменно, втихомолку, в разных местах, разновременно под гул и стук современных машин. Жаль потому, что простой математический подсчет показывает нам, что железная дорога, не говоря уже о прочих орудиях промышленной деятельности нашего времени, дает нам раненых, калек и убитых больше, чем самые продолжительные кровопролитные войны. <...>

Заболотный В.
Белград, 1941.