ПСИХОЛОГИЯ СОЦИАЛИЗМА
Несомненно, что новые верования не имеют логического основания; но какие же верования за все время существования человечества опирались на логику? Большинство из них, тем не менее, положило начало расцвету блестящих цивилизаций. Неразумное, упрочиваясь, становится разумным, и человек кончает тем, что свыкается с ним. Общества основываются на желаниях, верованиях, потребностях, т. е. на чувствах, и никогда -- на доводах разума, или на каком-либо подобии их. Развитие этих чувств, конечно, следует некоторой скрытой логике, законы которой еще никому неизвестны.
Ни одно из крупных верований, руководивших человечеством, не происходило от разума, и если каждое из них подчинялось общему закону, по которому религии и царства приходят в упадок и умирают, то точно так же не разум привел их к концу.
То, чем в высокой степени обладают верования, и чем разум не будет владеть никогда -- это удивительная способность связывать между собой вещи, не имеющие никакой связи, превращать самые явные заблуждения в самые очевидные истины, порабощать людей, очаровывая их сердца, и в конце концов преобразовывать цивилизации и государства. Верования эти не подчиняются логике, но управляют историей.
При соблазнительных сторонах новых учений, чрезвычайной их простоте, делающей их доступными для всех умов, при современной ненависти народных масс к обладателям богатств и власти, при безусловной политической возможности изменять, благодаря всеобщей подаче избирательных голосов, учреждений, которыми эти классы владеют, -- при таких, повторяю я, исключительно благоприятных условиях распространения новых учений можно спросить себя: почему успех их сравнительно так медлен, и какие таинственные силы руководят их ходом? Сказанное нами выше относительно происхождения наших верований и медленности их изменения служит ответом на этот вопрос.
2. РАСПРОСТРАНЕНИЕ ВЕРОВАНИЙ. ИХ ПРОПОВЕДНИКИ
В настоящее время мы видим разработку социалистической религии, Мы можем при этом изучить действие ее проповедников и всех главных факторов, роль которых была ранее указана: несбыточных мечтаний, слов и формул, утверждений, повторений, обаяния и заразительности.
Социализм, может быть, восторжествует на короткое время, главным образом благодаря своим проповедникам. Одни лишь они, эти убежденные люди имеют рвение, необходимое для создания веры -- этой магической силы, преображавшей в разные времена мир. Они владеют искусством убеждать, искусством одновременно и тонким и простым, законам которого ни в каких книгах выучиться нельзя. Они знают, что толпа ненавидит сомнения, что она понимает только крайние чувства: энергичное утверждение или такое же отрицание, горячую любовь или неистовую ненависть. Они знают, как возбудить и развить эти чувства,
Необязательно число этих апостолов должно быть очень велико для выполнения их задачи. Надо вспомнить, какое небольшое число ревнителей было достаточно для возбуждения столь крупного движения, как крестовые походы --события, быть может, более чудесного, чем насаждение какой-либо религии, так как миллионы людей были доведены до того, что бросили все, чтобы устремиться на Восток, и возобновляли не раз это движение, Несмотря на самые крупные неудачи и жесточайшие лишения.
Каковы бы ни были верования, управлявшие миром, -- христианство, буддизм, магометанство или просто какие-либо политические учения вроде тех, какие руководили французской революцией, -- они распространялись усилиями именно этой категории убежденных проповедников, которых называют апостолами. Загипнотизированные поработившей их верой, они готовы на все жертвы для ее распространения и кончают даже тем, что исключительной целью своей жизни ставят воцарение этой веры. Эти люди находятся как в полубреду, изучение их требует патологического исследования их умственного состояния, но, несмотря на это, они всегда играли в истории громадную роль.
Такие люди появляются главным образом из среды умов, одаренных религиозным инстинктом, характерным тем, что человек чувствует потребность подчиняться какому-либо существу или символу веры, и жертвовать собой для торжества предмета своего поклонения.
Религиозный инстинкт как чувство бессознательное сохраняется, конечно, и тогда, когда исчезнет верование, поддерживавшее его в начале. Апостолы-социалисты, проклинающие или отвергающие старые христианские догмы, тем не менее остаются в высшей степени религиозными. Существо их веры изменилось, но они остаются под влиянием всех наследственных инстинктов своей расы. Ожидаемый ими на земле общественный рай весьма близок к раю небесному наших праотцов. В этих наивных умах, вполне подчиненных наследственности, старый деизм воплотился в земную форму государства, обладающего силой провидения, исправляющего все несправедливости и всемогущего, подобно древним богам. Человек меняет иногда своих кумиров, но как он может разрушить наследственные формы породивших их представлений?
Итак, апостол всегда представляет собой религиозно настроенный ум, одержимый желанием распространить свое верование; но вместе с тем и прежде всего, это ум простой, совершенно неподдающийся влиянию доводов разума. Его логика элементарна. Законы и всякие разъяснения совершенно недоступны его пониманию. Можно составить себе вполне определенное понятие о его воззрениях, просмотрев интересные выдержки из ста семидесяти автобиографий воинствующих социалистов, напечатанных недавно одним писателем из их среды, Гамоном. Среди них находятся люди, исповедующие крайне различные между собой учения; так, анархизм представляет собой не что иное, как крайнюю форму индивидуализма, по которой всякое правительство подлежит уничтожению, и каждый человек должен быть предоставлен самому себе, между тем как коллективизм рекомендует полное подчинение человека государству. Но на практике это различие,: впрочем, едва замечаемое проповедниками, совершенно исчезает. Последователи разных форм социализма проявляют одну и ту же ненависть к существующему общественному строю, капиталу, буржуазии и предлагают одни и те же средства для их разрушения. Самые мирные секты социализма добиваются только конфискации богатств у их обладателей; самые боевые, кроме такого грабежа, настаивают еще и на истреблении побежденных.
Что их разглагольствования изобличают лучше всего -- это их простодушную наивность. Ничто их не затрудняет. Для них ничего нет легче, как перестроить общество: "стоит только свергнуть революционным путем правительство, отнять социальные богатства у их обладателей и предоставить всё в распоряжение всех... Общество, в котором исчезло различие между капиталистом и работником, не нуждается в правительстве".
Все более и более поддаваясь гипнозу двух или трех непрестанно повторяемых формул, проповедник-социалист чувствует жгучую потребность распространять свою веру и поведать всему свету добрую весть, призванную вывести человечество из заблуждения, в котором оно коснело до его пришествия. Разве не блещет сиянием свет этого нового учения, и кто, кроме злых и бесчестных людей, не будет привлечен этим светом?
Гамон пишет: "Под влиянием горячего стремления вербовать себе последователей, проповедники-социалисты не останавливаются ни перед какими страданиями, проповедуя свои идеи. Ради идеи они порывают свои семейные и дружеские связи; они теряют свои места, свои средства существования. В своем усердии они готовы дойти до тюрьмы, каторги и смерти; они хотят осуществить свой идеал и спасти помимо их желаний народные массы. Они похожи на террористов 1793 года, которые из любви к человечеству убивали людей".
Установлено, что социалисты-проповедники всех толков и сект одинаково одержимы жаждой разрушения. Один из них, указываемый Гамоном, желает разрушить все памятники и особенно церкви, будучи убежден, что этим разрушатся спиритуалистические религии. Впрочем, этот наивный разрушитель лишь следует знаменитым примерам. Христианский император Феодосий рассуждал не иначе, когда в 389 г. по Р.Х. разрушил все религиозные памятники Египта, сооружавшиеся в течение 6000 лет на берегах Нила. Устояли только очень прочные, не поддававшиеся разрушению стены и колонны.
По-видимому, почти во все времена имел силу общий психологический закон, по которому нельзя быть апостолом чего-либо, не ощущая настойчивой потребности кого-либо умертвить или что-либо разрушить.
Проповедник, обрушивающийся только на памятники, относится к числу сравнительно безобидных, но, очевидно, не особенно фанатичных. Истый апостол не довольствуется такими полумерами. Он признает необходимым вслед за разрушением храмов лжебогов уничтожить и их поклонников. Какое значение имеют кровавые жертвы, когда речь идет о возрождении рода человеческого, о водворении истины и уничтожении заблуждения? Не очевидно ли, что лучшее средство избавиться от неверных -- это умертвить гуртом всех, кто встает поперек пути, оставив в живых только проповедников и их учеников. В этом и состоит программа искренно убежденных, презирающих лицемерные и пошлые сделки с ересью.
К несчастью, еретики оказывают еще некоторое сопротивление, и в ожидании возможности их истребить приходится поневоле довольствоваться единичными убийствами и угрозами. Эти последние, впрочем, очень решительны и не оставляют никакого сомнения в предстоящих избиениях. Один передовой итальянский социалист, как говорит Гарофало, резюмирует свою программу так: "Мы перережем тех, кого встретим с оружием в руках, сбросим с высоты балконов или выбросим в море стариков, женщин и детей".
Эти приемы новых фанатиков совсем не новы; они практиковались всегда в тех же формах в разные периоды истории. Все апостолы в тех же выражениях выступали против нечестия своих противников, и как только получали власть, применяли к ним те же средства для энергичного и быстрого разрушения. Магомет обращал неверных мечом, инквизиторы -- огнем, Конвент -- гильотиной, наши современные анархисты -- динамитом. Только способы истребления несколько изменились.
Что наиболее прискорбно в этих взрывах фанатизма, которые временами должно переносить общество, это то, что среди убежденных самый высокий ум бессилен против дикого увлечения своей верой. Наши современные анархисты говорят и действуют так же, как Боссюэ в отношении к еретикам, когда он начал против них поход, приведший к их истреблению и изгнанию. Какими только резкими словами не громил знаменитый прелат врагов своей веры, "которые готовы скорее коснеть в своем невежестве, чем сознаться в нем, лучше питать в своем строптивом уме свободу мыслить все, что им вздумается, чем покориться божественной власти". Нужно прочитать в письменных свидетельствах того времени, с какой дикой радостью были приняты духовенством отмена Нантского эдикта Людовиком XIV (1685 г.) и драгонады[34]. Епископы и набожный Боссюэ от энтузиазма были как в бреду. Последний, обращаясь к Людовику XIV, говорил: "Вы истребили еретиков; это самое достойное дело вашего царствования, это венец его".
Истребление было действительно достаточно полное. Это "достойное дело" имело результатом переселение около 400 тысяч французов (кроме громадного числа стойких протестантов, погибших на медленном огне, четвертованных, повешенных, выпотрошенных или сосланных на королевские галеры). Инквизиция не менее того опустошила Испанию, а Конвент -- Францию. Этот последний тоже обладал полнотой истины и старался искоренить заблуждения. Он всегда гораздо более походил на церковный собор, чем на политическое собрание.
