ЗАПИСКИ СОВЕТСКОЙ ПЕРЕВОДЧИЦЫ

— Я теряюсь. Говорит на многих языках, политически здорово подкован, видимо, специалист по международному рабочему движению… Но где он работает, откуда он?

— Ну ладно, так и быть скажу, только ни одного слова, ни одного намека делегатам. Это тайна, понимаешь? Они совсем не должны подозревать, что с ними едет — представитель Коминтерна и Профинтерна.

— Коминтерна?

Но Софья Петровна, в числе своих прочих особенностей, имела и такую: в любое время дня и ночи она могла прикорнуть в самой неудобной позе и моментально уснуть. Должно быть, частые поездки с делегациями и постоянная усталость ее к этому приучили. Так и теперь. Уснула и оставила меня с целым ворохом неотвеченных вопросов и мыслей в голове.

Коминтерн! Во всех уголках мира известно это слово. Кажется нет организации, которая была бы окружена такой тайной и наделена такой легендарной вездесущностью. В Индии ли, в Уругвае, или в Японии — каждая забастовка и каждое восстание объясняются работой агентов Коминтерна. В самом СССР Коминтерн окружен еще большей таинственностью, чем его агенты за границей. Пять лет спустя мне пришлось, вследствие особых обстоятельств, о которых я расскажу в другом месте, присутствовать на одном из заседаний английской секции Коминтерна. Проникнуть туда очень трудно. Вы входите в комендатуру, за решеткой сидит человек, посетители толпятся перед этой решеткой, все они по очереди заявляют, что хотят к такому или к такому то лицу. Человек сносится по телефону с указанным лицом, затем соединяет вас с ним. Тут обман невозможен, работник Коминтерна должен либо знать вас лично и узнать ваш голос, либо вы должны иметь записку или рекомендацию. Иначе вас в самое здание Коминтерна не впустят. Всюду вооруженная охрана. Если вас решили пропустить, вас сопровождает такой же вооруженный солдат. При этом вы получаете пропуск, который вы должны вернуть при выходе. Думаю, что труднее проникнуть только в ГПУ.

Тогда, в 1926 году, только что приехав из провинции, я совсем плохо представляла себе, что такое Коминтерн. Могу только сказать, что мне от слов Софьи Петровны стало страшно. Агент Коминтерна ездит со мной вот уже месяц, а я этого даже не подозревала. Я припомнила острый, сверлящий взгляд Слуцкого, когда он следил за моими переводами, его постоянные придирки и поправки к неправильно переведенным марксистским терминам. Словом, эту ночь я совсем не могла заснуть. А за утренним кофе я невольно стала приглядываться к Слуцкому и наблюдать за ним.

Высокий, худой еврей лет тридцати пяти. Такой типичный еврей, что дальше идти некуда. Сутулится, близорук, большой свисающий нос, оттопыренные уши, развалистая утиная походка, носками внутрь. Очень осторожен и отчасти даже нерешителен. Любит выпить, но не пьянеет совершенно. Только в известный момент, о котором никто кроме него догадаться не может, срывается с места, уходит в свое купе (если мы в вагоне), или в свой номер (если мы в гостинице), и там засыпает тяжелым мертвым сном. Тогда нужно принимать совсем героические меры, чтобы привести его в сознание. Более крепкий организм Горбачева может вынести гораздо большую дозу алкоголя и поэтому он презирает Слуцкого именно за эту его невыносливость. Бывали случаи, когда Горбачев приказывал проводникам вылить несколько графинов воды на голову спящего Слуцкого, чтобы привести его в чувство.

С 1921 года он является бессменным генеральным секретарем «Международного Комитета пропаганды и действия революционных горнорабочих». О работе этого комитета и других таких же комитетов, — химиков, кожевников, моряков, текстильщиков, металлистов и прочих — мне придется рассказать в ряде отдельных очерков, так как после поездки с английской делегацией меня «мобилизовали» в комитет горнорабочих, и мне пришлось проработать там переводчицей под начальством того же Слуцкого в течение ряда лет.

Ежегодно, а иногда и два раза в год, Слуцкий выезжает за границу, иногда на международные конференции горнорабочих, иногда для поддержания духа горняцких забастовок, а иногда и с другими тайными заданиями. Нечего и говорить о том, что ГПУ любезно предоставляет ему в таких случаях любой паспорт на любое имя. Но часто он ездит и под своей собственной фамилией. Не то в 1929, не то в 1930 году, Слуцкий пробрался таким образом в Шотландию, где имеется единственный в Англии красный союз горняков — Scottish Miner's Union в Aberdeen, английским секретарем которого является Мурфи. Там Слуцкий выступал на митингах, за что и был из Англии выслан и не как-нибудь, а в результате запроса в парламенте. Теперь въезд в Англию Слуцкому запрещен. О запросе же этом я своими глазами читала в Times. За годы большевизма Слуцкий более четырнадцати раз был за-границей. С делегатами он очень быстро сошелся, он вообще добродушен и очень циничен. Особенно дружен он с миссис Честер, делает вид, что за ней ухаживает, а она кокетливо хлопает его концами пальцев по носу и говорит:

— You, old duck!21

Слуцкий женат, имеет двух детей, но, надо отдать ему справедливость, о семье своей заботится мало. Он вообще бессребренник, очень непрактичен в отношении денег, и у него никогда нет ни рубля за душой. Он весь в авансах и долгах. Когда я с ним ближе познакомилась, он рассказал мне, что родители его были набожные евреи, что он учился в хедере и знает древнееврейский язык. С пятнадцати лет он попал в революционные кружки, стал пропагандистом, сидел в харьковской тюрьме, во время гражданской войны работал в Киеве в подполье, знаком лично с генеральным секретарем Профинтерна Лозовским, который ему очень протежирует. Слуцкому доверяют и в Коминтерне и в Профинтерне, потому что он выполняет важную для обоих организаций работу по пропаганде среди горняков всех стран мира и потому, что его можно послать заграницу с уверенностью, что он не украдет денег и вернется обратно. Такие политико-пропагандные посты в СССР, пожалуй, единственные, кроме правительственных, на которых люди держатся так долго, как продержался Слуцкий. И все же, когда я в 1932 году уезжала навсегда заграницу, Слуцкий, будучи все еще в Международном Комитете, учился в Горном Институте (без отрыва от «производства») и хотел стать горным инженером, «так, знаете, на всякий случай!»

Тифлис-Баку

Жизнь делегации текла своим чередом. Почти весь третий день был посвящен турецким баням. Посреди города из земли бьет целебный серный горячий ключ. И тут построены, так называемые, турецкие бани. В смысле благоустройства и гигиены они оставляют, конечно, желать лучшего, так как мне пришлось опять-таки купаться в одном маленьком бассейне с четырьмя англичанками, но вода, действительно, превосходна, а банщицы, искусные в нескольких видах массажа — от «пенного» до «каменного» включительно, вызывают у купающихся, особенно у иностранцев, восхищение.

Кругом бань проложен довольно глубокий ров, через который перекинут мост. Вот на этом-то мосту делегаты после купанья остановились, простояли там около полутора часов и их с большим трудом удалось оттащить и увести в гостиницу. Оказывается, что по рву течет горячая вода из источника и туземки моют в ней белье. Смуглые восточные женщины в алых, зеленых, желтых юбках и разноцветных шалях сидят на корточках и полощут белье, такое же пестрое, как они сами. Это такая экзотическая и для европейца невиданная картина, в ней столько couleur locale, что англичанки, а особенно англичане, никак не хотели уходить. Все оставшиеся фотографические пленки были пущены в ход, щелкали кодаки, тут же в записные книжки записывались впечатления, одним словом — это было для наших гостей, пожалуй, самое захватывающее зрелище из всего их пребывания в СССР. Я уверена, что если кто-нибудь из них прочтет когда-нибудь это описание, он непременно улыбнется и вспомнит этот кавказский гротеск.

***

Вечером в вестибюле гостиницы я столкнулась с выходящим Горбачевым.

— Товарищ Солоневич, хотите пойти проветриться?

— Куда?

— А тут местные товарищи меня в погребке ждут. Я было хотел отказаться, да неудобно, скажут, что я загордился. Идемте, а?

— Нет, товарищ Горбачев, спасибо, мне что-то нездоровится, голова очень болит, я лучше пойду прямо спать.

— Брезгуете, значит? Так, так…

— Да что вы, товарищ Горбачев, если бы голова не болела, я бы с удовольствием…

Горбачев нахмурился и бросил мне недобрый взгляд.

Но я уже бежала вверх по лестнице.

— Спокойной ночи, веселитесь.

Береженую и Бог бережет.

***

На другой день осматривали Мцхет, с его древней крепостью, и новостроящуюся электростанцию Загрэс. Делегаты порядочно устали после Донбасса и Грозного и не очень интересовались условиями труда. Вечером мы выехали в Баку.

Здесь нас встречали представители азербайджанского правительства и, так как все промысла были подготовлены к митингам с участием английских делегатов, то было решено разделить делегацию на три группы, причем каждая группа отправится на определенный промысел. Вот только с переводом речей как быть? Делегатских переводчиц было только две — Софья Петровна и я. Поговорили с одним из местных коммунистов. Он побежал куда-то и притащил какую-то маленькую толстенькую еврейку, которая заявила, что свободно может перевести речь с английского. Мы разделились на три группы и поехали на митинги. Мне пришлось ехать в так называемый «Черный Город». Огромный зал был уже переполнен рабочими-нефтяниками. Отдохнувшие за кавказскую поездку англичане произнесли очень живые приветствия, русские, тюркские и азердбайджанские товарищи повторили трафаретные речи и снова просили англичан свергнуть капиталистический режим и водворить у себя царство социализма. Слуцкий, который поехал с моей группой, вышел на трибуну и сообщил собранию, что в делегации находится жена известного борца за дело горняков, Артура Кука. О Куке тогда говорили на всех собраниях, партийных, профсоюзных и беспартийных, о нем писали ежедневно все советские газеты в своих отчетах о забастовке английских горняков, так что все рабочие о нем знали. Активисты поспешили инсценировать бурю восторга, послышались крики: пусть она скажет речь! Мы хотим ее видеть!

Миссис Кук, стоящая, как и всегда, в заднем ряду, краснела и бледнела, упиралась во всю, но ее вытолкнули помимо ее воли вперед и ей ничего другого не оставалось, как произнести речь. Это было уже не в первый раз, что ее так вызывали, и я уже писала о том, как она из такого положения выходила. Тихим, чуть слышным голосом, потупив в землю глаза, она произнесла, как всегда, три четыре ничего не значащие фразы. Переводить ее было чрезвычайно легко. Слова ее были покрыты взрывом аплодисментов.