ВЕЛИКАЯ ФАЛЬШИВКА ФЕВРАЛЯ
С конца русско-японской до начала русско-германской войны русская армия совершила гигантский скачок вперед. И если в японскую войну русский артиллерийский офицер был хуже даже и японского, то в германскую он был лучше даже германского, — кажется, стал вообще лучшим артиллерийским офицером мира. Но если в 1904 году у него не было знаний, то в 1915 у него не было снарядов, — так что практически получилось то же самое. И с точки зрения «бородачей» виновато было «начальство»: «а начальство чего же смотрело?» Дальше: если для «модернизации» низшего командного состава было достаточно пяти-семи лет, то для модернизации среднего нужно было лет десять—пятнадцать. Для модернизации высшего — лет двадцать—тридцать. Получалась диспропорция: чем выше по «табели о рангах», тем все хуже и хуже. Диспропорция была дана исторически: ген. А. Деникин в «Старой Армии» пишет, что его сверстники по чину жили еще психологией крепостного права, — а эта психология означает не только «социальную», но и техническую отсталость. Взяв на себя роль Верховного Главнокомандующего вооруженными силами Империи, Государь Император никак не ограничивался «ролью». Он командовал и в самом деле, оставив ген. М.Алексееву только техническое проведение Его военных планов. А Государь Император был все-таки самым образованным человеком России. Может быть, и самым образованным человеком мира.
Конечно, что есть образование? Если считать им запас цитат, накопленных в любой профессорской голове, то самым образованным человеком России был проф. П. Н. Милюков: он, если верить его биографам, писавшим, правда, в его же собственной газете, знал все: от истории мидян до теории контрапункта. Что никак не помешало П. Милюкову — в 1916 году говорить о «глупости или измене», в 1917-м звать к завоевательной войне, в 1919-м вести кампанию против Белой Армии и в 1936-м звать эмигрантскую молодежь к возвращению в Россию: «бог бестактности». Государю Императору преподавали лучшие русские научные силы — и историю, и право, и стратегию, и экономику. За Ним стояла традиция веков и практика десятилетий. Государь Император стоял, так сказать, на самой верхушке уровня современности — вот посещал же лабораторию Ипатьева и подымался на самолете И. Сикорского, был в курсе бездымных порохов и ясно видел роль авиации — по тем временам авиация считалась или делом очень отдаленного будущего, или, еще проще, — прожектерской затеей. Государь Император сконцентрировал свои силы на победе — довел армию до полной боевой готовности — дело только в том, что об Его усилиях и о Его квалификации никто ничего не знал.
Я не хочу рисовать старую Россию ни в черных тонах, как это делают левые, ни в белых, как это делают правые: нужно дать не черно-белую, а цветную фотографию, — цвета же были очень пестрыми. С одной стороны Д. Менделеев с периодической системой элементов. И. Сикорский с «Ильей Муромцем», Циолковский, сейчас забытый, с его ракетными двигателями; с другой стороны — Царь, который верил в Народ. И Народ, который верил в Царя. И посредине «средостение», которое, за очень редкими исключениями, не годилось никуда. Думаю, что самым идиотским учреждением этих лет была все-таки цензура.
До войны в России существовала полная свобода печати, — я бы сейчас сказал, гипертрофированная свобода печати. Во время войны, как и во всех воюющих странах мира, была введена военная цензура. Туда была запихана всякая заваль из всего того, что имелось в военном ведомстве. Эта цензура не только цензурировала, она, кроме того, и давила, — и официально и неофициально. Редакция посылает свой материал в цензуру, и цензор может вернуть его через час, но может вернуть и через три часа, — то есть когда материал уже запоздал для ротационной машины. Давить на правую печать было трудно. На левую намного легче. Поэтому получался еще один парадокс — правое «Новое Время» было весьма сдержанно в своих военных обзорах и корреспонденциях, — левая печать захлебывалась от военного патриотизма. В левом «Русском Слове» расстрига Г. Петров стал военным корреспондентом и обозревателем, и сам, единолично побил и в полон забрал в три раза больше немецких солдат, чем их существовало в реальности. Мой подсчет по этому поводу цензура все-таки зарезала. Блестящий рождественский рассказ А. М. Ренникова в «Новом Времени» в 1916 году был посвящен раскаявшемуся военному корреспонденту. Словом, в печати установился тон, которому уж решительно никто не верил, примерно тот тон, какой ныне принят в некоторых органах печати по адресу белых армий: доблести хватило бы на весь мир, а война, извините, все-таки проиграна. К осени 1916 года русская армия была наконец вооружена. Ген. В. Ипатьев пишет (с. 554):
«Войну мы свободно могли продолжать еще очень долгое время, потому что к январю и февралю 1917 года мы имели громадный запас взрывчатых веществ в миллионах различных снарядов и, кроме того, более миллиона пудов свободных взрывчатых веществ».
Кстати, этот подъем русской химической промышленности — из почти ничего до миллионов пудов — был сделан усилиями частной промышленности, а не казенной. В 1915 году частные заводы повысили свою продукцию с 1,4 тыс. пудов в феврале до 74,0 в октябре. Казенные за то же время — с 5,0 до 11,5 (там же, с. 454).
Это еще одна иллюстрация к вопросу о государственном «общественном» хозяйстве и о частной «капиталистической» инициативе. Отсутствие частной инициативы — и во время мира, и во время войны — оплачивается миллионами человеческих жизней и голодом для остающихся миллионов.
Государь Император относился с величайшим вниманием к мобилизации или, точнее, к стройке русской военной промышленности — отдавая этому делу и массу внимания, и громадные средства, но главная техническая заслуга лежит все-таки на А. Гучкове и В. Ипатьеве. Если А. И. Гучков был, конечно, душой и мозгом февральского переворота, если ген. В. Ипатьев сейчас повторяет клевету на Царскую Семью, — то это никак не исключает огромной организационной работы и А.Гучкова и В.Ипатьева для вооружения русской армии. Черно-белую фотографию — даже еще и на контрастной бумаге — я предоставляю прессе, предназначенной для тротуарного уровня.
Во всяком случае, к зиме 1916 года и тем более к весне 1917-го русская армия была наконец вооружена до зубов. И об этом нельзя было писать. Нельзя было сказать и стране, и армии, и петроградским «бородачам», что теперь уж русский артиллерист имеет достаточное количество артиллерии и что он уж не подведет, что это есть все-таки лучший артиллерист в мире и что за ним где-то лежат «миллионы снарядов». В цензуре сидели, конечно, гениальнейшие генералы старого времени, — и они предполагали, что обо всем этом немецкая разведка, которая пронизывала весь Петроград, не имела никакого представления. Как документально выяснилось впоследствии, немецкая разведка имела не только общее представление, но и точные цифры. А вот ни страна, ни армия, ни «бородачи» ничего этого не знали. Предыдущая же «ура-патриотическая» пропаганда подорвала всякое доверие и к тем намекам, которые все-таки просачивались в печати.
Словом, сидели набитые, как сельди в бочке, «бородачи», и среди них вели пропаганду и «великосветские салоны», и Пуришкевичи, и Керенские, и большевики, и, конечно, через большевиков, немцы. И никакого противодействия этой пропаганде не было. Весь Петербург талдычил об «усталости от войны». Совершеннейший вздор: Великую Северную войну Россия вела 21 год. Вторую Мировую Советы вели почти четыре года, — Карл XII дошел до Полтавы, Гитлер дошел до Волги, и никакая «усталость» не помешала — ни Полтаве, ни Берлину. В феврале 1917 года чисто русской территории немцы не занимали, — если не считать небольших клочков в Белоруссии и на Волыни. Еды в России было сколько угодно, — продовольственный экспорт был прекращен, — и только в Петрограде были некоторые перебои. Но был правящий слой, который хотел, победы, но который хотел победы для себя, а не для России и который подорвал Россию с обеих сторон. И слева, и еще больше — справа. Вот почему моя цветная фотография не нравится никому.
* * *
В общем, все тонуло в болоте правящего слоя. Тонули в крови фронтовики, тонули в тревоге и неведении «бородачи», и вся Россия тонула в слухах: «слабовольный Царь, истеричная Царица, влияние Распутина, немецкий шпионаж...» И вот на этом психологическом фоне прозвучал первый выстрел русской революции — убийство Распутина. Оно подтвердило самые худшие слухи: если уж такие монархисты, каким был В. М. Пуришкевич, и такие Великие Князья, каким был Дмитрий Павлович, берутся за огнестрельные доводы, — значит, дело дрянь. Впечатление в низах было ужасающим: вот до чего дошло!
Так наш правящий слой реализовал стратегическую доктрину Клаузевица-Ганнибала: охват с левого фланга, охват с правого фланга, прорыв центра, и — самоубийство.
Это было — справа. Слева шла, в частности, травля министра внутренних дел А. Д. Протопопова. Если вы дадите себе труд просмотреть литературу того времени или литературу о том времени, то, вероятно, вы отметите странную черту: вся атака левых — против А. Д. Протопопова. Никаких мало-мальски конкретных обвинений ему не предъявлялось. Кроме одного: он-де был «распутинским ставленником». До его назначения министром, он был избран товарищем председателя Государственной Думы. Что ж, и Государственная Дума избирала его под распутинским влиянием? Его считали «изменником своему лагерю», — на этот раз левому. Дело же заключалось в том, что А. Протопопов был, может быть, единственным свежим человеком среди рухляди правящего слоя, и именно он докладывал Государю Императору о настроениях петроградского гарнизона и о том, что положение в Петрограде «является угрожающим». На основании этой информации. Государь Император повелел ген. В. Гурко убрать из столицы ненадежные части и заменить их гвардейскими частями с фронта. С. Ольденбург пишет (с. 240):
«Ни градоначальник, ген.-майор Балк, ни командующий войсками Округа, ген.-лейтенант Хабалов, не считали положение дел угрожающим. Ни ген. Гурко, ни ген. Балк, ни ген. Хабалов повеления Государя Императора не выполнили, сославшись на то, что в казармах совершенно нет места, а запасные батальоны некуда вывести».
Итак: об «угрожающем положении» докладывал Государю Его министр. Об этом положении французскому послу говорил ген. В. Об этом положении практически говорил весь Петроград. И три генерала не могли найти места для запасных батальонов на всем пространстве Империи. Или места в столице Империи для тысяч двадцати фронтовых гвардейцев.
