ФИЛОСОФИЯ ВОЙНЫ (отрывок из книги)

Ярмарочным дипломатам, толпе и вожакам толпы, не по плечу тонкая «ювелирная» работа дипломатов-профессионалов. Их позы, их слова, их действия рассчитаны лишь на сегодняшний день и на интеллект толпы. На глазах толпы, толпы, сатанеющей от крови гладиаторов на ристалище, и совершаются в раскаленной атмосфере все дела, обсуждавшиеся раньше компетентными людьми в спокойной и деловой обстановке министерских и посольских кабинетов. Мы упомянем лишь для памяти о бесславно закончившей свой век Лиге наций. Банкротство этого учреждения и идеи, его породившей, настолько очевидно, что избавляет нас от необходимости это доказывать многочисленными фактами.

Старую дипломатию упрекают в «провоцировании» войн. Упрек этот могут сделать лишь люди, сознательно рассорившиеся с историей (самой антидемократической из наук). История последних двухсот лет учит нас, что если на каждую войну, «спровоцированную» дипломатией (спровоцированную, не следует забывать, по приказанию соответственных правительств), находится три войны, которых «кабинетная» дипломатия не смогла предотвратить, как не смогла бы их предотвратить и ярмарочная дипломатия (никакими нотами нельзя остановить тигра, решившегося на прыжок), то зато на каждый такой случай приходится, по крайней мере, десять войн... не состоявшихся, благодаря своевременному, тактичному, корректному и незримому для посторонних, для свирепой и невежественной толпы, вмешательству профессиональной дипломатии.

О разоружении

В средние века во время чумных эпидемий и в менее давние эпохи «холерных бунтов» чернь избивала лекарей и докторов, видя в истреблении врачей, якобы разводящих заразу, средство избавиться от беды.

«Интеллектуальная чернь» двадцатого века, так называемые пацифисты, а также руководящая и в то же время руководимая этой чернью ярмарочная дипломатия, видят в роспуске армий средство избавиться от войн. По их мнению, наличность вооруженной силы является причиной зла: кровожадные генералы, чающие отличий, «пушечные короли», ждущие барышей, вовлекают страну в военную авантюру попустительством «вырождающихся династий» и «секретной», притом еще титулованной, дипломатии.

Таков убогий трафарет «демократическо-пацифистского» мышления. Эта точка зрения оратора, митингующего с бочки перед толпой невежественной черни, сделалась официальной доктриной «передовых демократий» 20-х и 30-х годов XX столетия, эпохи демократического маразма. Бесспорно, с той же точки зрения следует избить врачей и закрыть аптеки, чтоб избежать болезней, распустить пожарные команды, чтоб не иметь пожаров, упразднить семафоры и стрелочников, чтоб избежать железнодорожных крушений.

Самое разоружение проповедуется в двух плоскостях. Замена постоянных армий народным ополчением, «воинственных профессионалов» якобы миролюбивой милицией. Одновременно с этим — отказ от ряда технических средств и преимуществ: боевой авиации или некоторых ее видов, газов, тяжелой артиллерии, чем думают сделать войны «менее кровопролитными».

Миф «миролюбивой милиции», бывший навязчивой идеей еще Жореса, стар и затаскан, как вся идеология 1789 и 1848 годов. Самая антидемократическая из всех наук — история (наука, которую демократия ненавидит, и недаром: это ее смерть) учит нас совсем иному. Стоит лишь вспомнить народные ополчения древности: кимвров, тевтонов, гуннов, монголов. В новые времена миролюбивая народная милиция упивается кровью протестантов либо католиков (смотря по ее вероисповеданию). В новейшие — вооружившиеся граждане Республики «объявили мир миру», насаживая по всей Европе «либертэ, агалитэ» штыками и картечью, раздвинув границы Франции до Рейна и облагодетельствовав народы Голландии, Швейцарии, Италии соответственно Бетавской, Трансальпийской, Цисальпинской, Партенопейской республиками с гильотинами на каждой площади.

Столь же неубедительна, хоть и менее затаскана (ибо относится не к 1789, а к 1919 году) аргументация сторонников ограничения вооружений посредством «изъятия из обращения» ряда боевых средств, уже успевших зарекомендовать себя на полях сражений.

Запрещаются удушливые газы. Но не запрещается химия как наука, и не запрещаются химические лаборатории, физические кабинеты, фабрики искусственных удобрений и красок, наконец, просто аптеки. Запретить их нельзя, а между тем, все эти учреждения в кратчайший срок могут быть приспособлены к выделке удушливых газов. Запрещается военная авиация, но не запрещается гражданская, ибо запретить ее нельзя, а между тем менее чем в 24 часа все почтовые и спортивные самолеты можно превратить в бомбоносцев и истребителей. Запрещаются танки, но не запрещается автомобильное и тракторное производство. Запрещается тяжелая артиллерия, но не запрещается металлургическая промышленность... Все это разоружение, будь оно добровольным, полудобровольным или принудительным, имеет величайшее сходство с законами о принудительной трезвости, столь печально зарекомендовавшими себя у нас в России и в Соединенных Штатах. Там запрещается «военная» химия, но не запрещается химическая промышленность — здесь запрещается водка, но не запрещается самогон (ибо этого никто не в силах запретить) и не запрещаются деньги, за которые можно приобрести какое угодно, более или менее поддельное, вино. Обе эти идеологии, разоружение и сухой режим, в своей основе имеют полное пренебрежение человеческой природой и человеческой психологией и, будучи поэтому нежизненными, обречены на провал.

* * *

Технические средства, как это ни покажется на первый взгляд странным, сами по себе отнюдь не увеличивают кровопролития. С кровопролитностью Бородинского побоища, веденного кремневыми ружьями, не сравниться ни одной операции Великой войны (под Бородином 100 тысяч человек пало с обеих сторон за каких-нибудь 8 часов, под Верденом 700 тысяч, но за 8 месяцев). Влияние техники на тактические навыки сказалось, прежде всего, в затяжном характере, тягучести операций, большем напряжении нервов и, в общем, меньшей кровопролитности. Для того, чтоб выбить из строя то же количество людей, что за семь часов при Сен-Прива, требуется семь дней Ляоянской недели работы магазинных ружей и скорострельной артиллерии.

Кровопролитность боя — результат не столько «техники», сколько плохой тактики, самого темпа, «ритма» операций, качества войск и ожесточения сражающихся (Бородино, Цорндорф). Побоища первобытных племен, вооруженных каменными топорами, относительно гораздо кровопролитнее современного огневого боя. В кампанию 1914 года, веденную в условиях сравнительно примитивной техники, французская армия теряла в среднем 60.000 убитыми и умершими от ран в месяц — расплата за плохую тактику. В кампанию же 1918 года, в условиях неслыханного насыщения фронта «смертоносной техникой», потери убитыми не только не увеличивались, как то, казалось, можно было подумать, а наоборот, сократились в три раза, составив в среднем 20.000 человек в месяц.

«Техника», таким образом, имеет тенденцию не увеличивать, а, наоборот, сокращать кровавые потери. Удушливые газы, при всем своем, бесспорно, «подлом» естестве, дают в общем на 100 поражаемых лишь 2 смертных случая, тогда как так называемая «гуманная» остроконечная пуля дает 25% смертельных поражений. Все это с достаточной ясностью указывает на несостоятельность теории «технического разоружения». Урезывая технику путем «разоружения», мы уменьшению кровопролития способствовать не будем.

Несколько, хоть и не намного, обоснованнее теоретически — система «морального разоружения», бывшая излюбленным коньком женевских снобов конца 20-х и начала 30-х годов двадцатого столетия. Но ведь для достижения морального разоружения народов надо, прежде всего, этим народам запретить источник конфликтов — политическую деятельность. А для того, чтоб запретить политику, надо запретить причину, ее порождающую: непрерывное развитие человеческого общества, в первую очередь, развитие духовное, затем интеллектуальное и, наконец, материальное и физическое. Практически это выразится в запрещении книгопечатания и вообще грамотности, явления совершенно того же порядка, что запрещение удушливых газов и введение принудительной трезвости, обязательном оскоплении всех рождающихся младенцев и тому подобных мероприятиях, по проведении которых «моральное разоружение» будет осуществлено в полном объеме; исчезнут конфликты, но исчезнет и причина, их порождающая, — жизнь.

Есть одна категория людей, навсегда застрахованных от болезней, — это мертвые. Вымершее человечество будет избавлено от своей болезни — войны.

* * *

Итак, если мы хотим предохранить государственный организм от патологического явления, именуемого войною, мы не станем заражать его пацифистскими идеями. Если мы желаем, чтобы наш организм сопротивлялся болезненным возбудителям, нам надо не ослаблять его в надежде, что микробы, растроганные нашей беззащитностью, посовестятся напасть на ослабленный организм, а, наоборот, сколь можно более укреплять его. Укреплением нашего государственного организма соответственным режимом, внешним и внутренним, и профилактикой мы повысим его сопротивляемость как пацифистским утопиям вовне, так и марксистским лжеучениям изнутри, стало быть, уменьшим риск войны, как внешней, так и гражданской.

Нападают лишь на слабых, на сильных — никогда. На слабых, но показывающих вид, что они сильны, нападают реже, чем на сильных, не умеющих показать своевременно своей силы, производящих со стороны впечатление слабых.

В 1888 году произошел знаменитый «инцидент Шнебле», едва было не вызвавший франко-германской войны. В последнюю минуту Бисмарк не решился: французская армия только что была перевооружена магазинной винтовкой Лебеля, тогда как германская имела еще однозарядки. Жившая в 80-х годах еще мечтою о реванше Франция была сильной и казалась сильной (дело Дрейфуса, надолго отравившее ее организм, произошло значительно позже). На востоке же грозила могучая Россия Царя-Миротворца... Авантюра была отложена...

Другой пример — 1904 год. Маркиз Ито проявил большую решимость, чем Бисмарк в свое время. Но рискнули бы японцы напасть на нас, если бы Порт-Артурская эскадра была снабжена доками, если бы на Ялу вместо бригады Кашталинского стояло три-четыре корпуса, если бы Маньчжурия была соединена с Россией не одноколейным, притом незаконченным, а четырехколейным непрерывным рельсовым путем? И если бы японцы знали, что русская государственность не усыплена гаагским дурманом, а общественность, вместо посылок приветственных телеграмм Микадо, будет защищать интересы своей страны?

1914 год. Германия провоцирует войну, потому что не желает иметь дела с сильной русской армией 1920 года, армией, явившейся бы результатом семилетней «Большой военной программы» 1913 года. Одновременно война объявляется и Франции: робость и недомыслие ее правителей, приказ Вивиан отступить на 10 км от границы в доказательство миролюбия показались Германии доказательством слабости всей страны, всей армии. Типичный пример нападения на сильного, потому что он со стороны кажется слабым.