ПРАВОСЛАВИЕ, САМОДЕРЖАВИЕ, НАРОДНОСТЬ

Когда же противниками настойчиво требовалось изложение того, что есть русская народность, требовалось перечисление всех ее примет, тогда на это отвечали лишь тем, чем можно было ответить наглядно: указанием на своеобразности нашей истории, нашего политического строя, наших народных понятий и обычаев, а когда возражали, что у всех народов те же явления повторяются на известной стадии их развития, то опять им основательно возражали и доказывали, что если у разных народов встречаются явления однородные, то у каждого, де, народа они принимают различные оттенки.[253] А кроме того, если все люди имеют те же стадии развития, следовательно, имеют их и народы, однако ежедневный опыт показывает, что одни индивидуумы сохраняют на всю жизнь известные, иногда детские черты, тогда как другие с годами изменяют эти черты, свойственные всем людям, но далеко не у всех делающиеся устойчивыми и пребывающими.[254] «Мир — народ от Адама», и потому все люди имеют общие качества и недостатки, но у некоторых людей преобладают одни черты, а у других другие, с добавкой известной своеобразности и окраски каждой из них. Этим ограничивается самая крайняя «индивидуальность», никогда не претендующая на обладание черт никому другому не свойственных, потому что в последнем случае люди были бы не членами одного рода, а в себе существующие субстанции. Ввиду своей невольно полемической (хотя всегда на положительной основе) деятельности славянофилы старались показать на деле фактами, в чем усматривается народность в истории русского народа и каковы ее признаки в настоящее время, отыскивать которую приходится под культурным слоем, совершенно отшатнувшимся и даже ставшим во враждебные отношения к исконной народности во имя общечеловеческой культуры, наиболее, однако, отдающей французскими мотивами.[255] Однако, несмотря на постоянное возвращение к теме «народность», доказывая ее участие даже в такой области, как «наука» (ср. в «Русской Беседе» 1856 года статью Ю. Ф. Самарина — «О народности в науке»), несомненно, однако, что они не ответили положительно на вопрос — что есть народность по существу; и если бы они это сделали, то, вероятно, этим положили бы конец допросам противников: в чем же состоит русская народность? Если ее нельзя сформулировать, то значит ее и нет. Это же самое повторяется и до наших дней, и не только повторяется на словах, но и практически проводится в жизнь властной и не властной, но тем не менее деспотической интеллигенцией.

* * *

Есть не только целый ряд понятий, которые воспринимаются непосредственно (априори), но более того, факты вообще воспринимаются только этим путем. Только сделавшись доступными непосредственному восприятию, они могут давать пищу для логических, умственных дальнейших комбинаций. Выражаясь языком новейших философий: всякий факт трансцендентален и предшествует логическому постижению. Факты чувствуются, и если их стараться определить логическим мышлением, то получается лишь какой-то намек на предмет, но вовсе не его настоящая, полная передача. Что есть свет? Самое точное его определение находим у апостола Павла: Все, делающееся явным, свет есть (Еф. 5, 13). Это, конечно, гораздо полнее шеллингова «LichtistdiereineRaumerfuellung»: но ведь без непосредственного представления о свете, едва ли бы эти два определения света дали нам о нем даже отдаленное понятие; и в сущности и до сих пор можно только повторять с ветхозаветным бытописателем и сказал Бог: да будет свет. И стал свет (Быт. 1,3). Это пример из области явлений чувственных: возьмем такой же из области духа. В Евангелии сказано — Бог есть любовь (1 Ин. 4,8). Для верующего и любящего это вполне ясно. Но когда апостол старается определить, что есть любовь,то получается почти исключительно-отрицательное определение, с немногими лишь положительными чертами, такого, однако свойства, что они могут быть применены и к иному: например, любовь долготерпит (1 Кор. 13,4). Можно ведь долготерпеть и не по любви. Не ищет своего (1 Кор. 13, 5) это вполне применимо к так называемому альтруизму, с любовью мало сходному. Берем другие конкретные понятия: например, искусство или наука, т. е. прекрасное и истинное, в их проявлениях. Эти два понятия до сих пор не поддались точному определению и поэтому постоянно о той же вещи одни говорят — «художественно», другие говорят — вовсе нет. Обычное в ученом мире разногласие: «научно», «не научно». Это, однако, нимало не влияет на всеобщее сознание, что наука существует и очень удовлетворяет запросам человеческого ума, или что есть искусство, в благотворном влиянии которого так нуждается человечество.[256] В чем заключается «личность» человека? Возможно ли ее точно определить? Можно сделать некоторые выводы и заключения на основании действий человека, можно даже его условно охарактеризовать намеками или уподоблениями; но в точности определить, в чем заключается индивидуальность такого именно лица, да так, чтобы это определение не годилось для другого, сходного с ним, — невозможно. Когда познаем человека из его действий, тогда можно и подвести некоторые стороны его личности под обобщительное определение; но если взять, например, характеристику Наполеона и не знать его как живую индивидуальность, то несомненно, что в нашем уме получилось бы нечто очень несходное с действительной личностью великого императора. Характер человека составляет вместе и нечто очень для нас определенное (конечно, при условии достаточного знакомства, а иногда даже благодаря « первому впечатлению») и вполне неопределимое для логического мышления. То же самое можно сказать и о семейных чертах, ясно обрисовывающих семейный тип; даже иногда при большом разветвлении семьи, кто возьмется, однако, определить эти черты «точно»?

Собрание воедино большего или меньшего количества людей общего корня, у которых есть эти неопределимые черты, но очень ясные для непосредственного восприятия, дает народность, которая, по существу, есть нечто духовное; но она же всегда облекается некоторой внешней оболочкой, совместно с духовной стороной, дающей то, что называется народный тип. Однако и этот, по-видимому, столь ясный тип весь слагается из тех же неуловимых для формального определения элементов, как и индивидуальный тип; и можно только сказать, что народность есть коллективная индивидуальность, столь же ясная и столь же неопределимая, как индивидуальность отдельных лиц.[257]

Как бы кто не отвергал народность, как неизбежный фактор в развитии человечества, способствующий проявлению богатства данных человечеству многоразличных даров, — тем не менее никто не усомниться в непреложности того, что мы, хотим или не хотим, а всех, встречающихся нам, тотчас и безо всякого колебания относим к той или другой народности, а при ближайшем знакомстве с оттенками народностей и к таковым. Не только всякий узнает француза, но между французами узнает и гасконца, и провансальца, тем легче еще и бретонца, француза только по общности исторических судеб, а не по происхождению. Но вот, что надо при этом заметить: хотя люди могут более или менее легко отличать различные национальности, тем не менее безошибочное (если есть что-либо безошибочное) определение в этом отношении свойственно только людям, судящим о своих единоплеменниках, и это оттого, что никакие внешние признаки не достаточны сами по себе. Для этого недостаточно ни соблюдения обычаев, ни обладания языком и т. п. Языком в совершенстве может владеть и чужеземец, он же может и усвоить весь внешний обиход; и все-таки настоящий член народа угадает, свой ли это или чужой. А уже разобраться в племенных разновидностях — это иностранцу редко по силе, если только они не подчеркнуты исключительно резко.