ТРИ ГОДА В БЕРЛИНСКОМ ТОРГПРЕДСТВЕ

Иногда случается, что на самые низшие технические должности СШО намечает себе жертву из беспартийных стенотиписток, т. е. в один непрекрасный день ее переводят в СШО. Так было, например, с милой и доброй девушкой Шиленковой. Когда я как-то вернулась из отпуска, который проводила под Москвой, эта Шиленкова, работавшая тогда в Отделе Кадров, пришла ко мне и стала лихорадочно расспрашивать о том, как сейчас в Москве, не лучше ли стало с продовольствием. По ее расспросам и по тем слезам, которые потекли у нее по щекам при известии, что в Москве все хуже и есть почти совсем нечего, — я почувствовала

-107-

в ней «родную душу», я поняла, во всяком случае, что большевикам она не сочувствует и сочувствовать не может.

— У меня, знаете, мама и сестры в Москве. И они все такие беспомощные, не умеют устраиваться. Все сестры работают, но получают гроши и голодают. А я здесь так хорошо живу, прямо совестно.

И вот, эту-то Шиленкову забрали через несколько месяцев в СШО. И, думаю, забрали именно потому, что была она какой-то уж очень безобидной, и потому, что ее легко можно было запугать. Такая уж не выдаст секретов и тайн, так как будет бояться и за себя, и за родных. На характере ее эта перемена службы сказалась очень скоро. Она тоже стала как-то сторониться всех нас, очевидно, боясь, чтобы ее не заподозрили в разглашении тайн.

«КОНТОФОТ»

Одним из подсобных органов Секретно-Шифровального отдела в торгпредстве является «Контофот». Познакомилась я с этим отделом чисто случайно и вот каким образом:

В бюро прессы к Бродзскому ежедневно приходили посетители-немцы, то от какой-нибудь газеты, то от агентства, то от германских фирм. Сижу я как-то за столом и веду по телефону оживленную беседу с господином Лоренцом из Берлинской Торговой Палаты. Ох,

-108-

уж этот господин Лоренц, много он крови мне напортил! Он, видите ли, являлся в то время синдиком Палаты и решил, никогда не бывав в СССР и совсем почти не зная русского языка, написать книгу о торговых отношениях с СССР. Нужно сказать правду: Олигер, уезжая, предупредила меня:

— Тут вам каждый день будет звонить некий господин Лоренц. Он всегда хочет знать массу вещей и притом со всеми подробностями. В виду того, что книга, которую он хочет опубликовать, все же может стать пособием для советско-германской торговли, то с ним надо обращаться вежливо и давать ему все необходимые сведения, конечно, кроме секретных.

И действительно: в первые же дни после моего вступления на должность референта бюро прессы и информации, когда я — не имев до тех пор никогда в жизни практики телефонного разговора по-немецки — трепетала и обливалась потом при каждом телефонном запросе, — господин Лоренц стал осаждать меня вопросами. Нечего и говорить, что половины их я в то время вообще не понимала, а на другую половину — отвечала невпопад и без особого знания дела. Господин Лоренц, однако, принадлежал к очень настойчивым людям, к тем, что на добром русском языке называются въедливыми и дотошными. Бывали дни, когда он по полчаса не отпускал меня от телефона. Принимая во внимание путаницу в таможенных законах вообще, а в советских — в частности, и постоянные изменения в законодатель-

-109-

стве — можно себе представить, как трудно было Лоренцу довести до конца свой труд. Он ежедневно давал мне новые и новые задания — выяснить для него то или другое, запросить Москву о том-то и том-то, вычислить для него то-то и то-то. Кроме того, в первое время он, при всем своем немецком добродушии и терпении все же выходил иногда из себя и негодовал, как это я его не понимаю или как это я чего-нибудь не знаю наверное. Впоследствии, впрочем, мы с господином Лоренцом стали добрыми друзьями. Когда вышла, наконец, из печати его книга — толстенный том на 800 страницах и стоимостью в 24 марки — он мне его даже презентовал. Однако, повторяю, мне от этого было не легче. В первые недели я каждый раз с ужасом ждала его звонка и с облегчением вздыхала, когда день подходил к концу без его вызова. Но вдруг, в самый последний момент — тр-р-р-р-р-дзинь...

— Informationsburo der Russischen Handelsvertretung.

— Hier Dr Lorenz, guten Tug, ich mochte um eine kleine Auskunft bitten. *)

*

*  *

Так вот, в тот день я как раз сидела погруженная в один из таких оживленных разговоров с Лоренцом, обложенная книжками и справочниками и злая, как Вельзевул.

*) Говорит д-р Лоренц, здравствуйте, разрешите маленькую справку...

-110-

В это время кто-то постучал в дверь. Крикнула:

— Herein!

Вошел какой-то господин с портфелем и спросил, может ли он видеть Бродзского. Я, не отрываясь от телефона, показала ему на дверь справа. Через минут десять, когда разговор c Лоренцом достиг своего апогея, из кабинета вышел Бродзский, неся в руках какую-то бумажку.

— Тамара Владимировна, бегите скорее в «Контофот» и скажите, что я прошу сделать с этой бумаги снимок и поскорее. Вы там подождите и сейчас же принесите его мне, а я буду в библиотеке у Адлер.

С злорадством в душе я крикнула в трубку Лоренцу, что должна экстренно отлучиться и прервать разговор. Он выразил свое сожаление, но сказал, что через полчаса еще раз позвонит. От Лоренца трудно было отделаться. Это был в высшей степени настойчивый и неуклонно идущий к своей цели господин.

Спрашивать у Бродзского, где «Контофот», я не стала, он бы постарался сыронизировать — бюро информации, а чего-то не знает! — и побежала вниз к своей приятельнице Зинаиде Васильевне. Она работала в торгпредстве уже два года и знала все ходы и выходы.

— «Контофот»? — это внизу, рядом с хозяйственным отделом и экспедицией. Там на двери написано: «UnbefugtenEintrittverboten» *), вы постучите.

*) Посторонним вход воспрещается.

-111-

Спустилась вниз, нашла дверь, постучала. Дверь бесшумно отворилась, и я очутилась опять-таки в маленьком коридорчике. Из боковой дверки вышла служащая и спросила, что мне надо. Я передала ей просьбу Бродзского. Тогда она, словно нехотя, впустила меня внутрь. Почти вся комната была занята репродукционной камерой. В углу стоял прожектор. Служащая прикрепила поданный мною лист к экрану камеры, осветила его прожектором, повернула какие-то рычаги. Затем ушла в темную комнату, проявила, промыла в тут же стоявшем бассейне, высушила электричеством, запечатала в конверт и отдала мне. Вся процедура заняла не больше десяти минут.

Неся конверт обратно, я очень хотела узнать, что именно могло так заинтересовать Бродзского. Но конверт был запечатан. Мой шеф ждал меня в библиотеке, и мы вместе вернулись в бюро. Оказалось, что это имело какую-то связь с тем господином, который у него ждал. Прикрывая за собой дверь в кабинет, Бродзский любезно ему сказал:

— Я не нашел заведующего, он как раз вышел. Не будете ли вы любезны зайти завтра?

Через несколько минут господин ушел. Больше я его не видела, но разгадка наступила уже на следующий день.

Как и во всяком большом городе, в Берлине есть частные детективные бюро, одним из которых является «Auskunftei». Для проверки тех или иных своих клиентов берлинское торгпредство пользовалось услугами именно этого бюро. Когда на следующий день я

-112-

пришла на службу, на столе лежали, как всегда, десятка два писем и открыток, и между ними было письмо со штемпелем «Auskunftei». Очевидно, машинистка, ходившая за почтой вниз, по ошибке положила его на мой стол. Ничего не подозревая, я вскрыла конверт. Там были сведения о каком то человеке — фамилии точно не помню — и говорилось, между прочим, что он — бывший белый офицер, эвакуировавшийся из России с Армией Врангеля. Теперь он состоит на службе у такой-то фирмы.

Поняв, что письмо адресовано не ко мне, я отнесла его своему шефу. Тот пробежал справку и сорвался с места.

— Вот видите, как хорошо, что я дал вчера переснять его удостоверение и фотографию. Ведь является этакий молодчик, как представитель солидной фирмы, «фон» такой-то, по-немецки говорит, как Бог. Говорю: «Имеете ли вы полномочия?» В ответ дает удостоверение с места службы с фотографической карточкой. Но что-то в его манере держать себя показалось мне сомнительным. А теперь оказывается — белогвардеец. Нет, каков нюх у меня, а?

И Бродзский довольно зашагал по кабинету.

— Уж теперь мы этого молодчика и на порог не пустим в торгпредство, занесем в черные списки и баста.

Я стояла, и у меня все трепетало внутри от беспомощности, от сознания, что вот я — пусть невольно — а все же как-то повредила неизвестному своему единомышленнику. А сам

-113-

Бродзский, которого я сперва имела наивность принять за «приличного» большевика, оказался таким же, как и все другие. Мне почудилось на секунду, что под его холеными усами мелькнул оскал зубов. Мелькнул и исчез... Но впечатление осталось уже навсегда. Себя же я в душе проклинала за свою несообразительность, за то, что не скрыла этого письма, не порвала его и не бросила в корзинку. Впрочем, тогда все равно запросили бы «Auskunftei» вторично.

*

*  *

Приблизительно годом позже в мою почту попал объемистый пакет, адресованный по-русски: «Центральному Совету немецких профсоюзов». Почерк был корявый и совершенно явственно безграмотный, так что даже добросовестная и аккуратная немецкая почта не смогла выяснить, кому и куда именно адресовали пакет. Доставили в торгпредство, так как это учреждение в глазах немцев было русским и получало из России большую почту. А так как никакой определенный отдел торгпредства на конверте не значился, принесли его в Бюро Прессы и Информации.

В комнате как раз никого не было. Я вскрыла конверт — жалкий, желтый советский конверт; внутри оказалось длиннейшее послание на шестнадцати страницах, написанное карандашом вкривь и вкось, с массой ошибок и совершенно без знаков препинания! Письмо

-114-

было из Ростова, и в нем от имени рабочих и крестьян Донской области автор умолял немецкие профессиональные союзы обратить внимание на бедственное и безвыходное положение пролетариата под властью «душегубов-большевиков» и перечислял большевицкие козни и произвол, эксплуатацию и издевательства. Все это было написано так просто, так наивно и так чисто по-русски — с надеждой на то, что немецкие социал-демократы так-таки действительно возьмут и повлияют на большевиков. Письмо заканчивалось призывом: «Братья, помогите, кто в Бога верует, а уж мы в долгу не останемся».