ЛОЖЬ

Лазарь Максимович принял гостя в громадном кабинете. В домашней фланелевой куртке и теплых туфлях, Лазарь Максимович сидел за монументальным письменным столом, где было больше бронзовых венских статуэток фривольного вида, чем бумаг. Он курил сигару. Его толстое тело с обвисшим животом покоилось в глубоком мягком кресле.

Галганов, человек лет под шестьдесят, с еще густыми, иссиня-черными полосами, прилизанными на широкий пробор, в больших очках в темной роговой оправе, прошел, в сопровождении лакея, в кабинет.

В былые годы Галганов Государю Императору так не кланялся, как наклонился теперь Лазарю Максимовичу. Тот едва приподнял с кресла ручное тело и, по-французски, не здороваясь, жестом пригласил Галганова сесть против него:

— Курите, — сказал Лазарь Максимович и указал на стоявшие на столе коробку с папиросами и ящик с сигарами.

Галганов не решился взять сигару.

— Вы хотели меня видеть, Лазарь Максимович, — ласковым, заискивающим голосом сказал Галганов, и закурил от горевшего на столе светильника папиросу. — Я к вашим услугам.

— Видите, Владимир Петрович, если я кого-нибудь позвал, значит, мне того человека нужно видеть. И мне нужны именно вы. Я недоволен вашей работой.

— Чем, Лазарь Максимович? — удивился Галганов. — Моей работой?..

— Не именно вашей… А вообще… Знаете, нам не шутками заниматься надо. Не кантаты и гимны петь, молотками стучать, коктейли распивать и доклады выслушивать. Нам нужны действия…

— Но, Лазарь Максимович… Чего вы еще хотите?.. Церковь разложена. Русский Общевоинский Союз умирает. В него пущена «внутренняя линия» подсиживания и доносов. Везде критика. Нигде никакого дела… Разложение, доносы, предатели… Наши братья во многих объединениях даже гонимы… Из-за этого пошел ропот. Многие уходят из лож…

— Ну, это, положим… Уходят!!. Я им покажу!.. — Лазарь Максимович затянулся сигарой, выпустил дым, и сказал, повышая голос. — Вы мне, Владимир Петрович, памороки не забивайте… Церковь!.. Она и разложенная сильна. Иерархи поссорились… духовенство враждует, а, посмотрите, как растет число верующих!.. Какой громадный храмище устроили на rue Boileau… И —- полно!.. И не старухи там древние, а молодежь. По эмигрантской диаспоре ставят монастыри. Миссионеров готовят проповедовать православие. В Берлине Германское правительство строит громадный, великолепный православный собор… Что же, это, как по вашему, гибель или возрождение?.. Нам только что удалось начать ладить с бывшим злейшим врагом масонства, католицизмом, а тут восстает из пепла православие… То самое, которое, нам казалось, без остатка выкорчевано в России… Нам нужны свободно мыслящие церкви еретиков, сектанты и скептики. В 1913-м году мы постановили: не признавать Бога… Отрицать Его… Мы поставили идеалом жизни не Бога с Его законами, но человечество. А ваши масоны, простите, в церковь ходят… На исповеди бывают… Здравствуйте, пожалуйста!.. Еще наболтают там попам, чего и не надо…

— Лазарь Максимович, церковь не моя область… Я в этом деле профан…

— Скажите пожалуйста, профан!.. губернатором-то были, поди, сколько молебнов отстояли… Слыхал я: все мощи искали, мечтали в губернии у себя открыть.

Галганов густо покраснел:

— Что было, то прошло, Лазарь Максимович… О прошлом говорить, правда, не стоит. У каждого было свое прошлое…

Злые искорки вспыхнули в узких, светло-серых, словно прозрачных, глазах Лазаря Максимовича. Он затянулся сигарой, выпустил дым, затянулся еще и еще. Сизые полосы дыма ровно стлались над письменным столом, как вечерние облака над морем…

— Отчего сигару не возьмете?.. Хорошие…

— Благодарю вас.

— Берите. Не стесняйтесь. Для того и поставлены.

Галганов нерешительно взял сигару и, отрезав машинкой кончик, с наслаждением закурил. Ему было не по себе. Противно и унизительно было ощущать свою зависимость от этого человека, жида и хама. «Вероятно, в полпредстве советском служит», — думал он, — «а я ему подчинен. Завишу от него. Жизнь моя ему принадлежит. Как, однако, это гадко»… — Подумал, и сам испугался своих мыслей. Ему всегда казалось, что Лазарь Максимович умеет читать чужие мысли…

— Видите, Владимир Петрович, — после долгого молчания, медленно цедя слова, начал Лазарь Максимович. — Наша очередная, актуальная задача: уничтожение эмиграции… Поняли?..

— Законы не позволяют, — вздыхая, сказал Галганов. — Да и зачем? По существу-то, зачем?.. Вы сами недавно говорили, что Русская эмиграция, это — грязная пыль…

— Смести эту пыль нужно… Видите, буду с вами вполне откровенен. Допущена была ошибка… Самое существование эмиграции — большая наша ошибка. В народе советских союзов, в интеллигентном слое, среди вузовцев, ну, и среди крестьян, растет убеждение, что, кроме нашей, советской, России, есть другая, — свободная от нас, заграничная. И эта заграничная Россия, черт ее дери совсем, нам очень мешает. Мы не можем ни послать, ни пустить нашу молодежь заграницу. Мы здесь должны охранять ее от встреч с этими проклятыми эмигрантами. Кроме того, и там, в союзе нашем, есть такие дураки, которые верят, что заграницей существует готовая целая армия…

— Вы же знаете, что этого нет.

— Я-то знаю. А докажите это там… Да еще нашим, черт их дери совсем. Это советское быдло подхалимов нам не страшно: на это есть чекисты и войска; но беда-то в том, что заграница, что иностранные государства, по мере того, как они разочаровываются в нашем союзе, начинают смотреть на эмиграцию, как на подлинную Россию… А что, если будет сговор между державами об интервенции?.. На наше красное воинство надежда плоха… Да и там не прочь снюхаться с этим заманчивым эмигрантским мифом… Вы понимаете меня?..

— Мне кажется, Лазарь Максимович, дело поставлено так прочно, что опасаться нечего. Закуплены лучшие писатели, депутаты, министры. В славословии советам недостатка нет. Здесь создан «народный фронт»…

Лазарь Максимович занялся сигарой. Прозрачные глаза его были устремлены на Галганова, и тот под пронзительным взглядом их чувствовал себя, как кролик под взглядом удава.

— Я, помнится, поручил вам следить за генералом Акантовым, — наконец, сказал Лазарь Максимович.

— Ска-а-ажите?.. Этой осенью Акантов ездил в Берлин. Зачем?..

— Он ездил за своей дочерью.

— Стра-а-анное, знаете, совпадение, или, как мы в гимназии острили: филиноввставание… — Лазарь Максимович самодовольно засмеялся своей остроте. - Хо-хо-хо!.. — басил он.

— Хэ-хэ-хэ, — почтительным тенорком вторил ему Галганов. — Замечательно… Филинов-вставание… Сов-па-дение… За-амечательно!..

— Да, поразительно… В это время там оказался маршал советского союза Тухачевский и белый генерал Скоблин,.. И Акантов…

— Дуся Королева и капитан Лапин следили за Акантовым. Они ничего не заметили.

— Возможно… Но, понимаете вы, что Акантов стал нас интересовать.

— Ничтожная личность. Затравленный жизнью человек… Божия коровка…

— И мне говорили: огромный авторитет в эмиграции.

— Ну, да… Неподкупно честный… В прошлом, легендарный храбрец… Убежденный монархист… Да, конечно, отрицать не буду: авторитет… Офицеры ему верят. Если бы не крайние его монархические убеждения, конечно, он возглавлял бы Воинский союз…

— Да, так вот, в связи со всем этим, у нас решено его уничтожить…

— Простите, Лазарь Максимович, но это уже дело полпредства. Послать своего человечка, тот тюкнет его молотком по голове в укромном месте, одним Русским эмигрантом станет меньше, вот и все. Тело можно в Сену сбросить…

— Не учите, лучше вашего знаю. Это проще простого… Но какой, однако, вы наивный человек!.. А еще губернатором были! Мощи открывать хотели… Нам довольно плодить мучеников и героев. Вы же знаете, что Русский человек живых героев не признает; ему мертвяка подавай. Погиб на своем посту. Вот тогда и некрологи, и почитание памяти, и панихиды, и «дни непримиримости»… А-ааа, нет!.. Вы мне раньше сделайте из него болвана, дурака, безвольного типа, еще лучше — предателя, всеми презираемого вы мне его толкните в яму, а тогда мы его уже уберем под чужую руку…

— Но, как же это сделать?.. Купить Акантова нельзя. Не так давно, узнав, что его приятель, казак Чукарин, убит в армии Франко, он, согласно с завещанием, передал все его сбережения дочери Чукарина, жене богатейшего француза. Та и брать не хотела. Он навязал ей деньги и не взял за сохранение ни сантима…

— Удивительный вы человек, Владимир Петрович. А еще губернатором были; поди, задачи жандармам давали! Что же, вы думаете, так, вот, подойти и сказать: «Нате вам, ваше превосходительство, полтораста франков, и прошу: сделайте подлость»…

— Нет… Конечно, не так. Но, как купить Акантова? Я не знаю.

— Не знаете… Плохо-с… Отметка вам три с минусом. Очень плохо — единица!.. Если офицеры, очень хорошие, благонамеренные офицеры, читая постоянно, каждый день, нашу газету, постепенно пропитываются нашими убеждениями, воспринимают нашу идеологию, колеблются, сомневаются и отходят от своей крепкой семьи, то, что скажете вы, если мы сначала… Сначала…

Лазарь Максимович притушил окурок сигары о пепельницу и замолчал. Галганов ожидал, что будет дальше.

— Да… Сначала… Ну, сначала доведем человека до полной нищеты. Это я на себя возьму. Потом… Потом дадим ему легкую, хорошо оплачиваемую работу, службу… Это устроить я своевременно поручу вам. Мне говорила Дуся Королева, что Акантов, слушая хор Жарова, плакал, что он, сидя перед Московским радио, был на себя не похож… Чувствительная душа… Вот на этом и играть нужно… На России… Надо возбудить в нем сомнете в его правоте, чтобы он задумался, да где же Россия: тут, в эмиграции, или там, в Москве, где ключом кипит жизнь?.. Надо, чтобы его потянуло в Москву. Надо, чтобы его охватило сомнение. А сомнение — родная сестра отчаяния… Вот тут-то и подкатитесь вы, этаким, черт возьми, совсем Мефистофелем, и предложите ему не молодость, на черта теперь молодость, вам и без всякого Мефистофеля врачи ее сделают, но — Россию!.. Спасение России! И ему, Акантову, действенное место в этом спасении… Вот, когда он поскользнется. А тут, по нашей-то политграмоте неписаной: «падающего толкни»… И толкните его великой ложью…

— Я начинаю понимать, Лазарь Максимович.

— A la bonne heure!

В дверь осторожно постучали.

— Ктотам?.. C'est vous, Gaston? Entrez!.. Лакей на серебряном подносе i юдал Лазарю Максимовичу карточку. Тот посмотрел, нахмурился, и сказал: