Диктатура и Монархия

В этом выпуске в разделе «Русская публицистика» мы републикуем статью графа Дмитрия Капниста, написанную около полувека назад. Несмотря на прошедшее время, она сохраняет высокую актуальность и сегодня, поскольку люди по-прежнему сильно путаются в политической терминологии.

Известно, что Аристотель делил формы правления на три категории: монархию – власть одного, аристократию – власть немногих и демократию – власть всех.

Каждая категория распадалась у него на два подотдела, добрый и плохой. Доброй он считал монархию, основанную на праве и обычае, и ей противопоставлял дурное единовластие – тиранию. Тираном тогда называлось лицо, которое интригой, насилием или демагогией овладевало властью в демократии, т. е. попросту то, что мы ныне называем – диктатурой. Вот на этих двух видах единовластия мы и хотим остановиться в настоящей статье.

Нет ничего более противоположного, чем Монархия и Диктатура. К сожалению, эту простую истину часто игнорируют сами сторонники монархии. Так, в первые годы революции (да и позже) многие монархисты мечтали о «хорошей военной диктатуре», как будто то, что она была бы военной, обеспечивало ей спасительные качества и предохраняло от произвола.

В действительности, диктатура и монархия противополагаются во всем, начиная уже с самого источника власти. Диктатуры зарождаются, чаще всего, в критические моменты жизни страны. Когда все идет из рук вон плохо, когда опасность угрожает стране, массы населения стремятся доверить власть единой волевой личности, «сильному человеку», способному по их мнению вывести из трудного положения, который возьмет на себя ответственность, по существу принадлежащую всей нации. Этот перенос ответственности остро ощущается и диктатором, и населением, вследствие чего зарождение диктатуры, узурпирующей верховную власть, носит зачастую характер демократический.

Очень часто провозглашение диктатуры сопровождается повальной «паникой», общим страхом перед нависшей опасностью. Поэтому, на первых порах, диктатура пользуется широким признанием всего населения. Вспомним, например, первые годы фашизма в Италии или национал-социализма в Германии. Первые всенародные голосования при этих режимах зачастую давали власти абсолютное большинство голосующих и, притом, вполне искренне, без всякой подделки. Диктатуры очень любят подчеркивать это «всенародное» признание и потому умножают голосования. Причина этих успехов заключается в том, что охваченное паникой население надеется, что диктатор разрешит все наболевшие вопросы. При этом население наделяет диктатора сверхчеловеческой способностью изменить ход событий целиком, так сказать, – в корне. Но – никто не всесилен. Диктатор, физически, не может в корне изменить существующее. Такое изменение возможно только путем длительного процесса постепенного перерождения страны. И вот оказывается (в глазах масс), что диктатор не решил возложенных на него задач, не оправдал доверия. Тогда начинается нисходящий путь, на котором диктатура встречает все большее сопротивление.

Приведенный к власти исключительным стечением обстоятельств, диктатор, даже гениальный, всегда – человек случая. После медового месяца между диктатором и народом, наступает неизбежное разочарование.

Трагедия диктатуры, по существу неизбежная, имеет двоякий характер. «Снизу», в массах народных, происходит разочарование. Диктатор не исполнил обязательства осуществить всенародное счастье. По существу, никакая власть сама по себе не может разрешить такой задачи. Но ведь диктатора для того и призывали, чтобы он ее осуществил. Он не оправдал надежд! Многим тогда приходит в голову мысль: «а почему он, а не я? Я бы может быть лучше разрешил стоящие перед страной задачи». Это сомнение в оправданности претензий диктатора на власть неизбежно во всякой диктатуре. Ибо диктатор пользуется властью в силу только всенародной паники. Никаких других основ, ни исторических, ни юридических, его власть не имеет.

Характерно, например, что Наполеон говаривал, что «он сам себе предок». Этим он хотел сказать, что его власть имела единственным источником только его гениальность и его «счастливую звезду». Отсюда обязательство для диктатора постоянной безошибочности, непогрешимости, ни для кого не возможной. «Дуче всегда прав!» – говорили итальянские фашисты.

При таких условиях, всякая, даже самая скромная, критика чего бы то ни было в жизни государства, хотя бы вполне второстепенного, – оказывается бунтом, политическим преступлением, подрывом самых основ власти. Потому-то цензура так пышно расцветает при всякой диктатуре, «правой» или «левой», диктатуре Гитлера, как и диктатуре Сталина.

Но, параллельно с этим процессом падения авторитета диктатора, развивается другой, уже в душе этого последнего. Чувствуя слабость обоснования своей власти, диктатор склонен преувеличивать удельный вес оппозиции, всякой оппозиции, и видеть ее даже там, где ее нет, или еще нет. Этим он как бы предвосхищает существование и вес оппозиции. В нем развивается чувство недоверия ко всем и особенно к своему окружению.

Рекомендую читателю перечесть, в книге Солженицына «В круге первом», описание стареющего Сталина. Оно убедительно подтверждает все сказанное выше. Солженицын ярко описал чувство безнадежности Сталина перед все вновь и вновь возникающими оппозициями, иногда настоящими, иногда мнимыми. Никакая диктатура Вопрос только в степени, в количестве пролитой крови, в размерах жестокости. И еще другая неизбежная черта всякой диктатуры: в своем стремлении подвести под себя возможно более крепкий фундамент, диктатура всегда льстит народным массам, прибегая к приемам самой грубой демагогии, поощряя самые низкие инстинкты масс, постоянно снижая этим их моральный уровень. Из всего этого следует, что диктатура – наихудший строй из всех существующих. Лечение государственности диктатурой приводит только к разложению государственности.

Диктатура может принести пользу только тогда, когда верховная власть, сохраняя свои прерогативы, делегирует часть своих полномочий отдельному лицу, строго оговаривая размеры его власти.

Так, в 1812 году, Император Александр I, назначив главнокомандующим Кутузова, дал ему власть равную своей, для изгнания из России «галлов и с ними двунадесяти языцей», в районе расположения войск и во всем, что относилось к обслуживанию армии. Поручение было ясно ограничено во времени (время войны) и пространстве (в том, что касалось армии). Результат, как знаем, был положительный. Так понимаемая диктатура может принести пользу государству. Диктатура же, сама заменившая верховную власть на неограниченный срок, может только разрушить государственность и духовно искалечить самое нацию.

В противоположность диктатуре, династическая монархия в самом своем принципе содержит гарантии против эксцессов единовластья.

Мы называем «Династической Монархией» строй, в котором верховная власть принадлежит одному лицу (монархия – власть одного), но при том, что это лицо приобретает право на власть в силу своей принадлежности к определенному роду – «Династии», в определенном, раз навсегда установленном порядке. Таким образом устраняется всякий элемент борьбы за власть. Всем в государстве (и в первую очередь самому монарху) ясно, что такое-то лицо занимает престол только в силу принадлежности к Династии в соответствующем порядке (что не подлежит сомнению), а не в силу каких бы то ни было высоких качеств (всегда спорных).

Монарху, при таких условиях, нет надобности отстаивать свою власть. Он не нуждается в громоздком полицейском аппарате, не должен опасаться конкурентов. Это дает большую свободу действий и позволяет заняться делами более творческими, чем самозащита.

Допустим, что такая гарантия – чисто отрицательна. Она только обеспечивает власть от соблазнов, грозящих диктатуре. Но принцип династической монархия содержит в себе еще и положительную гарантию в том, что политика такой монархии сообразна интересам государства.

Династия состоит из последовательной цепи всех ее возглавителей, прошлых, настоящих и будущих. Ее корни уходят в далекое прошлое государства, ее настоящее – современный государь, ее ветви заходят в далекое будущее. Зная, что за ним должен последовать его родной сын (или брат и т. д.), монарх не может не ощущать потребности обеспечить ему спокойное и мирное бытие. Это потребность нравственная, но и чувственная. Вследствие этого монарх стремится устроить страну так, чтобы ее существование в мире и покое было обеспечено на долгий срок, т. е. сообразно самому характеру страны.

Многовековой опыт власти, накопленный поколениями, передается в Династии не отвлеченным книжным путем, а в виде живой семейной традиции.

Этот опыт власти учит тому, что верховная власть тверда и устойчива лишь тогда, когда материальные и духовные нужды населения обеспечены соответственно требованиям мировоззрения и морали самого народа.

В этом смысле и следует говорить об «укоренении Династии в народе». Это – требование, подсказанное тем, что можно назвать «монархической моралью». Но, вместе с тем, исполнение этого требования практически насущно для Династии. Требования морали подкрепляются требованиями практическими, даже субъективными. Монарх не только «не должен» вести политики вредной или опасной для страны, он попросту не может этого делать, по крайней мере сознательно.

(Окончание следует)

«Возрождение» (Париж), № 239, сентябрь-октябрь 1972 года

Об авторе

Граф Дмитрий Алексеевич Капнист (1905-1975) – инженер, педагог, общественный деятель, публицист, член Союза младороссов, участник Второй Мировой войны во французском Сопротивлении, член правления Общества взаимопомощи русской молодежи, один из основателей Русско-французской школы Ж. де Валуа в Париже.