Сущность монархии и республики

Редакция «Монархиста» в целом не разделяет младоросскую идеологию. Тем не менее, в этом номере, в рубрике «Русская публицистика» мы републикуем (с незначительными сокращениями) статью лидера младороссов Александра Казем-Бека. Во-первых, некоторые высказанные в ней мысли сохраняют актуальность и по сей день, во-вторых, современным монархистам полезно изучать наследие своих предшественников в эмиграции во всей его полноте, а в-третьих, предлагаемый текст позволит многим понять, что идеология младороссов состояла не только из лозунга «Царь и советы!».

«Непредрешенцы» безразлично относятся к монархии и республике главным образом потому, что считают их формами правления. В этом и коренится их заблуждение. Разумеется, вопрос формы правления – вопрос второстепенный. Гораздо важнее и существеннее самое содержание государственности. Содержание государственности создает ту или иную гражданскую этику, ту или иную общественную мораль. Если бы монархия и республика были основаны на одном и том же этическом принципе, то есть, если бы содержание, заключенное в них, как в форму, было одним и тем же, – можно было бы считать, что вопрос о монархии и республике есть вопрос лишь формы.

Однако самое поверхностное рассмотрение идеалов монархии и идеалов республики – то есть их содержания – приводит к логически неизбежному выводу, что природа монархии совершенно отлична от природы республики. Монархическая идея подчинена идеалу нравственному. В основу ее заложен закон этического, иррационального порядка. Республиканская идея подчинена идеалу умственному. В ее основу заложен закон рассудочного, рационального порядка. Поэтому если монархия и республика в их внешнем выявлении и могут быть признаны формами, то монархия – есть форма религиозного начала в государственности, тогда как республика – есть форма рационалистического начала. Такова сущность монархии и республика, так сказать, классического типа. Те или иные отклонения от общего правила, в зависимости от исторических эпох или национальных черт того или иного народа, этого правила не опровергают.

Если вскользь коснуться судьбы монархического принципа в тот период истории, который принято называть «новейшей историей», то нельзя не с огласиться с положениями современных республиканцев, указывающих на последовательное и прогрессивное отживание этого принципа. Судьба монархического принципа была теснейшим образом связана с судьбой религиозного начала в жизни народов. По мере того, как начало рационалистическое стало вытеснять начало религиозное, начался и закат монархии.

Если говорить о монархическом принципе в будущем человечества, то надо отдать себе отчет именно в связанности его с религиозным началом. Поскольку рационалистическое начало само на ущербе в современном мире (что и является главной причиной кризиса республиканских идей), поскольку возрастает значение начала религиозного, – монархический принцип становится принципом будущей государственности.

Во избежание ложного истолкования вышеизложенного, надо указать, что, когда мы говорим о религиозном начале в государственности, мы не имеем вовсе в виду какого-либо конфессионального выражения этого начала. Под религиозным началом мы в данном случае разумеем ту «первоаксиому», тот бездоказательный почин, ту религиозную презумпцию, приятие которой необходимо для приятия всей системы государственности. Это именно то начало, которое заложено в основу всякой религии и которое отвергается рационалистическими учениями. Так, в государственности коммунистической, как и государственности фашистской, господствует начало религиозное, хотя типы этой государственности по самой своей сущности являются антихристианскими. Отношение коммунизма к христианству и ко всякой религии выливается в самую неистовую непримиримость, хотя сама коммунистическая государственность основана на определенном религиозном начале (в данном случае религиозное начало воплощается в «неоязыческую» коммунистическую религию).

Начало рационалистическое и коммунизмом, и фашизмом отвергается, несмотря на то оба эти движения стремятся к рационализации общественной и хозяйственной жизни. Для них рациональность – есть средство, а не «вещь в себе». Не основываясь на рациональном начале, они им пользуются как орудием. Можно даже сказать, что коммунизм, как и фашизм, родились из протеста против догмы рационализма... Если рационалистическое начало не вытеснит вновь начала религиозного (чего нельзя предвидеть в близком будущем), то коммунизм и фашизм подготовят почву именно для монархии, а не для республики. С таким выводом согласны и многие сторонники республики.

Важно также указать, что нельзя под монархией разуметь т.н. конституционную монархию. Конституционная (точнее, парламентарная) монархия есть только одна из форм республики. Монарх в ней – лишь коронованный президент. Противопоставлять такую монархию республике, разумеется, нельзя. Поэтому, если «непредрешенцы» разумеют под монархией обязательно парламентарную монархию, то они в своей оценке монархии и республики правы. Парламентарная монархия и республика, действительно, являются лишь разными формами одного и того же государственного строя.

Мы указали, что монархический принцип опирается на закон нравственного порядка. Для возникновения и существования монархии нужна этическая предпосылка, в которой республика не нуждается. Республиканская идея питается рационализмом и в чистом своем виде враждебна всякому религиозному началу. В житейской же практике республика часто вынуждена просто обходить религиозное начало и всякую этику. Неэтичными, с точки зрения республиканской идеи являются лишь те поступки гражданина, которые нарушают интересы и права другого гражданина или всей совокупности граждан.

Поскольку свобода совести не есть лишь свобода вероисповеданий, но и свобода личной этики и личной морали, то опять-таки, с точки зрения республиканской идеи, каждый гражданин имеет право быть моральным или аморальным, точно так же, как он имеет право быть религиозным или арелигиозным. Если не прибегать к иностранным словам, то смысл такого определения будет еще резче: гражданин имеет право быть нравственным, но он имеет право быть и безнравственным.

Надо признать, что, конечно, государство не может брать на себя роль законодателя морали и не может диктовать гражданину его личную этику. Свободная воля человека и его свободный дух нуждаются именно в свободе выбора нравственного пути, и эта свобода является необходимым следствием духовной свободы человеческой личности.

И все-таки, если государственность такой идеей, которая свой нейтралитет в отношении людей с совестью и людей без совести (на точном основании законов, обеспечивающих свободу совести) и признает равенство этих двух категорий людей, то не приходится удивляться тому, что нравственный уровень граждан при такой государственности прогрессивно понижается. Поскольку государственная жизнь, все более влияющая на жизнь отдельных граждан, ничем не связана с элементом человеческой совести, самый критерий добра и зла стирается.

На практике республика приводит поэтому к прогрессивному развращению людей, которых она рассматривает не как людей, а исключительно как граждан. Не подлежит сомнению, что республиканская практика совершенствует граждан как таковых. Однако гражданственность без человечности остается только формой, оболочкой. Республика, совершенствуя оболочку, придавая ей гибкость и прочность, портит в то же время содержимое. В итоге ее внешние достижения превращаются в палку о двух концах. Граждане, ставшие «сознательными», но ставшие одновременно и безнравственными, направляют свой гражданский опыт во вред общему благу и, прежде всего, государственному благу, то есть во вред самой respublica.

Правонарушения, хищения, всевозможные злоупотребления граждан при республике носят массовый характер. Все становится дозволенным в республике, если внешность сохранена. Общий характер безличности, анонимности самого строя способствует безнаказанности. Честность из естественного явления становится заслугой, вызывающей даже какое-то наивное удивление. В наши дни в республиканских странах слова «честный депутат» каждому обывателю кажутся каким-то несуразным противоречием, как слова «теплый холод», «сухая вода». Вопрос о том, берет ли взятки какой-либо чиновник, для того же обывателя даже не возникает: вопрос может ограничиваться лишь тем, как дать взятку и сколько дать. То, что было распространенным явлением при старых монархиях, не только не искоренено, но, наоборот, стало явлением почти поголовным. И это вовсе не случайность.

Республиканская идея страдает коренным для нее прирожденным пороком. Она считает человека a priori разумным и от рождения наделенным тем минимумом гражданских добродетелей, который позволяет ему быть сознательным гражданином. Исходя из этого положения, республика стремится к равенству граждан и считает возможным добиться его чисто механическим путем: уравнительным законодательством. Ложность основной предпосылки – рационалистической презумпции – оказывается ахиллесовой пятой республики. Практика республики решительно опровергает республиканскую идею. Эта идея оказывается искаженной до неузнаваемости даже в удачных типах республики. При этом история показывает, что расхождение между идеей и практикой республики всегда неизмеримо значительнее расхождений между идеей и практикой монархии. Другими словами, монархия имеет больше шансов быть удачной, нежели республика.

С республиканской точки зрения, каждый гражданин имеет свободное личное мнение, которое является основой верховной власти. Сама верховная власть составляется из совокупности мнений всех граждан. Так как мнения людей неизбежно противоречивы, то предполагается, что из их столкновения «брызжет» истина. Отсюда самый принцип парламентаризма. Однако учет отдельных мнений всех граждан явно невозможен, и жизнь потребовала корректива.

Коррективом явилось партийное начало. В том или ином виде партийное начало существовало всегда и везде. Никогда, однако, оно не принимало столь внушительных и в то же время столь уродливых форм, как в парламентарном государстве. Парламентаризм потребовал группировки мнений по разрядам, сортам и оттенкам, что и привело на практике к многопартийности, разъедающей современные демократические государства.

Надо отметить, что основоположники современных республиканских доктрин отчетливо сознавали гибельность партийности для республики. Так, Руссо, проповедуя принцип всеобщего голосования граждан, решительно возражал против того, чтобы отдельные граждане примыкали к каким бы то ни было политическим группам. Руссо настаивал на том, чтобы каждый гражданин голосовал за самого себя. Он настаивал также на упразднении партий, по его мнению, узурпирующих у гражданина ту частицу общенародной воли, которая в нем заключена. Теория Руссо осталась утопией. Практика доказала, что существование партий при парламентаризме неизбежно и современные республиканцы уже включают принцип партийности в свои учения. Партийное начало оказалось основным механизмом республиканской государственности.

Несостоятельность и губительность республики как раз в этом. Республика не может жить без партий. Поэтому уже она не может не разлагать нацию. Примеры цезаристских республик ничего не доказывают, да и сами республиканцы избегают ссылаться на эти примеры. Пилсудский, Кемаль, Пангалос, португальские диктаторы напортили много крови чистопородным республиканцам. Впрочем, и в цезаристских республиках партийность цветет махровым цветом, нередко выливаясь в самый циничный произвол. Примером Советского Союза также не приходится орудовать, так как его надо рассматривать, как совершенно особый вид республики.

Мы упомянули уже, почему республика нейтральна по отношению к человеческой совести, и указали на то, что последствием этой нейтральности является прогрессивное разложение граждан. Это развращение особенно резко выявляется именно в политической жизни, т.е. в жизни партий. По мере того, как мерилом поведения гражданина становятся исключительно его личные интересы, при свободной совести и свободном мнении, этот гражданин становится беспринципным и свою беспринципность приносит в жизнь партии. Через партии гражданин стремится к власти как источнику наживы. Бесчестность, принимающая катастрофические масштабы, характеризует как целые партии, так и отдельных людей. Для партийного человека безнаказанность обеспечена укрывательством партии, которая не выдаст «своего». Парламентарная политика давно утратила характер идейных и принципиальных прений о благе нации и превратилась в орудие материальных интересов отдельных групп населения. Парламент стал филиалом биржи.

Все могут ежедневно убеждаться в том, что подобные утверждения не голословны. Примеров можно привести бесчисленное множество. Некоторые из них поистине вопиющи. Но они вызывают лишь самое поверхностное и преходящее возмущение. Характерно, что общественное мнение при республике гораздо снисходительнее к повинностям видных деятелей, чем при монархии… Во Франции, например, общественное мнение мирится с возвращением к власти на посты министров и председателей комиссий палаты лиц, судившихся и осужденных за государственную измену, которые попали под действие амнистий.

Нашумевшее дело Устрика, а незадолго до него дело Марты Анно и ряд второстепенных дел забрызгали имена таких людей, как бывший председатель парламента. Чуть ли не у половины депутатов рыльце оказалось в пуху. Вся французская печать усмотрела в деле Устрика настоящий кризис режима. А, между тем, нельзя не признать Французскую республику самой совершенной из всех европейских республик.

В Соединенных Штатах моральный кризис республики принял еще более трагический характер… Выяснилось, что Гардинг, будучи выдвинут на пост президента Соединенных Штатов шайкой аферистов, все время правил страной (как известно, полномочия американских президентов чрезвычайно широки), находясь под контролем этой шайки. Когда он попытался сопротивляться шантажу сообщников, они его попросту прикончили. Не менее разителен все еще длящийся скандал американского бандитизма, превратившего пресловутых «гэнгстеров» в каких-то феодальных царьков… Сожительство официальной правительственной иерархии с иерархией, возглавляемой Аль Капоне, не то, что подтачивает, а просто рубит устои республики. Моральный кризис республиканства особенно тяжел именно в Америке.

ХХ век своей грубой действительностью развенчивает романтическую мечту о республике. Назревают новые идеи. Эти идеи ведут к новым формам государственности. Проблема Русской государственности в будущем не может быть разрешена классической парламентской и демократической республикой. На смену коммунистической государственности может прийти лишь государственность монархическая, и при том социально-монархическая. Эту государственность младороссы и называют неомонархической.

Александр Казем-Бек

«Младоросс», № 8, май 1931 г.

Об авторе

Александр Львович Казем-Бек (1902-1977) родился в Казани в семье предводителя дворянства Спасского уезда Казанской губернии Л.А. Казем-Бека, внука крупного ученого-востоковеда А.К. Казем-Бека.

В 16-17-летнем возрасте он принял участие в Белом движении. В феврале 1920 года вместе с семьей был вынужден уйти в эмиграцию. Через Константинополь и Салоники попал в Белград. Оттуда в 1923 году переехал в Мюнхен, где поступил в университет.

С 1923 года – идеолог и лидер созданного в Мюнхене Союза «Молодая Россия» (с 1925 года – партия «Союз младороссов»), получившего покровительство Императора в изгнании Кирилла Владимировича. Идеология организации отличалась эклектизмом, включала в себе черты монархизма и православного русского национализма в сочетании с симпатиями к корпоративизму, евразийству, итальянскому фашизму, «здоровым элементам советского строительства» и иным тоталитарным социальным идеологиям.

После смерти Императора Кирилла (1938 год) и отказа его преемника Великого Князя Владимира Кирилловича от поддержки младороссов, партия быстро деградировала, окончательно перейдя на советофильские позиции. Новый удар по ней нанесла II Мировая война. В 1942 году А. Казем-Бек, бежавший в США, официально распустил партию.

В США он сотрудничал с просоветской русскоязычной газетой «Новая Заря» (Сан-Франциско), руководил книжным отделом в программе помощи советским военнопленным, осуществлявшейся YMCA. С 1944 года преподавал русский язык в Йельском университете. Принадлежал к Московской Патриархии, опубликовал ряд статей в журнале «Единая Церковь» (официальном органе Патриаршего экзархата в Америке).

В 1954 году обратился к правительству СССР с просьбой о предоставлении советского гражданства, которая была удовлетворена в 1957 году. В отличие о многих (в частности, от отца, вернувшегося в СССР в 1947 году, тут же осужденного за антисоветскую деятельность, сосланного в Казахстан и в 1952 году умершего там от голода), репрессирован не был. Поселился в Москве. В 1962 году был назначен старшим консультантом Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата; был членом редколлегии «ЖМП».