Народное восприятие смертной казни в России и Западной Европе в XIV-XVII вв.

Публикуем очерк, завершающий сравнительный разбор вопроса о смертной казни в Русском государстве и Западной Европе. Статью А.Рожнова «Цивилизованная» Европа и «варварская» Москва на примере смертной казни читайте в №№66-67, 68-69.

Сопоставляя русское и западноевропейское законодательство о смертной казни и практику его применения, мы по существу рассматривали соответствующие уголовно-правовые воззрения власти в лице законодателя, судьи и палача. А как к смертной казни относились не власть предержащие, а русский и западноевропейские народы? Были ли их взгляды на смертную казнь похожими?

Для того чтобы ответить на эти вопросы, необходимо обратить внимание на ту атмосферу, которая царила вокруг казней в Московском Государстве и странах Западной Европы. Общественное восприятие высшей меры наказания, то, как вели себя русские и западноевропейцы во время казней, несомненно, является одной из тех «лакмусовых бумажек», с помощью которых раскрываются нравственно-психологические особенности разных народов. При этом, конечно, не стоит забывать, что из каждого правила есть исключения, и наверняка и в России, и в Европе были люди, чье отношение к высшей мере наказания не совпадало с общепринятым. Но наличие таких «белых ворон» в статистическом плане не представляет интереса, поскольку, растворяясь в общей гигантской массе, они не могли заслонить собой «доминанту народного характера».

Поведение наших предков во время приведения смертных приговоров в исполнение бесспорно свидетельствует о том, что жестокость и кровожадность не были присущи не только русской власти, но и русскому народу. Ни в отечественных исторических документах, ни в сочинениях иностранцев о России, даже в тех из них, которые принадлежат перу наиболее русофобски настроенных авторов, не зафиксировано случаев, чтобы казни в Московском Государстве сопровождались восторженным ревом толпы, смехом и пением песен, швырянием в осужденного всякой дрянью и прочими неистовствами. Почти не было и попыток вырвать преступника из рук охраны и устроить над ним самосуд либо разорвать в клочья труп казненного.

Наблюдавший за казнью народ был сосредоточен, серьезен, а подчас казни проходили в полной тишине, которую нарушали лишь всхлипывания и шепот молящихся. Пришедшие на казнь нередко покупали у священника свечи, которые горели в течение казни и после нее, а также подавали милостыню близким осужденного. По окончании казни зрители молча расходились. Если в ходе казни, непосредственно перед приведением приговора в исполнение, сообщалось о помиловании преступника, то народ не возмущался тем, что его лишили «самого интересного», а наоборот, испытывал облегчение и радость.

Спокойная обстановка, окружавшая смертную казнь, судя по всему, оказывала влияние и на самочувствие приговоренных, в какой-то мере придавая им ту крепость духа, которая так поражала иностранцев, вероятно, привыкших лицезреть у себя дома совершенно иные сцены. Например, Н. Витсен, видевший несколько русских казней, восклицает: «Как покорно подымаются эти люди, когда их собираются пожаловать петлей! Все не связаны, сами идут наверх к палачу, который набрасывает им на шею толстую лубяную петлю и, после взаимного целования, вздергивает их. Не успеешь оглянуться, и дух уже вон, без всякого труда палача. Они крестятся, пока руки двигаются».

Столь необычное по европейским канонам поведение явившейся на казнь публики, на наш взгляд, объясняется не только врожденной добротой русского народа, выражающейся в том числе в его терпимости по отношению к преступнику, но и высоким уровнем русского национального правосознания. По этому поводу И.Солоневич замечает: «Наше измерение считает преступника «несчастненьким». Западное – злодеем... У нас человек, отбывший уголовное наказание, возвращается в свою прежнюю социальную среду – в Западной Европе он становится конченым человеком: изгоем, парией человеческого общества... В одном из старых немецких охотничьих журналов мне попались путевые наброски какого-то слегка титулованного немецкого туриста по Сибири. Он искренне негодовал на сибирский обычай оставлять за околицей хлеб, сало, соль и махорку для беглецов из сибирской каторги: этакая гнилая славянская сентиментальность».

Народ понимал, что смертная казнь – это не кровавое развлечение, которое власть устраивает на потребу толпы, это – явление принципиально иного порядка. Смертная казнь – это высшая форма отправления земного правосудия, когда у человека по закону отнимают жизнь. Следовательно, присутствуя на казни, народ тем самым, по сути, соучаствует в акте государственной важности, а потому и восприятие им всего происходящего должно быть соответствующим. Раз Государь не счел возможным простить преступника и даровать ему жизнь, значит, он действительно заслуживает смерти. Так пусть же свершится правосудие. Но это должно быть именно правосудие, осуществляемое властью и народом, а не их совместная расправа над поверженным «лиходеем».

По этой причине, кстати, если власть, с точки зрения народа, злоупотребляла своим правом карать преступников, переходя через ту незримую грань, за которой законная казнь перерастала в «мучительство», она сама подвергалась резкому осуждению со стороны народа. Ограничимся лишь двумя примерами.

Ярчайшим образцом крайне негативной оценку чрезмерной жестокости власти, пожалуй, может служить реакция народа на казнь, учиненную в 1462 г. Великим Князем Василием II над участниками заговора серпуховских детей боярских и дворян. По описанию летописцев, Василий Темный повелел заговорщиков «казнити, бити и мучити, и конми волочити по всему граду и по всем торгом, а последи повеле им главы отсещи». Невиданная доселе в России расправа, которая наверняка бы показалась западноевропейцам весьма заурядной, шокировала народ. Как гласит летопись, «множество же народа, видяще сиа, от боляр и от купец великих, и от священников и от простых людей, во мнозе быша ужасе и удивлении, и жалостно зрение, яко всех убо очеса бяху слез исполнени, яко николиже таковая ни слышаша, ниже видеша в русских князех бываемо, понеже бо и недостойно бяше православному великому осподарю, по всей подсолнечной сушю, и такими казньми казнити, и кровь проливати во святыи великий пост».

Другой очень знаковый случай, пример открытого общественного порицания неправомерных в глазах народа действий власти, произошел в царствование Ивана Грозного, 25 июля 1570 г. В этот день должна была состояться большая казнь, для чего на Красной площади были поставлены 18 виселиц и разложены разнообразные орудия пыток. Увидев эти приготовления, народ высказал свое отношение к предстоявшей казни и ее организаторам, просто разойдясь.

В целом, карательные эксцессы власти были в Московском Государстве все-таки редким исключением, нежели общим правилом.

Для Западной Европы же было характерно принципиально иное восприятие смертной казни. Если русские смотрели на нее, прежде всего, как на акт правосудия, то для общества средневекового Запада она была в первую очередь пусть и кровавым, но зато таким увлекательным и манящим шоу. Как верно указывает В.Мединский, «в Средние века присутствие на публичной казни было своего рода досугом для взрослого человека. В Европе казнь была развлечением, зрелищем. На казни сходились и съезжались, как на театральное представление, везли с собой жен и детей. Считалось хорошим тоном знать по именам палачей и с видом знатоков рассуждать, что и как они делают».

Особой популярностью у «цивилизованных европейцев» пользовались такие эффектные казни, как сожжение на костре, кипячение, четвертование и колесование. Созерцание мучений казнимого преступника было одной из любимых привычек обывателей, которая была обусловлена, наряду с прочими факторами, желанием повеселиться и удовлетворить любопытство. Например, жители средневековых немецких городов (надо думать, главным образом, женщины) сходились на казнь в том числе для того, чтобы посмотреть, как у повешенных преступников-мужчин в момент казни наступает эрекция.

Для западноевропейцев, проявлявших «живейший интерес – или даже некую манию – к смерти, мучениям, скорбным рыданиям и трауру», по выражению Э.Нэша, право наблюдать смертную казнь было едва ли не одним из «естественных» прав человека, которые должны неукоснительно соблюдаться государством. Поэтому тайные казни вызывали недовольство, считались казнями для привилегированных, поскольку в таких случаях народ часто подозревал, что казнь не исполняется со всей жестокостью.

Вокруг смертной казни как этакой народной забавы, одинаково притягательной для всех социальных слоев – для простонародья и представителей высших сословий, для горожан и сельских жителей – создавался подобающий увеселительному мероприятию антураж. Для привлечения зрителей рассылались глашатаи и трубачи, либо публика оповещалась о предстоящем действе звоном колоколов или боем барабанов.

Казнь назначалась на удобное время (раннее утро, вечер и ночь исключались), прежде всего на праздничный или рыночный день. Для проведения казни избиралось либо самое оживленное место, например, центральная площадь или перекресток. Рядом с эшафотом или виселицей нередко ставились деревянные скамьи, расположенные ярусами, наподобие трибун на стадионе, куда за определенную плату пускали зрителей. Чтобы присутствовавшие могли сполна насладиться удовольствием от увиденного, казнь производилась неспешно, со смакованием всех наиболее интересных подробностей. Неудивительно, что при первом применении гильотины в апреле 1792 г. парижане жаловались, что им ничего не видно, и громко требовали: «Верните нам виселицы!».

(Окончание в №72-73)
А.Рожнов