Осиянный
В этом номере в разделе «Русская публицистика» мы републикуем один из «сказов» о св. Царе-мученике Николае II известного эмигрантского автора Петра Шабельского-Борка, печатавшегося под псевдонимом Старый Кирибей.
Если отречемся, и Он отречется от нас; если мы неверны, Он пребывает верен, ибо Себя отречься не может.
2 Тим. 2, 12-13
— Вот как пред Истинным! — сказал штабс-капитан. Глаза его блеснули и он расправил спою горталовскую бороду.
И сам он был, как майор Горталов, легендарный командир второго батальона 61-го Владимирского полка, геройскую смерть которого под Плевной воспел Гаршин.
— За Уральским хребтом это было, — прозвучал его вступительный аккорд.
— Не трость, ветром колеблемую, ходили мы смотреть в пустыню. Не человека, одетого в мягкие одежды. И не пророка.
Собрались мы услышать житие Царской Семьи в неволе, что скажет нам чудом уцелевший царский камердинер.
Просто и ясно высказал я офицерский взгляд на отречение, о котором мы заговорили:
— Для меня отречение не существует,— сказал я. — Можно ли признать обман и моральное насилие над Государем? Государь Император Николай Александрович так и остается Государем Императором, и от присяги меня, как горталовца, не может освободить даже смерть.
— Золотые слова изволили сказать! — отозвался Терентий Иванович. — Прав, вижу я, был Его Величество, жалея так офицеров, сам находясь в неволе. Если б именно так думал каждый — не было бы и катастрофы. А то все поспешили признать отречеиие. А что если б Россия узнала о чуде Божием, которому мы, бывшие при Царской семье, все свидетели? Я не смею унести с собой в могилу тайну, а кому ж и передать мне ее, как не вам, господа офицеры, видя всю вашу любовь к Государю?
— Словно огненные языки пошли над нами, причастными Царской тайны, — сказал горталовец. — Уже недолог мой век, и я передоверю ее вам. Ничего не прибавлю и не убавлю. Все, как слышал сам. Потом, конечно, тайна эта должна стать достоянием всей России.
— Первое время Царской семьи после революции было особенно тяжелое — так тогда начал Терентий Иванович. — Под стражей доставили Государя-Батюшку из Ставки в Царское Село. Гучковы, Родзянки, Милюковы и Пуришкевичи торжествовали, а никто не знает, сколько слез пролила Царская семья, и мы вместе с нею.
Мы были отрешены от всего мира. Тюрьмою стал дворец. Кругом стража, часовые, но уже не почетные, а тюремный караул. То и дело какие-то непрошенные гости из Петербурга. Некоторые из свиты смылись под благовидным предлогом или отпросились у Государя. Срам и горе!
Там где-то бушевали страсти, злоба, ненависть. Во дворце же у нас царили смирение, молитва и покорность воле Божией.
Вот без чего было трудно — это без церкви! Тем более, что ведь был Великий пост.
Другой такой благочестивой семьи, как Царская, и не найти более. Чистотою свoeй голубиной истинно могла служить образцом-примером для всей России. Чистота души их именно была голубиная! Дуx Святый извествует в виде голубине, а они стяжали духа Святого.
Знаете ли вы случай в Казанском соборе во время благодарственного Господу Богу молебствия по случаю взятия Перемышля? Его Величество был с Наследником Цесаревичем. И вдруг, откуда ни возьмись, в куполе храма — два белоснежных голубя! Вьются, кружат все время как раз над Государем и Наследником Цесаревичем, а Алексей Николаевич на коленях стоит, а сам наверх смотрит. Молящиеся все были в большом впечатлении, и никто не мог понять, куда делись голуби, когда Государь с Наследником Цесаревичем подошли ко Кресту.
В доброе время, бывало, как праздник какой, так они всей семьей в храм Божий и шествуют. В опочивальне Государевой стена в изголовии постели вся была в поднесенных образах. Не помолившись, Государь не принимал ни одного важного решения. Государыня же Императрица так знала церковно-славянский язык, как его не знает, пожалуй, иной священник. Любимыми ее иконами Божией Матери были Скоропослушница и Нечаянная Радость.
Мечтая о церкви, Их Величества пытались было вызвать духовника своего, отца Александра Васильева, — был при них с двенадцатого года, — да он служить побоялся*.
И вдруг, как с неба все равно, является священник Федоровского собора отец Афанасий Беляев, с дьяконом и четырьмя певчими. То-то радость доставил Царской Семье и нам! То был батюшка, так батюшка!
Первая церковная служба состоялась в Вербное Воскресенье — на второй день Благовещения. В дворцовой домашней церкви. В Федоровском соборе не позволили. Служит отец Афанасий, а сам Святой Престол весь слезами своими омывает. Думал ли он когда, что ему придется служить для Царской Семьи в такой печали?
Пасха Христова приходилась на 2 апреля. На Пасху, на рассвете, должно было начаться наше общее генеральное наступление на немцев. Все было предусмотрено, и победа обеспечена, но ее вырвали из рук Государя, боясь, что потом нельзя будет устроить революции...
На Страстной Их Величества с семьей, а с ними и все мы, говели и сподобились причаститься Святых-Тайн.
Мы все, как водится, позади Царской Семьи стояли. Только Анастасия Васильевна** вместе с Великими Княжнами была, а Климентий Григорьевич***, как всегда, при Наследнике Цесаревиче состоял. Татищева, Ильи Леонидыча, с нами тогда еще не было. Перед отъездом в Тобольск присоединился.
Истинно со страхом и трепетом готовились мы приступить к Чаше со Святыми Дарами. Сами знаете, как поет душа перед и после Причастия.
Открылась завеса церковная, растворяются Врата Царские. Со Святыми Дарами выхолит отец Афанасий, благословляет нас всех Чашею.
Преклонив голову и скрестив на груди руки, пред алтарем у солеи Государь, недавний Император и Самодержец Всероссийский.
Цари-Самодержцы наши, как вам ведомо, причащались всегда по чину священническому: входили через Царские Врата в алтарь и, прияв Чашу со Святыми Дарами с Престола, причащались сами.
По смирению же своему, почитая себя после отречения уже простым смертным — как простой смертный Государь Император и подошел к Святому Причастию.
Отец Афанасий начинает читать запринчастную молитву. И вдруг — на полуслове срывается и смолкает. Пытается повторить и не может! Не отрываясь, смотрит он на Государя, и в глазах его виден страх.
Минуты эти стоили вечности. Мы тоже чувствовали, что происходит что-то особенное. Чувство совершенно необъяснимое. Какой-то величайший страх пред совершающейся и тебе непонятной тайной.
Много пережил я на своем веку, но такого еще не переживал. Смотрим — отец Афанасий снова входит в алтарь и ставит Святые Дары на Престол. А засим, выйдя, весь в слезах, с умилением в голоce, звучно и четко, — будто с ним ничего и не было, — и с невыразимой любовью обращается к Государю:
—Ваше Величество! Простите меня! Войдите в алтарь и Причаститесь у Престола Божия Святых Таин но подобающему Bам чину, яко Помазанник Божий. Рече бо Псалмопевец: «Клялся Господь и не раскается: Ты священник во век по чину Мельхиседека»!****
Так после сказывал мне отец Афанасий:
—Боже, Боже, какой иногда бывает грех! Я вовсе не подумал, что Государь Император подходит к Святому Причастию как простой верующий, а Ему подобает Причащаться как Царю-Миропомазаннику. Начиная запричастную молитву, чувствую я, что у меня отнимается язык, я немею. Господи, думаю, что со мной? Посмотрел на Государя, а Он стоит весь залитый, весь осиянный Фаворским светом! Даже одежды его блистают белее снега.
И припомнилась мне исповедь Государева — за все время моет священства у меня не было другой такой чистой исповеди. Это уже великий праведник! А что если это будущий великомученик? Жертва за русский народ? И мне стало страшно.
В алтаре, когда поставил Чашу со Святыми Дарами на Престол, яко древле священник Захария, я ощутил, что ко мне вернулся дар речи.
— Не будем никого осуждать. Государь простил всем, всему русскому народу, — обманутому, как и он сам. Но — если люди признали отречение, Бог его не признал!
«Наша страна», №59 от 9 декабря 1950 г.
* Расстрелян позже большевиками.
** Графиня А. В. Гендрикова.
*** Дядька Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, К. Г. Нагорный, матрос-«штандартец».
**** Пс. 109, 4.
Об авторе
Петр Николаевич Шабельский-Борк (наст. фамилия Попов, 1893 – 1952) свои литературные произведения подписывал псевдонимом «Старый Кирибей». Родился в Кисловодске, с началом Великой войны пошел добровольцем на фронт, был несколько раз ранен, заслужил Георгиевский крест. После Февральской революции отказался присягать Временному правительству, так как был убежденным монархистом.
Во время Гражданской войны эмигрировал в Германию, где принимал участие в издании журнала «Луч света». В 1922 году вместе с С. В. Таборицким совершил покушение на Милюкова, это был акт возмездия за Царскую семью. В результате покушения погиб В. Д. Набоков, а участники были осуждены. Через пять лет их выпустили по амнистии.
После войны проживал в Аргентине. Публиковался во «Владимирском Вестнике» и «Нашей Стране». Автор книг «Павловский гобелен», «Вещие были о Святом Царе» и др.