I
Если вы взглянете на окружающую вас природу, то вы прежде всего заметите, что в ней повсюду царствует порядок, царствует стройная система, поражающая гармоническим сочетанием частей в целом. Если вы с восторгом и удивлением остановитесь пред величайшей премудростью мироздания, пред его красотой, величием и гармонией, то вы невольно сознаете, что в основе всего видимого вами великолепия лежит система, дающая в результате удивляющий вас порядок. Для вас становится совершенно непонятным, как мог бы существовать окружающий нас мир, если бы не было в нем этого наблюдаемого вами порядка, не было бы той стройной системы, при которой одно вытекаетиз другого, одно поддерживает другое.
Продолжая эти наблюдения и размышления и переходя от целого к составным его частям, мы в них находим то же самое, т. е. мы наблюдаем и в каждой отдельной части этого целого то же присутствие системы и порядка. Мир растений и мир животных, начиная от известкового Accetabulum'a и кончая жизнью муравья, построены все также на системе и порядке по заранее предначертанным законам.
Таким образом, мы видим, что основной закон всякой жизни, всякой организации заключается в системе и порядке , или, лучше сказать, наблюдаемый нами порядок является уже логическим следствием самой системы. Но если правильное существование даже муравьев становится невозможным при отсутствии известной системы в организации их жизни, то как же оно возможно в жизни человека, семьи, общества и государства? Конечно, нет. Правильная жизнь, например, государства возможна только в том случае, когда в основу этой жизни положена будет система, т. е. единое начало, проходящее чрез весь строй, движущее и регулирующее жизнь государства. Результатом получается порядок, при котором только и возможна правильная жизнь человека и его материальный и нравственный прогресс.
В нашем воображении иногда совершенно ложно порядок является синонимом застоя и чуть ли не рабства пред предержащею властью. Между тем, в действительности наблюдается как раз обратное явление, и только один порядок ведет к прогрессу и свободе. Конечно, при этом является вопрос — как понимать свободу. Наш книжный либерализм зачастую видит свободу в том, что в действительности создает только одно рабство. Вообще книжный либерализм в своих рассуждениях признает одну только точку зрения — правовую, берущую свое начало из понятия о «праве человека». Так, например, француз — человек и турок — человек, а потомуих права должны быть одинаковы, и оба они должны в равной степени пользоваться, например, избирательным правом. Выходит, с точки зрения книжного либерализма, что необходимо ввести в государственное устройство Турции те же начала, ту же конституцию, какие существуют во Франции. Или: русский — человек и еврей — человек, а потому те права, которые дарованы русским, должные быть даны и евреям. Вот правовая точка зрения книжного либерализма.
Heтрудно понять, до какой степени подобная точка зрения—ложна и несправедлива, и не трудно доказать, что она ведет не к свободе, а к самому ужасному рабству, хотя и незаметному для глаз, но постепенно разъедающему социальный организм, уничтожающему прогресс жизни и порабощающему душу человека и все высшие проявления этой души в жизни государства. Прогресс человеческий заключается в развитии духа, в развитии нравственного мировоззрения человека. Поэтому, как в отдельной жизни человека, так и в жизни государства только такая организация может именоваться «свободой», которая ведет к развитию духа человека, к его нравственному прогрессу, т. е. такие условия жизни, при которых человек получает возможность улучшаться нравственно, развивать себя умственно и душевно и все более и более познавать Святую волю Творца, положенную в основу Его чудного мироздания. Вот что должно именоваться «свободой», свободными условиями жизни человека. Поэтому каждую систему в устройств жизни государства и каждую реформу в существующей уже организации необходимо рассматривать именно с этой точки зрения, т. е. насколько они споспешествуют нравственному прогрессу человека. Вообще важно иметь в своем мышлении единую точку зрения, с которой и ориентироваться во всех своих рассуждениях, предначертаниях и действиях. Иначе получается шатание мысли, самое вредное явление как в жизни отдельного человека, так и в жизни государства. Этой единой точкой зрения, исходя из предпосланных мною соображений, в создании условий правильного развития государственной жизни, необходимо признать: 1) порядок, 2) стройность системы управления, при которой одно и то же начало должно проходить через весь строй жизни и 3) поступательное движение свободы, т. е. чтобы самая система управления давала бы возможность постепенному развитию свободы духа человека, его нравственному и умственному просветлению.
Освободительные реформы, например, Императора Александра II представляли собою совершенно стройную систему. Освобождение крестьян, создание бесцензурной печати, отделение административной и судебной властей, городское и земское самоуправление —все это представляло одну стройную систему, одно начало, проведенное через все реформы. Это — преддверие конституционного образа Правления. В складках этих реформ несомненно заключалась и «свобода». Она веяла, она чувствовалась, она носилась в воздухе. И в частной жизни, и в общественной, и в государственной замечался сильнейший подъем духа. Воспрянуло, заговорило и поднялось все лучшее в обществе, все лучшие стремления, все высшие проявления души лучшей части общества. Словно дух Божий, недрящийся в душах лучших людей России, запертый там, как в темницах, и проявлявший себя по временам в чудных творениях колоссов русской литературы, словно он явился на свет, носился в атмосфере и воспроизводил тот удивительный подъем духа, который окружал освободительные реформы Императора Александра II. И что же? Теперь как-то странно даже вспоминать этот подъем духа. Теперь, когда мы присутствуем на похоронах всех этих реформ, когда мы видим затоптанными в грязь все высшие идеалы людей 60-х годов, когда мы наблюдаем повсюду главенство толпы с ее отвратительными, чисто животными инстинктами, — становится жутко на душе, слезы душат горло, словно стоите вы перед еще не засыпанной могилой, в которой лежит похороненным все дорогое вашему сердцу, вся ваша духовная жизнь…
Почему же все это случилось? Казалось, можно было ожидать благодетельных результатов от проведения в жизнь освободительных начал Императора Александра II, нужно было ожидать создания такого нового порядка, при котором дальнейшее развитие жизни русского народа, его материальный и нравственный прогресс могли бы идти спокойно и служить общему прогрессу человеческой жизни, т. е. тому прогрессу, при котором Бог проявляет себя в человеке?Почему же эти освободительные реформы принесли не свободу, а рабство? Почему идеалы 60-х годов не получили дальнейшего развития, а, напротив, разрушались в большей своей части? — В общественном самосознании циркулировало мнение, что дальнейшая законодательная деятельность постоянно урезывала реформы Александра II-го, и это постоянное урезывание расшатало единство и цельность реформ и повело за собою те печальные результаты, свидетелями которых теперь присутствуем мы. Мнение это, конечно, основано на том же поверхностном отношении к развитию жизни, на котором основаны были и самые реформы. Напротив, это урезывание еще несколько спасло от окончательного порабощения духовной жизни интеллигентной части нашего общества. Возьмемте крестьянскую реформу, как самую яркую страницу освободительных начал. Что она сделала с помещиками-дворянами, т. е. с нашей русской интеллигенцией? Она уничтожила совершенно их духовную жизнь. Куда делалась литература и ее величайшие представители духовного богатства русского народа? Литература заменилась газетной хроникой, а величайшие представители мысли, удивляющие и поражающие даже и теперь грандиозностью своих талантов, заменились чем-то мелким, жидким, одинаково далеким от таланта, и от душевной глубины. Кроме того, читая романы того времени, мы встречаемся с типами высоко симпатичных молодых девушек и молодых людей, с теми или иными идеалами в их душах. Их мировоззрения подчас и наивны, но их души невольно влекут вас к ним, вы невольно чувствуете и сознаете, что в их душах есть искра Божия, которая теплится и разгорается, которая пробуждает и вашу душу, и влечет вас в царство идеалов и счастия, в царство правды и справедливости. Перед вами открывается духовная жизнь, глубокая, манящая и ласкающая, облагораживающая вас и говорящая вам об истинном предназначении вашем в жизни…
Какие же типы теперь вы встречаете, если не в романах (которых нет), то по крайней мере в жизни? Вам встречаются молодые девушки или слишком реальные и практичные, или пустые и бессодержательные, но с запасом обрывков знаний в голове. Это такие типы, которые не подвинут вас ни на подвиги, ни на самопожертвования, не подвинут вас на олицетворение в жизни идеалов, не одухотворят, одним словом, вашего существования. С другой стороны, молодые люди, в громадном большинстве случаев, пусты и бессодержательны до невероятности, по сравнению с молодыми людьми 60-х годов, и чуть ли не с пеленок — практики, карьеристы и интересаны. Если в те времена вопрос материального существования являлся вопросом — средствак жизни, то в нынешнее время он является самою — целью жизни.
Почему же такая резкая перемена? Почему же такое сильное понижение общего духовного уровня русской интеллигенции, последовавшее вслед за крестьянской реформой? Объясняется это просто тем, что самая реформа прямо разорила помещика-дворянина, этого единственного представителя в то время интеллигентной силы России. Она создала ему совершенно новые условия хозяйства, с которыми он, будучи еще к тому не подготовлен, решительно не мог совладать, вследствие чего и должен был бежать от земли, т. е. бежать от главного устоя его нравственного и материального существования. Его бегством и разорением воспользовались торговцы и промышленники, и создался новый класс, новая интеллигенция с торгашескими идеалами, которая и задавила своей численностью действительную интеллигенцию помещиков-дворян. Новая интеллигенция, состоящая из этих выскочек, богатых репортерскими познаниями, без прошлого и традиций, не заключавшая в себе никаких духовных идеалов, явилась на жизненный пир и под флагом внешнего либерализма, т. е. уравнения прав, предъявила свои требования во всех проявлениях частной, общественной и государственной жизни.
Она потребовала, чтобы литература — эта эссенция ума, познаний и духовных идеалов — служила ей и была бы выразительницей ее желаний. Вследствие этого, взамен чудных произведений духа прошлого, явились или романы из жизни торговок с сенной площади, в которых рисуется жизнь этих торговок и их идеалы продать гнилое яблоко взамен свежего, или роман с порнографическими качествами для возбуждения эротических наклонностей читателей, или с таким содержанием, как «оторванная нога», «разбитый нос», «ревность и убийство» и т. п. Взамен журналов явились газеты, которые, с своей стороны, наполнились репортерскими известиями и заметками шантажного характера для возбуждения интереса. Одним словом, по общему экономическому закону, по спросу явилось предложение, и новейшая литература была щедро вознаграждена пятаками и рукоплесканиями толпы.
То же сказалось и в музыке, и в художестве, и в изящных искусствах, и в моде, и в правилах жизни. Гостиная перешла в лакейскую. Явилась толпа, подавляя своими деньгами и своею численностью, и ее вкус стал руководить жизнью. Вместо того, чтобы помещик-дворянин поднял до своего уровня нарождающуюся вновь из недр народов интеллигенцию, создавшаяся мещанско-буржуазная среда, сильная деньгами и своею численностью, перетянула к себе помещика-дворянина, и он волей-неволей должен был начать жить жизнью этой среды, подчиниться ее требованиям. Создалось общественное мнение толпы, которое все нивелировало, принизило все духовные требования, и жизнь сделалась серою и скучною. Дворянское гнездо было разорено, и русский интеллигент — носитель лучших идеалов всего прогрессивного исторического пути русской жизни, подорванный и экономически, и нравственно, стоит теперь с понуренной головой пред своими разрушенными идеалами и своими разбитыми надеждами…
Один шкурный вопрос в разных фазах его проявления стал руководить жизнью. Достижение личных полезных целей, достижение материальных удобств, богатства, роскоши и, для украшения той же жизни, знаков отличия, власти и сопряженного с ними людского почета, вот культ нового времени, кумир, которому молятся, которому поклоняются, к которому стремятся. Само собою разумеется, что, имея такую цель жизни, употребляемые при этом средства доходят до совершенного забвения интересов ближнего, и только кодекс наказаний служит границей в выборе этих средств. Всякие стремления к идеалам духовной жизни, всякое вдохновение и вообще всякое отвлечение от сферы реального и полезного в матерьяльном смысле — возбуждает презрительную улыбку даже на устах 17-летней девушки, которая также, с своей стороны, уже в этом возрасте достаточно напитана матерьялистическими вожделениями. Такова уже атмосфера, которою мы дышим, в которой мы все живем. Таково стало положение русского дворянина помещика, таково положение русской интеллигенции.
С другой стороны в это время, там, в глубине России, растут и вырастают новые «свободные» граждане. К глубочайшему прискорбию необходимо признать, что положение и этих «свободных» граждан стало тяжелое, что жизнь русской деревни полна безначалия и безвластия, нравственной распущенности и экономического разорения. Когда-то, под давлением деспотически властвовавшей доктрины внешнего либерализма, нельзя было говорить о том, что жизнь свободного крестьянина стала несравненно хуже жизни «крепостной».
Нельзя было этого говорить, иначе вас записывали в крепостники и забрызгивали грязью. Благодаря такому деспотизму жизнь деревни была предоставлена сама себе, и все отрицательные стороны невежественного народа совершенно свободно получили полное свое развитие. He место здесь рисовать картину разрушения жизни семьи крестьянина, тем более, что я об этом достаточно подробно говорю в своих «письмах из деревни», но факт сам по себе несомненен, и его признают теперь не только лучшие люди России, но и сами крестьяне, старики, убеленные сединою, которые с грустью и слезами покачивают головой и говорят: «а прежде много лучше жилось нашему брату».
Таким образом пред нашими глазами совершается знаменательный и с первого взгляда даже невероятный тот факт, что «освобождение крестьян» — эта по самой своей задаче одна из величайших реформ жизни ХІХ-го столетия — привело к разрушению жизни и помещика, и крестьянина и нравственному, и материальному. Боже упаси понять все эти соображения в том смысле, что не нужно было освобождения крестьян. Нет, оно было нужно. Необходимо принести благодарственную молитву к Престолу Всевышнего за то, что Он ниспослал эту гениальную мысль великому нашему преобразователю ИМПЕРАТОРУ АЛЕКСАНДРУ II-му. Но самое выполнение этой гениальной мысли ИМПЕРАТОРА отличалось таким ужасным легкомыслием, что свобода привела к рабству, что помещик остался без определенной и дисциплинированной силы в хозяйстве, а крестьянин, живший все время не своим умом, a умом помещика, вдруг был предоставлен сам себе. Пользу от этого извлекли с одной стороны капиталисты, так как с выкупной операцией увеличилась задолженность государства, а с другой стороны хищники, слетавшие и слетающие теперь на разоренные «дворянские гнезда и на крестьянские пепелища». Об этом приходится упоминать только потому, чтобы пояснить, что не все то свобода, что является под флагом свободы, и что каждая реформа, проводимая в жизнь, должна в основе своей иметь ясное и определенное убеждение в том, что она ведет к нравственному прогрессу. Вопрос, который, собственно говоря, никогда и не затрагивается при реформировании жизни, а между тем в нем-то и сила, так как все остальное есть только следствие его.
Возьмемте, например, еще реформу городского и земского самоуправления. В чем она заключается? He есть ли это простая дань идее самоуправления, взятой нами из чужой страны и перенесенной на родную почву?
Между тем мы передали в руки этих «выбранных» чуть ли не 2/3 налогов и доверили им не только городское и уездное благоустройство, но и дело народного образования. Кому же это мы вверили? В газете «Новое Время» читаем:
«Недавно в одной из юго-западных губерний издан был любопытный циркуляр против безграмотности в делопроизводстве городских, купеческих, мещанских и ремесленных самоуправлений. Грамотность водворяется, конечно, не циркулярами, а школами; но циркуляр, чрезвычайно сочувственно принятый и перепечатанный многими провинциальными газетами в разных губерниях, указал на бесспорный факт из провинциальной жизни, весьма не новый, но именно по этой причине и особо печальный, что он продолжает существовать во всем своем откровенном безобразии. Свежий пример такой «общественной» безграмотности представляют записки двух самарских обывателей, имеющих честь состоять гласными местной думы, напечатанные в самарских газетах с соблюдением подлинного правописания. Исполняя требования нового Городового положения, двое самарских гласных так оповестили о невозможности для них прибыть в думское заседание 19-го сентября: «Вдуму явица на собранье быть не могу посемеиному обязательством. И. П.». «Посимеиным об стоятельствы НоСеводнишним Собрании быть нимогу. П.». В Самаре 78 тысяч жителей, а в гласные самарской думы выбираются, как видим, люди, у которых грамотность обратно пропорциональна имущественному цензу. Удивляйтесь после того, что Самара
отстает по части забот о народном образовании, городском и санитарном благоустройстве и пр. Какие требования можно предъявить к людям с подобным образовательным цензом, попавшим по недоразумению в отцы одного из крупнейших поволжских городов?»
Так вот кому, следовательно, мы вверили заботу о благоустройстве, здоровье, образовании и правосудии: — «посемеиному обязательством» и «посимеиным об стоятельствы»! И это теперь, а каковы же были экземпляры самоуправителей лет 30 тому назад? Причину подобного анормального явления — появления на общественной арене безграмотности и невежества — необходимо искать не в том, что в России нет образованных людей для замещения общественных должностей, а гораздо глубже. Под флагом либерализма, самоуправления и чуть-чуть не конституциализма, в России, в городском и земском самоуправлении прочное гнездышко свило хищничество. Поэтому люди образованные, более или менее интеллигентные, для заправил городов и земств представляют собою элемент совершенно неподходящий — им нужен свой человек, который за известное вознаграждение был бы всегда послушным орудием. В самый разгар конституционных вожделений, в самой столице, в Петербурге, подкуп шел совершенно открыто, например в деле конно-железной дороги. И все это замалчивалось, что бы не пошатнуть идею либерализма.
Конечно, в наших самоуправлениях встречались и проблески хорошего. В том же Петербурге дело городского школьного образования было поведено прекрасно. Но этим мы обязаны совершенной случайности. Городская школа попала в руки редактора-издателя «Вестника Европы» г. Стасюлевича, человека, быть может, несколько прямолинейного и тенденциозного в своем мышлении, но бесспорно умного, честного, глубоко образованного и искренно преданного идее народного образования. Конечно, большую роль в развитии городской школы Петербурга играло и то обстоятельство, что сама по себе школа по своему существу не представляла того «общественного пирога», около которого обыкновенно слетается стая воронов. Во всяком случае в этом факте идея самоуправления решительно не при чем, и городские школы могли бы попасть в руки г. Стасюлевича или ему подобного и без городского самоуправления. В общей же деятельности, пo всей России, наши самоуправители оказались ниже всякой критики и, не подняв ни одного вверенного им дела, произвели громаднейшие долги. Наблюдая, например, внешнее благоустройство Петербурга, мы должны признать, что всем этим благоустройством мы обязаны исключительно тому или иному градоначальнику, а дума всегда представляла собою только тормоз. В тех же городах России, где административная власть вольно или невольно бездействует, постоянно наблюдается одна мерзость запустения.
Несомненно одно, что сколько бы мы ни рассматривали освободительные реформы Императора Александра II, мы вынуждены будем признать, что свободы они не дали и не могли дать. He могли дать потому, что только единое начало, проведенное через весь строй государственной жизни, может быть результатно, а не несколько начал и тем более
противоречивых. Выходило так, что, с одной стороны, принцип неограниченной монархии, т. е. власть свыше, а с другой — самоуправление, т. е. власть снизу. В заключение оказалось, что власть одна была поставлена в противоречие с другой, одна сваливала на другую; нарушена была стройность, дисциплина; получилось безвластие и безначалие. Независимо от этого и в самом направлении мышления получился страшный сумбур, закончившийся нигилистическим и террористическим брожением. Выходило, что безнаказанно нельзя было нарушать существующего порядка, нельзя было приравнивать Россию, положим, к Франции, нельзя было смешивать двух начал, нельзя было идею республики вставлять в рамку неограниченной монархии. Существовал историческим путем сложившийся строй жизни. Существовала власть, единая и нераздельная, начинавшаяся сверху и проходящая через весь этот строй. Вследствие этого существовал порядок, и людям жилось спокойнее и лучше в матерьяльном отношении. Получался досуг, вследствие которого развивалась духовная жизнь, и на жизненном горизонте появлялись наши гиганты мысли и духа — Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Гончаров и множество других истинных светочей жизни во всех проявлениях духовной деятельности народа. Все носило печать полной определенности, строго намеченных рамок, в которых должна была протекать и вырастать жизнь России. Монархия, православие и народность— вот тот устой, на котором покоилось государственное здание России. Оставалось только улучшать части и винтики механизма, но дух строения должен был оставаться все тот же. Были и «неправда и хищения», хотя и не доходившие до последовавших затем колоссальных размеров, но против этого необходимо было бороться только образованием, народной школой и высшими заведениями. Под влиянием спасительных лучей света образования, изменялись бы и улучшались части механизма, пробивалась бы правда, и справедливость и жизнь, согласно велению Творца, прогрессировали бы ровно и спокойно, не шатаясь и не пятясь по временам назад. Восторги и овации, с которыми теперь встречается франко-русский союз, поразительный, чисто стихийный энтузиазм, с которым сердце Франции — Париж встречает у себя Русского Царя, это удивляющее весь мир братство двух народов — служат выражением той же мысли, того же психологического анализа, о которых говорим мы здесь.
«Свобода, равенство и братство» — это знамя французской революции, на республиканской почве, с такой же правдой и без всякого диссонанса может развиваться и на почве неограниченной монархии. Многие говорили, что братание неограниченной монархии и республики — явление невозможное, психологический абсурд, а между тем жизнь показала как раз обратное, так как во всех явлениях народного энтузиазма Франции и глубокой симпатии России как бы ни старались видеть результат политического интереса двух государств, в конце концов в воображении невольно рисуется картина искренности, неподдельности чувства, частию стихийного начала. Таким образом, если бы в дореформенный строй русской жизни вливалась бы только одна струя — струя образования, то, быть может, теперь Россия представляла бы собою лучший пример законности, порядка, развития в жизни нравственных начал правды и справедливости и высшего развития духа человека. Но случилось не то. Случилось, что сыны России, получившие большее образование и влекомые высшей культурой других народов, забыв совершенно, что за их спиной стоит чуть ли не стомиллионная масса совершенно невежественного народа, легкомысленно и святотатственно задумали разрушить существующие порядки родной страны и насадить в ней совершенно чуждые порядки других стран, задумали эту невежественную массу призвать к управлению жизнью государства. Они забыли. что существующий у них в доме порядок есть явление не случайное, а результат исторического прошлого, что в один час русский не может сделаться французом или англичанином и наоборот, что это будет деланная кукла или болван, на который можно будет уже потом набивать какой угодно парик. Это уже обезличивание, уничтожение народности, уничтожение той высшей правды, которая положена Творцом в каждое явление жизни. В духовной атмосфере, которой жило образованное общество России, в туманных и неясных очертаниям, начали витать разные обрывки идеи свободы и свободных учреждений, покрываемые совершенно искренним воодушевлением, так как, несмотря на всю легкомысленность таких мечтаний, в них было дыхание свободы. Возникли сепаративные вожделения, заговорили о народностях, а молодые люди, не видевшие жизни, не понимающие исторических судеб народов, схватившие только внешний вид формулы «свободы, равенства и братства», — начали пропагандировать разрушение существующего порядка, создание «народной воли» и закончили допущением террористических средств и идей анархизма. На свет Божий явился ужасающий разврат мысли и чувства, возведенный в учение. Получилось нечто страшное, омерзительное и болезненное, и лучший из людей, Император Александр II, великое сердце, живший исключительно желанием блага народу, погиб на глазах всех мученической смертью. Это была кульминационная точка душевного разврата и сумасшествия, это был болезненно грустный результат шатания мысли! Чем бы все это кончилось — неизвестно, но, благодаря Богу, подобному политическому разложению был положен предел великим миротворцем — ИМПЕРАТОРОМ АЛЕКСАНДРОМ III, начавшим свое Царствование с знаменитого манифеста об искоренении неправды и хищения. Но если зло политического разложения таким образом было приостановлено, то зло социального разложения еще требует работы и работы сознательной и упорной.
II
В итоге предыдущей главы мы получаем: 1) что в каждом правильном общежитии, а в особенности в государственном, необходим тот или иной строй жизни, необходима система, дающая порядок, а с ним вместе возможность данному общежитию или государству проявить свои силы, выполнить предначертания Творца в общем Мировом прогрессе, и 2) что у нас в России за последние 30 лет отсутствовала система, так как пружинами и регуляторами нашей жизни за это время были противоречивые начала. Теперь нам остается нарисовать признаваемую нами систему, а чтобы это сделать, нам необходимо ответить на вопрос: что такое неограниченная монархия?
Знать перечень исторических фактов — это не значит знать историю. Необходимо понять ее душу. Точно также знать силу, власть и вообще значение неограниченной монархии во внешнем ее проявлении, знать этот образ правления — это не значит понимать его сущность. Между тем только то понимание неограниченной монархии дорого, которое проникает в ее сущность, потому что только тогда понимается она не как простое явление, да еще случайное, а как идея жизни. Вследствие ли цензурных правил или других причин, но у нас идея самодержавия совсем не затрагивалась в литературе. Обстоятельство, собственно говоря, прискорбное, потому что между человеком, преклоняющимся пред существующим фактом и человеком по убеждению служащим идее самодержавия — громадная разница. В особенности оно имеет громадное значение для молодого поколения, которое, вследствие уже одной своей молодости, склонно к размышлению над идеалами жизни в политическом и социальном отношениях. Эта вполне естественная склонность молодости удовлетворяется разрабатываемыми политическими системами других государств, имеющими еще ту приманку, что они встречаются в жизни более культурных народов и по своей правомерности крайне легки для понимания молодого, не размышлявшего и не видевшего жизни ума. Конечно, более глубокий анализ политического строя европейских государств, — анализ, проникающий в социальное положение народа, в его экономический и нравственный прогресс, — мог бы многое открыть для глаз молодого поколения и показать ему, что не все обстоит благополучно там, где действует правомерная точка мышления; но такой глубокий анализ по самому своему существу не свойствен молодости. Она удовлетворяется внешней формой справедливости, доктринами «прав человека» и вообще всем тем, что вырабатывает книга, а не жизнь. Но, к сожалению, развившаяся до грандиозных размеров газетная деятельность все более и более подпадает влиянию евреев, которые постоянно пропагандируют внешнюю формулу свободы, так как в свободе эксплуатировать своего ближнеговся их цель жизни, все направление их ума и все значение их в мировой жизни. Вот эта-то газетная литература, эта «книга» нашего времени — влияет вообще на умы, а в особенности на умы молодого поколения, которое не имеет своего критериума, и которое легко вводят в заблуждение, преподнося им эксплуататорские свои вожделения под флагом либерализма, под флагом правды и справедливости, под флагом свободы, равенства и братства. Оттого-то молодость с таким увлечением прислушивается к словам «конституция», «республика», всеобщее избирательное право, без имущественного и даже образовательного ценза и т. п. Еврей знает, что он пропагандирует. Такой политический строй народов самый удобный для владычества денег, т. е. той силы, которую одну только и признает еврей. Социальное разложение, начинающееся при владычестве этой силы, для еврея, не имеющего ни родины, ни ближнего, не только безразлично, но и чрезвычайно выгодно, так как только в этом разложении он живет и питается, как коршун, слетающий на падаль. Но молодой человек не в дает, что творит, Он за политической равноправностью не видит этого социального разложения, не видит, как блекнет образ человека, как гибнут идеалы нравственного прогресса, как в этой атмосфере, все наполняющейся миазмами нравственного разложения, задыхаются лучшие люди, истинные светочи жизни, как наконец тяжела становится жизнь неимущего, бедного, обездоленного и падающего под гнетом развивающегося капиталистического строя жизни и воплощения в жизнь еврейских идеалов. Вот почему для всех искренно исповедующих идею самодержавия чрезвычайно важна теоретическая разработка ее, разработка внутренней ее сущности и значения ее в мировом прогрессе.
Неограниченная монархия есть прежде всего власть от Бога. Что такое «власть от Бога»? В жизни природы и человека встречаются явления, которые человек называет стихийными, и перед которыми он невольно сознает свое совершенное бессилие. Земля движется, солнце восходит и заходит, на небе загораются мириады звезд, и бледная луна озаряет все своими грустными лучами. Человек видит, восхищается и удивляется. Он старается понять и объяснить себе сущность этих явлений, но невольно сознает, что самое существование этих явлений не во власти его, что они от Бога. Грохочет гром, сверкает молния, льет дождь, град сменяется снегом, проносятся бури и ураганы, и человек слышит, видит, по временам изумляется и ужасается, но опять-таки сознает, что все это не во власти его, что это от Бога. Подземные удары, землетрясения, циклоны и наводнения ужасают человека; прекрасные виды природы производят чарующее впечатление на его зрение, а гармоническое сочетание звуков ласкает его слух. Ко всему этому он привыкает, явления эти становятся для него обычными, но когда, вследствие особого душевного своего настроения, он начинает предаваться размышлениям, — ему становится очевидным, что все эти явления вне его, что они во власти Бога. Если бы мог человек проникнуть своим анализом в жизнь людей, в общей ее совокупности, если бы он мог вполне понять законы, двигающие и регулирующие эту жизнь, и если бы вообще он мог бы распластать жизнь человеческую в общем ее мировом течении, то наверное так же, как и в окружающей его природе, он открыл бы, что многое, очень многое в этой жизни человечества не во власти его, что она следует непреложным законам, предначертанным ей заранее, что она во власти Бога. Но если бы человек пошел далее, если бы он начал анализировать себя, свою жизнь, свои побуждения и стремления, то и в этом случае он открыл бы, что весьма многое в своей жизни он делает так потому, что иначе не может делать. Наконец, он понял бы, что нарушение законов Творца не может пройти бесследно для его жизни, что он будет наказан или физическим, или душевным расстройством, наказан будет тем, что он именует несчастием в жизни, тогда как единственный удел, предначертанный ему по милосердной воле Творца, — это счастие. Вот это-то сознание, что над нами Бог, что как мы, так и окружающая нас жизнь во власти Бога, постоянно ускользает от нашего размышления, и мы, в круговороте нашей жизни, в суете сует, которыми окружаем себя, совершенно забываем эту власть Бога — этот святой элемент, главенствующий над всем, — и в своем кичливом воображении мним только себя, воображаем, что наше «я» чрезвычайно важно, доходящее чуть ли не до непогрешимости. Вот над этим-то, что существует Бог, что над всем главенствует власть Бога, и следует задуматься всем тем, кто хочет размышлять над образом правления в государстве. Мы тогда поймем, что не только может, но и должна существовать власть, вненас находящаяся. Мы можем управлять собою постолько, посколько разрешил нам Господь, но управлять другими мы можем только в том случае, если нам эта власть дана извне. Было бы странно, если бы подрастающие дети объявили бы своим родителям, что жизнью семьи они будут управлять болыпинством голосов и уничтожили бы родительскую власть. Было бы странно и дико такое объявление, потому что власть наша, как родителей, есть явление естественное, соответствующее самой природе отношений между родителями и детьми. Но и в этом случае родители получают власть извне — от Бога, предначертавшего закон защиты слабого, а не присваивают ее себе. Мы располагаем этой властью по закону природы, так как не можем не любить своих детей, не защищать, не заботиться о них, а, следовательно, не можем и не иметь власти над ними. Следовательно, эта власть вложена в нас самой природой. Всякая иная власть нам не принадлежит по самой природе — она нам дается, но не может браться нами по какому-то отвлеченному праву, созданному нами самими. Монарх путем мiропомазания получает власть управления народом от Бога. Поэтому в этой власти не может быть ничего низменного. Монарх не может руководствоваться какими-либо скверными инстинктами человеческой природы. Он может руководствоваться только милосердием, любовью, правдой и справедливостью. Его власть не может быть продажна, честолюбива и славолюбива. Его слава, его величие, его наслаждение заключается в правде и справедливости и только в правде и справедливости. Никакое иное сопоставление невозможно по самому существу власти неограниченного монарха. Он отдает отчет только Богу, он знает, чувствует и сознает, что над ним Бог, что он обязан Ему отчетом, что он во всех своих действиях, распоряжениях и решениях никакими людскими законами не ограничен, но что он отвечает за них перед Богом. Если дети во всех своих поступках невольно думают, что скажет их отец, если управляющий думает, что скажет хозяин, если каждое начальствующее лицо невольно сообразует свои действия и распоряжения с мнением высшего начальства, — то и Царь при всех своих действиях невольно думает о том, что скажет Бог. Что может быть величественнее такого сознания, и к чему оно может вести иному, как не к правде и справедливости. В таком механизме управления жизнью народа, пo самой своей идее, нет места для развития зла и порочных инстинктов людской природы, в нем место только для развития высшей правды и высших нравственных начал, положенных в основание Божественного мироздания. Весь вопрос только в том, чтобы вся интеллигентная часть общества, разум которой освящен образованием, сознательно отнеслась бы к идее неограниченной монархии, сознательно бы служила ей и тем самым улучшала бы все части и винты ее. В нашем младенческом, хотя и крайне кичливом мировоззрении, каждую зуботычину станового пристава соединяют с идеей самодержавия, вследствие чего эта идея так непопулярна в глупых головах. В их воззрениях самодержавие и деспотизм являются синонимами. Они не могут понять того, что под сенью самодержавия скорее, чем при каком-либо ином образе правления, могут развиться наука, музыка, художество, изящные искусства, народное образование и вообще все то высшее, что должно быть дорого для каждого искренно желающего прогрессивного развития народа. Они не могут понять того, что деспотизм, самый ужасный деспотизм — деспотизм толпы и ее невежества — с гораздо большей силой свивает себе гнездо под флагом избирательного права. С призывом толпы к управлению начинается развитие матерьялизма, и чем ниже идет этот призыв, т. е. чем шире избирательное право, тем более получается развитие матерьялизма. Эту истину необходимо помнить всем тем, кому дороги интересы высшего развития духа человеческого, кто болеет душой, видя страдания истинной интеллигенции, кто ужасается, видя, как «торжествующие свиньи» захватывают власть и влияние в обществе, как рушится истинная свобода, и как наступает царство тьмы, матерьяльных идеалов и эротических вожделений.
Идеалом нынешнего мещанско-бурзжуазного строя, в политическом отношении, служит избирательное право. В складках этой буржуазии естественным путем появилась демократия, и идеал избирательного права расширился до прямого, всенародного права, определяемого только 21-летним возрастом. В основании этого политического идеала никакого нравственного начала искать нельзя. Он может быть определен простым требованием каждого животного — «дай и мне». Поэтому с начала удовлетворения этого идеала на жизненном горизонте появились кулаки, мироеды, трактирщики и кабатчики, жиды и жидовствующие, которые начали управлять жизнью, предписывать законы, составлять общественное мнение и, с помощью закупленной, тем или иным путем, прессы влиять на умы и нравственность общества. Мы сделались свидетелями того, как полуграмотный трактирщик с косматой гривой на голове, являлся руководителем значительного числа гласных Петербургской Думы, еще более безграмотных и бессмысленных, чем он, и, покрываясь ореолом либерала, составлял оппозициюПетербургскому Градоначальнику в тех или иных городских мероприятиях. Мы стали свидетелями того, как один Пуд Псоич, городской голова одного уездного города, открыто запретил исправнику, т. е. начальнику уезда сделать смотр пожарной команде. Таких фактов можно было бы насчитать многое множество. По всей России, как и следовало ожидать, сказался или явный, или тайный антагонизм между «общественной» и правительственной властями, вышедшими из двух совершенно противоположных начал — сверху и снизу. Этот антагонизм дошел бы, конечно, до больших размеров, если бы Правительство не начало бы надевать узду на не в меру расходившихся различных Колупаевых и Разуваевых, для которых уже пo одному их неразвитию совершенно непонятна идея общественного блага, и для которых только одно корыстолюбие служит стимулом их деятельности.
Оскудение талантов в литературе, музыке, в художестве и изящных искусствах наблюдается повсюду в Европе и Америке с начала воплощения в жизнь избирательного права и по мере его развития. Co времени первой французской революции — этого возмутительного акта разнузданного зверя — под флагом «свободы, равенства и братства», под флагом «прав человека» началось развитие избирательного права, главенства толпы и, как логическое следствие этого главенства, началось развитие материализма. Внутри всех громких и красивых фраз о благе народа, внутри грубо и лицемерно понимаемой идеи «прав человека» скрывался и до сих пор скрывается один принцип, имеющий чисто материальное начало — «дай и мне». Подобно раскатам грома, по временам, по всей Европе и Америке, раздается крик — «дай и мне» — изрыгаемый многомиллионнойголовой гидрой, из ста голов которой 80 представляют собою полное невежество (демократию), 15 — сознательно и умело стремящихся к захвату матерьяльных благ (буржуазию) и только 5, стремящихся к духовной жизни и духовным идеалам (новую аристократию — аристократию духа). Что же могут представлять собою эти 5 голов, эта аристократия духа, пред всеобъемлющей и всезахватывающей силой остальныхъ? Они совершенно теряются в числе 95 остальных голов, да и к тому же они не кричат — «дай и мне», так как им ничего не нужно — в благе и счастии ближнего, в развитии идеалов духовного просветления человечества, в развитии науки и образования, в стремлении познать идею Бога в его чудном мироздании — все их счастие, весь смысл их жизни. Между тем, вместе с этим криком — «дай и мне» — гидра вздрагивает, извивается, словно лихорадочный пароксизм проходит по всему ее туловищу, захватывает все фибры ее организма, заполоняет все собою и сливает все в одном требовании «дай и мне». От головы переходит к туловищу, от политических идеалов к социальным, и вся-то жизнь человеческая начинает ткаться из одних матерьяльных расчетов и надежд, в духовной атмосфере становится душно, тяжело и, под всеобщим гнетом материализма, гибнет вся истинная интеллигенция и все ее высшие духовные требования. Уже и другая гидра — вторая половина рода человеческого, забыв обязанности матери и дочери, забыв семейный очаг, забыв, наконец, свое воспитательно-духовное значение в жизни, под влиянием уравнительного материализма, тоже закричала — «дай и мне». Она — воплотительница высшего идеала человеческого счастия — любви — предала этот идеал материальным расчетам жизни и, копируя мужчину, уравнивая неуровняемое, также все громче и громче начала кричать — «дай и мне». Посмотрите, что делается в Америке —этой квинтэссенции избирательного права, этого общежития, в котором сказалось последнее слово культуры человечества, конца XIX столетия! Взгляните, что делается в конституционных и республиканских государствах. Но взгляните не глазами фразера и болтуна, для которого только одна форма, одна внешность играет роль во всех его размышлениях и рассуждениях, а глазами философа, проникающего во внутренний склад жизни, во внутренний мир человека, в его чувствования, понимания, в его отношения к «ближнему», в его религиозное мировоззрение, в его идеалы и стремления. Необходимо помнить, что настоящее и будущее человечества находятся в исключительной зависимости от внутреннего мира «человека», от его отношения к Богу и своему ближнему. Если данная форма управления или данная политическая организация жизни народа порождает не человека, а зверя, то бегите от этой формы, от этой организации, хотя бы она обладала всеми внешними атрибутами либеральных учреждений, над которыми развивался бы флаг «свободы, равенства и братства». Раб есть раб прежде всего не потому, что он есть член такого союза, в котором допускается невольничество или крепостное право, а потому, что он раб в душе, — дикий, необразованный, не просветленный ни в своем уме, ни в своем сердце. Если вы поражаетесь аномалией невольнического права и приходите к сознанию в необходимости уничтожения такого права, то вы не забывайте того, что невольник и после уничтожения такого права останется все-таки невольником, рабом какого-нибудь нового эксплуататора, только в иной форме, какого-нибудь «жида» с его денежной системой или рабом своих дурных инстинктов, своей темной души и животных требований своего тела. Это последнее рабство поистине ужасно не только потому, что невольник и его жизнь делаются еще хуже, так как для него нет никакого удержа его дурным стремлениям, но еще потому, что «разнузданный зверь» становится опасен для своего ближнего, для высшей культуры других народов, для светочей человечества, несущих знамя истинной правды, любви и справедливости. — Освобождайте его от политических пут, но не бросайте его в объятия произвола, не отдавайте его в рабство социальных условий жизни, не отдавайте его и жизнь окружающих его людей в рабство его разнузданных желаний и страстей. Если вам дороги тысячелетия пройденной жизни, прогрессивное развитие человека, его высокая культура, дары его гения, его великие создания, открытия и изобретения в прошлом, его распознания сил природы, предначертаний Всемогущего Творца, — то не выпускайте из клетки зверя, покуда не просветлеют его ум и сердце, покуда не проникнет в его душу свет образования. Если же вы позаботитесь об его образовании, то ни о чем другом не думайте. Пред ним сама разверзнется клетка, сами упадут ограды и запрещения, и он будет «свободен». Лучшая же форма для этой необходимой временнойдисциплины ума и сердца и для создания «человека» путем образования и просветления — неограниченная монархия, в которой власть от Бога, власть, не нуждающаяся ни в корыстолюбии, ни в честолюбии, ни вообще в каких-либо эгоистических стремлениях и для которой существует только один отчет перед Богом, а, следовательно, только правда и справедливость. Теперешняя жизнь рисуется в таком виде: с одной стороны стоят величайшие выразители человеческого духа, составляющие блеск и величие литературы, музыки и художества каждого народа, и изобретатели, и люди науки, двигающие экономический прогресс и просветляющие естественное мировоззрение человека. Вокруг этих колоссов литературы, науки и жизни, группируется высшая интеллигенция, понимающая и ценящая их, преклоняющаяся перед ними и стремящаяся к их идеалам и указаниям. С другой стороны стоит толпа, невежественная, грубая, не могущая усвоить этих идеалов, понять их мировое значение, понять всемогущество Творца, выражаемое в этих проявлениях человеческого духа. Какой же выход при соединении таких двух противоположений? Для всякого, не забившего свой мозг предвзятными идеями, будет совершенно ясно, что нужно подниматьэту невежественную массу до уровня интеллигенции, до понимания Божественных начал, проявленных и проявляемых в развитии человеческаго духа, а не опускать интеллигенцию до уровня толпы. Между тем мы поступили как раз обратно, и такое же обратное действие сказалось по всей Европе. Толпа перетянула к себе интеллигенцию, понизила ее духовные требования почти до своего уровня и на место Шекспира, Байрона, Гюго, Гете, Шиллера, Лермонтова, Пушкина мы не создали ничего. Если талантливый и знающий человек напишет историю литературы, включая в нее и историю литературы настоящего времени, то пред нами предстанет удивительная картина постепенногопонижения вдохновения, талантов и нравственного мировоззрения. Подобного рода понижение могло случиться только на основании экономического закона спроса и предложения, на основании того, что на жизненном театре действий явилась толпа, которой мы дали право управления жизнью, требования которой мы приняли под флагами книжного либерализма, народничества, демократизма, социализма, терроризма и анархизма. Толпа начала руководить нашими понятиями, общественной и частной жизнью, литературой в широком смысле, журналами и газетами, которые, ради распространения, стали подлаживаться под нравственный и умственный уровень толпы, вследствие чего потеряли все. Интеллигенция принесла в жертву своих богов, свои высшие идеалы и задачи, а толпа развратилась, так как естественно животные ее инстинкты не были ничем сдерживаемы. Получилась та ужасная сфера материализма, в которой задыхаются все лучшие люди, и которая далеко отодвинула принцип любви к ближнему. Совсем иная была бы жизнь, если бы она строилась на обратном принципе, на поднятии толпы до уровня интеллигенции, т. е. на принцип власти и образования. Ищите правду о жизни народов не в книгах доктринеров, умышленно закрывающих глаза пред всеми теми явлениями, которые не согласуются с их предвзятыми убеждениями, и указывающих только на факты, подтверждающие их доктрину, а ищите эту правду в книгах людей, беспристрастно рассматривающих и анализирующих жизнь и рисующих ее перед нами, как истинные художники рисуют картину, то есть представляющих нам жизнь и человека такими, какие они в действительности есть.
III
Я только что прочитал книгу «Очерки современной Испании» И. Яковлева, известного корреспондента газеты «Нового Времени». В этой книге, написанной удивительно правдивым и беспристрастным языком, чрезвычайно живо рисуется жизнь полуреспубликанской, полуконституционно-монархической Испании.
«Я приехал, — пишет И. Яковлев, — в Мадрид рано утром; солнце только что взошло, но перед вокзалом уже гудела толпа. He успел я выйти, как несколько оборванцев, мужчин и женщин, с оглушительным криком бросились на меня: один тащилиз рук дорожный мешок, другой бесцеремонно тащил меняс собою, третий неистово оралмне над самым ухом, оживленно жестикулируя и держа меня за фалды. Можно было подумать, что я этих людей оскорбил чем-нибудь, и они хотят разодрать меня на части…»
Мне кажется, что достаточно этого первого впечатления при въезде в столицу государства, чтобы составить себе представление не только о том порядке, который существует в управлении государства, но и о тех внутренних началах, которые правят, двигают и руководят жизнью этого государства. Представьте себе такую же картину, положим, у какого-нибудь петербургского вокзала. Ведь вы бы ужаснулись, протестовали и прямо заявили бы, что такие явления просто невозможны в общежитии. Вы привыкли видеть на всех ваших петербургских вокзалах полный порядок, при котором вас никто не дернет, не толкнет, не будет кричать вам на ухо. Порядок этот устроили для вас городовой, власть. Почему же вы протестуете против этой власти, почему вы готовы мириться с отвратительной разнузданностью нравов, лишь бы эта разнузданность шла под флагом конституционным или республиканским, покоилась бы на выборном начале?
«На каждом шагу, — говорит в другом месте И. Яковлев, — вы наталкиваетесь на лавочку с лотерейными билетами, на дверях которой большие белые афиши предупреждают вас, что остался «только один день, два, три», пользуйтесь случаем! И пользуются: я заметил в кафе, что билеты раскупаются довольно охотно, и думаю, что этот узаконенный способ обирать публику, особенно, когда действующим лицом является само правитрльство — вещь довольно опасная и развращающая публику».
Оказывается, что пятая часть государственных доходов Испании получается этим безнравственным способом. Сотни тысяч людей покупают билеты, рассчитывают на выигрыш, предаются мечтаниям о тех экономических благах, которыми они будут располагать после выигрыша, забывают действительность, отвыкают от труда, направляют свое мышление на скорое и легкое обогащение… одним словом — развращаются. Такое систематическое развращение нравов ведется правительством, и это нисколько нас не поражает, так как там конституция, выборное начало, народовластие, долженствующее не сегодня — завтра закончиться республиканским образом правления… Чего же больше? Рес…пуб…ли…ка. Пред этим магическим словом должны утихнуть всякие вопросы и всякие восклицания. Если у нас этого систематического развращения нет — то ведь это результат неограниченной монархии, a возможно ли каким-либо благим результатом восторгаться в монархии, да еще проводить параллель (шутка сказать!) с… республикой!
«С чего бы речь ни началась, — говорит И. Яковлев, — она роковым образом переходит на политику. Испанцы — самые ярые политиканы в мире. В конце концов приходят к заключению, что республика для Испании — самый лучший образ правления: «Если бы не аристократы — у нас бы и не было реставрации!»
Такое постоянное политиканство, как логическое следствие всякого выборного начала, есть безусловный яд для народного организма, прямо влекущий к социальному разложению, к уничтожению духовной жизни народа. Я совершенно ясно представляю себ влияние политиканства на духовной мир человека, потому что на самом себе испытал это влияние. Лет 15 тому назад я несколько месяцев жил в Женеве. Крайне интересуясь революционными книгами, брошюрами и газетами, выходящими под флагами всевозможных «измов», я только их и читал. Там же я познакомился с нашими русскими эмигрантами, проводил с ними время и, таким образом, политиканство стало единственной сферой моего мышления. Совершенно незаметно для самого себя я втягивался все более и более в разрешение вопросов той или иной организации общежития, той или иной системы политической жизни народа, и все другие вопросы, как то: литературы, музыки, художества, поэзии, изящных искусств, открытий, изобретений, науки и даже самой действительности, происходящей вокруг меня, — словно иссякли и совершенно не существовали для меня. Я начал сочинять и печатать свои статьи и создавать проект издания там же новой газеты, под громким названием «Свободы». Нет никакого сомнения, конечно, что во всей моей деятельности и во всех моих размышлениях не было жизни, действительности, так как в голове моей все строилось на книге и на логике, словно я решал математические задачи или распоряжался на шахматной доске полем военных действий. Только потом, когда я переехал в Париж, когда жизненная волна со всею своею могучей силой охватила меня, я понял, как мал я был и ничтожен в своих математических выкладках, как далеко я ушел от жизни и до какой степени я потерял душевное равновесие. Но ведь я уже был в летах (мне было около 30 лет), с порядочным запасом образования и умственного развития. Что же выйдет, если в моем положении являются полуграмотные или полуобразованные люди, которым скажут, что они «сами с усами», что они должны самоуправляться, избирать и быть избираемыми, и что каждый из них может попасть в президенты республики? Выйдет или продажа совести, или вредное в душевном отношении политиканство, или разгар честолюбия, не взирающего ни на какие средства для достижения цели быть депутатом, министром и т. д. Для подтверждения этой мысли достаточно взглянуть, как вздрагивает многомиллионноголовая гидра, когда наступает избирательная горячка… Политиканы Испании говорят, что для них республика — самый лучший образ Правления, т. е., иначе говоря, что они окончательно созрели для самоуправления. Посмотрите же на внутреннюю сторону их жизни.
«Вы знаете ли как называется это место? – говорит далее И. Яковлев. – Это мост de les desesperados (отчаявшихся). Дня не проходит, чтобы с этого моста какой-нибудь несчастный или несчастная не бросились вниз. И никакими способами предотвратить этого нельзя. Подняли перила, которые теперь достигают вышины человеческого роста, но и это не помогло. Вчера еще с этого моста хотела броситься одна молодая женщина, но, к счастью, зацепилась за решетку и только повисла в воздухе. Когда ее сняли, она была в отчаянии. У нее муж умер, осталось трое детей на руках, кормить их нечем, и вот она пришла искать избавления на этой Тарпейской скале, а ей помешали…»
«Я посмотрел вниз, – продолжает Яковлев, – и у меня сердце замерло: внизу, около моста, играли дети, представляя бой быков; один мальчик надел на голову корзину, другой гонялся за ним, желая всадить в голову импровизированного быка две заостренные палочки, представляющие собою бандерильяс. Толпа детей, мальчиков в цветных беретах и смуглых девочек, с шумным криком, бегала вслед за бойцами. И эти дети могли быть свидетелями страшной кровавой драмы. Может быть и были уже!..»
Таким образом, когда общественные герои и ораторы Испании провозглашают с трибуны неудовлетворенность свою конституционной монархией и требуют республики, в недрах ее скрывается страшная бедность, ежедневно поглощающая «отчаивающихся», и развращение подрастающего поколения возмущающей душу картиной боя быков с убийствами и кровавыми зрелищами. Такого распутства, такого безобразия, такого развращения нравов в наше время никогда не допустит ни одна самодержавная власть! Например, ежегодно, во время ярмарок, в Мадриде, на глазах народа и властей совершаются поединки простолюдинов на ножах, уносящие собою до 25 убитых. Столь же кровожадны поединки и в среде интеллигенции. которая этим еще и похваляется, говоря, что французы на дуэлях — петухи, а не рыцари, и что драться нужно непременно насмерть.
Невежество всех классов народонаселения, говорит И. Яковлев, поистине феноменальное. Полицейский сыщик спрашивает, что такоеПетербург, и где такая местностьнаходится. Окончивший курс университета спрашивает, где находится Турция, и утверждает, что Болгария и Сербия помещаются в Азии около Сибири. Готовящийся к экзамену на доктора прав спрашивает, что Россия и Швеция — одно государство или нет, и никак не может понять, что история и история прав — две вещи разные. Студент университета расспрашивал Яковлева — есть ли в России железные дороги, извозчики, и выразил полное незнакомство свое даже с отечественной литературой. В то же время это студенчество, а вместе с ним вся вообще высшая интеллигенция состоят ярыми посетителями боя быков. Что такое бой быков — трудно описать — до такой степени это явление возмущает всякую христианскую совесть, за исключением Испанской!..
«В дни боя быков Мадрид начинает волноваться с раннего утра. Мальчишки на каждом шагу оглушают вас предложениями программы с точными портретами всех быков, назначенных к представлению. Конки, омнибусы, начиная с четырехместных и кончая такими, которые запряжены цугом шестью парами мулов, — целые дома, бесчисленные кареты и экипажи, расцвеченные флагами, с бубенцами, яркою бахромою и упряжью на лошадях и мулах — все это тянется к цирку. Перед цирком шум, гам, толкотня; люди, лошади, кареты, высшая аристократия, оборванцы, торговки—все спутывается и смешивается в одну шумную массу. Начинается представление. Мертвое молчание царит во всем цирке, никто не шевелится, все глаза устремлены на маленькую дверь, откуда должен появиться бык. Вдруг дверь распахнулась, и на сцену вылетел бык. Раздраженный болью от только что всаженной ему в тело стрелы, ослепленный светом, он на минуту останавливается, поднимает голову и, завидев красную мантию капеадора, со всех ног бросается на него. Тот успевает убежать. Бык бросается на другого, но и тот с быстротой молнии перелетает через барьер. Бык бросается на лошадь всадника, всаживает рога в ее грудь и та падает мертвою. Весь в крови бык налетает на другого всадника, но ловкий удар пики в шею заставляет его отступить назад. «Еще, еще», – кричит десятитысячная толпа, и вновь идет травля, и вновь бык бешено всаживает в живот лошади свои рога и вновь получает удар копьем. Кровь ручьями льетсяиз раненой лошади, которая падает на песок. Несколько раз поднимает она голову, и умным, умоляющим глазом смотрит вокруг. Потом ее голова опускается, она начинает тяжело дышать, по телу проходят судороги… А бык, между тем, продолжает уже бороться с следующим всадником, поднимает на рога новую лошадь, с остервенением треплет ее, раздирает буквально на части, отбегает, бежит на красный плащ, потом снова возвращается и снова неистовствует над обезображенным трупом. Когда несколько лошадиных трупов валяются на сцене, капеадоры начинают с особенной энергией раздражать быка, а другие участники боя всаживают в переднюю часть его тела железные стрелы. Бык делается страшен от бешенства, мечется во все стороны, прыгает и ревет, вертит шеею, желая сбросить терзающее его железо, но при каждом движении стрелы еще больше раздирают ему тело. Кроме того эти стрелы снабжены легко воспламеняющимся веществом, которое загорается в то самое мгновение, когда острие стрелы врезывается в тело животного, и жжет свежую рану. Пламя зажигает ракету на другом конце стрелы, и бедное животное, прыгая от боли и испуга, доставляет публике невыразимое наслаждение. Шпагами потом добивают животное. При этом с людьми постоянные несчастия: один был поднят на рога, страшно изуродован на глазах толпы, и умер с выпущенными внутренностями, другой — грохнулся затылком и упал в обморок, третий — сломал себе руку, четвертый — был ранен рогами быка. Когда бык падает мертвым, музыка играет похоронный марш, его и павших лошадей увозят, лужи крови посыпаются песком и выпускают нового быка. И так до тех пор, пока убиваются шесть быков».
Bсe это время публика гудит, ревет, кричит, машет платками, восторгается и, опьяненная кровью, требует все новых и новых жертв. Эта гнусная страсть не только не падает, но с каждым годом разгорается все больше. Теперь во всех больших городах Испании муниципалитетывыстроили постоянные цирки, и представления идут по меньшей мере раз в неделю. С 5 апреля по 30 октября настоящего года в Испании было 438 боев быков, при чем убито 1218 быков и 6000 лошадей.
Само собою разумеется, что и выборное начало их политической жизни проходит в таком же виде. Каждые выборы сопровождаются подлогами, мошенничествами, подкупами и… убийствами. В разных провинциях было совершено множество убийств избирательных агентов министерства, которые с своей стороны тайно убивали своих противников. Игра в политику проходит через весь народ. Газетные сотрудники получают содержание от гарсонов кафе, от лакеев богатых домов, от разных коммерсантов, с обязательством доставить своим кредиторам выгодные места в администрации, когда партия, к которой они принадлежат, добьется власти.
С каждой переменой министерства меняются все штаты чиновников. В 1873 г. тогдашний президент республики Фигуэрас сказал одному русскому:
«Видите этого сторожа в сквере? За последние три года его сменяли три раза. Судьба этого сторожа зависит от того, кто завтра будет министром».
Трудно разобраться в огромном количестве партий и подпартий, действующих в Испании. Когда была провозглашена республика, народ не понимал даже, что значит слово республика. Окончивший курс на юридическом факультете в Мадриде, искавший место судьи, обращаясь к г. Яковлеву, говорил, что, так как у него жена и трое детей, то он теперь за монархию, а когда власть перейдет в руки республиканцев, то он будет республиканцем. «Политика, — говорил один полковник, — для нашего брата необходимая вещь, не то вечно останешься адъютантом. Во время же переворота я сразу попаду в полковники, а там и в генералы». Приверженностью к партии революционеров отличаются неудавшиеся артисты, драматурги и вообще писатели. Это люди обозленные, голодные, их особенно занимает кровавая сторона дела. Они говорят с пеной у рта о своих счастливых соперниках, находящихся у власти.
Haряду с этим политиканством идет страшное нищенство бок о бок с детской проституциею; с другой стороны — невообразимая продажность чиновничества и судей, произвол в распоряжениях и решениях и т. п. прелести жизни. Политика в Испании ничего не щадит, ни заслуг, ни способностей. Поэтому, на казенную должность испанец смотрит, как крестьянин на арендную землю: поскорее выжать все, что можно, а там хоть трава не расти: придет новый барин, все равно прогонит! У г. Яковлева в его книге есть страницы, посвященные испанскому правосудию (стр. 367), от которых просто волосы становятся дыбом. И вот, под аккомпанемент голода, страданий, разврата, извращения нравов кровожадными зрелищами, убийственной неправды в администрации и правосудии, продажности печати, депутатов и министров, при глубоком невежестве всех классов народонаселения, раздаются «блестящие» речи различных ораторов-трибунов о необходимости все большего и большего расширения избирательного права! Под влиянием всех этих виденных явлений, г. Яковлев, глубоко изучивший весь строй жизни западноевропейских держав, невольно восклицает:
«Я убежден, что «свободный» французский гражданин, имеющий право избирать своих представителей, но живущий как крот в подземельях каменноугольных копей, не зная ни отдыха, ни праздников, при его потребностях гораздо несчастнее какого-нибудь марокканского раба».
С своей стороны я скажу, что жизнь Испании пошла таким отрицательным путем и привела к таким печальным результатам и к такому общественному и индивидуальному разложению потому, что в основании ее не было положено воспитания и образования народа путем церкви и власти. Общественное же самосознание не пришло к этой идее и не прониклось таким убеждением потому, что политиканство вечно разъедало социальный организм государства. Нет никакого сомнения, что покуда у его кормила правления будет стоять глубоко невежественная масса народа, и в будущем нельзя ожидать поворота к лучшему. Для спасения жизни этого народа, ему необходима абсолютная власть, сильная, твердая и незыблемая, которая взялась бы за перевоспитание и образование народа путем религии и науки. Легкомысленное отношение к вопросу власти в государстве, построение всякой политической теории на принципе «дай и мне», непонимание священной теории, что власть может быть только от Бога — приводят к тому ужасному результату, что лучшие люди страны, великие духом и образованием, сами, не ведая, что творят, разбивают своих кумиров, светочей человечества, убивают литературу и всю духовную жизнь человека, тянутся… в объятия невежественной массы, останавливаются, когда уже поздно, и сходят в могилу с разбитыми надеждами, верованиями и идеалами…
IV
Жизнь Америки представляет собою лучший пример того, до какой степени может дойти проявление животных требований человека как в индивидуальной, так и в общественной его жизни, если тому способствует политический строй государства, т. е. если массе народа, не стоящей на высоте образования и развития данного века, будет предоставлено самоуправление. Весьма естественно, что жизнь вырабатывает те начала, которые положены в ее основание, и, если в основании лежат невежество и стремление к удовлетворению своего тела, то и в общественной и государственной жизни должен получиться тот же результат. Власть, вышедшая из данного болота, должна заключать в себе все специфические качества этого болота. Допустим, что кабатчики выберут из среды своей представителя. В чем заключается интерес кабатчиков? Им нужно, чтобы их торговля развивалась бы все шире и шире, и чтобы таким путем они получали бы все более и более матерьяльных выгод. Какие средства будут пущены для этого в ход, т. е. для все большего спаивания народа — им решительно все равно, так как в них нет высокого нравственного устоя, а есть только личный эгоистический материальный рассчет. Какие же, следовательно, начала будет проводить в жизнь их представитель? Очевидно те же самые, т. е. будет воплощать в жизнь их материальныя требования. Получается развитие чистого матерьялизма, полное отсутствие духовной жизни, падение литературы и эстетических требований, развитие внутренней пустоты, в которой гибнет образ «человека» и, наконец, развитие страшной бедности, так как в матерьялистическом режиме нет места заповеди — «люби ближнего, как самого себя». Такой грустный, тяжелый и даже ужасающий результат мог получиться только вследствие противоречивого с философской точки зрения и бессмысленного начала, что «власть должна исходить от тех, над которыми нужна власть». Если над ними нужна власть, то как же она может исходить от них? В этом положении решительно нет никакой логики и никакого смысла. Если детям необходима родительская власть, то как же она может исходить от этих же детей? Если членам данного общежития необходима власть, то, следовательно, эти члены сами управлять собою не могут, т. е. и не могут создавать себе власти. Очевидно, что их избранники не будут представлять собою власти, а будут только исполнителямиих воли. Следовательно власти, как начала двигающего и руководящего, вследствие таких оснований жизни, не должно быть, a могут быть только исполнители воли всех. Но что такое «воля всех»? Прогресс жизни человеческой, сколько бы мы не проникали историю, всегда выражался не равномерно в массе, а всегда выделял из себя отдельных лиц, которых осенял Божественным перстом развития и познания, а за этими отдельными лицами выделял целые классы народа, которые мы теперь называем интеллигенциею. За этими классами стоит целая масса невежественного народа, недалеко отошедшего от дикарей. Таким образом, если власть будет выражением всех, то получится регрессивное движение, так как невежественная масса, благодаря своей численности, а следовательно и силе, перетянет к себе и этих отдельных людей и эти отдельные классы, т. е. интеллигенцию, нивелирует их и окончательно уничтожит все следы высокой цивилизации духа прошлого. В построении одних матерьяльных расчетов получится Вавилонская башня, а с нею и Вавилонское столпотворение. Если такого рода результат есть идеал прогрессистов новейшей школы, то пусть они возрадуются, взглянув на жизнь Америки.
«Торговля, торговля и торговля, business и business; вот все, что видишь с утра до вечера в Нью-Йорке, — говорит Генр. Сенкевич, — о чем непрестанно слышишь и читаешь. На первый взгляд это не город, заселенный известною национальностью, а просто собрание купцов, промышленников, банкиров, чиновников, — космополитический выскочка, импронирующий величиною, движением, развитием торговли, вместе с тем страдающий односторонностью общественной жизни, не творящий ничего, кроме денег. Одна улица похожа на друтую, везде движение, шум, толкотня, экипажи и омнибусы; жители суетятся с лихорадочным румянцем на щеках, точно помешанные».
Эрнест Ренан сказал, что, если вы хотите достигнуть материальных благ и возможности пользоваться этими материальными благами, то вы должны прежде всего от них отказаться. Это изречение на первый взгляд кажется неверным и не достаточно понятным. Но если вдуматься в него и проверить его на явлениях жизни, то оно делается совершенно бесспорным. В погоне за наживой, за этими матерьяльными благами, человек теряет, с одной стороны, вкус и понимание и делается той свиньей, перед которой рассыпается бисер, а с другой — через односторонность своего мозгового направления, он теряет свежесть мышления, засоряет источник вдохновения и прогрессивного развития мысли. В результате получается умственное оскудение, что и отражается в жизненной борьбе, и в достижении тех же матерьяльных благ этого матерьялиста перегоняет идеалист. Такое изречение с удивительной точностью подтвердилось и в жизни американцев.
«Выставки в оных магазинах необычайно богаты, но устроены безвкусно. На тротуарах, пред зеркальными стеклами, красуются кучи copy. Город весь загрязнен, скверно вымощен, местами стоят лужи черной грязи, не могущей уплыть по засоренным стокам к морю. Масса бумажек, газетных клочков, корок от яблок и апельсин валяются везде, как на тротуарах, так и на середине улицы. В довершение всего, как удивительная ирония судьбы, как пародия этой жизни, как эмблема американской жизни, по улицам, среди великолепных экипажей, прохаживаются свиньи, неизвестно кому принадлежащие, с обрезанными ушами. На некоторых улицах часто валяются дохлые собаки, что не только не возмущает американцев, но на распухших трупах собак ничем не пренебрегающий янки наклеивает свои объявления».
Существуя исключительно для еды, они в то же время не едят по-человечески, а просто жуют и глотают, как жует и глотает всякое жвачное существо.
«По их обычаю, пред каждым гостем здесь ставят сразу множество фарфоровых мисок с различной едою. Тут перед вами сразу суп, мясо, рыба, яйца, пудинги, помидоры, картофель, мороженое, земляника, яблоки, миндаль, кофе, одним словом неисчислимое количество яств в малых дозах. Благодаря такой системе вся пища холодная, застывшая, даже и в наилучших ресторанах. Американская кухня самая гадкая в свете. Тут не заботятся, чтобы было вкусно и красиво, а только бы было съедено скорей, чтобы можно было вернуться к business».
Человеческий образ совершенно теряется среди американцев, вечно занятых наживанием денег. Европейцу, да еще сколько-нибудь воспитанному, прямо невозможно проводить время среди американцев — до того их вкусы, обращение с людьми и привычки отвратительны.
«Вечером все занятия кончаются, наступает время обеда и затем отдыха. Каждый, принадлежащий к среднему классу, достает тогда из кармана кусок табаку, отрезывает известную часть ножом и начинает жевать с наслаждением. Единовременно с этим, он восседает на качальное кресло, задирает ноги на стол или на окно и, не оставляя ножа, режет, что подвернется под руку, будь это ручка кресла, или оконная рама; если это в саду, то решетку веранды, наконец, стол или что угодно. Страсть к струганию доходит до того, что многие нарочно носят с собою куски дерева. Посмотрите на первое попавшееся собрание мужчин и вы увидите, что большая часть систематически двигает губами, точно жвачное животное, и ежеминутно сплевывает отвратительный соус, причем их щеки как будто вздуваются от запиханной жвачки.
Американцы после обеда никогда не благодарят друг друга; при свидании ограничиваются простым кивком головы; во время разговора вечно держат один другого за пуговицы или борты у сюртука, что распространено даже между господами и прислугой; наконец, не снимают шляп даже в гостиных, а сюртуки сбрасывают и при дамах.
Так как Вашингтон, — говорит Диккенс, — может быть назван городом, окрашенным табачною слюною, то я откровенно должен сознаться, что настало время, когда постоянно видеть господство этих двух отвратительных занятий — жвачки табаку и выхаркиванья — стало делаться весьма неприятным, а затем даже просто оскорбительным и невыносимым. В суде у судьи своя плевальница, у свидетеля — своя, у обвиняемого — своя, а также и публика, и адвокаты снабжены плевальницами в таком количестве, какое может понадобиться такому огромному числу постоянно харкающих людей. Это обыкновение является везде, во всех общественных учреждениях, а также во время еды и во время утренних визитов».
Мне нет возможности продолжать эти выписки из Сенкевича, Диккенса и др., но, не правда ли, и этого достаточно, чтобы сознать, что картина коров и быков, жующих свою жвачку на скотном дворе, представляет собою явление более чистое и опрятное, чем картина этих республиканцев и демократов в государстве, свободном для проявления всякой мерзости человеческого организма? Между тем для достижения такого-то скотского существования идет борьба, напрягаются силы, идет безостановочная работа, и «свободные» граждане готовы пожрать друг друга. Вот как описывает Сенкевич одну из улиц г. Нью-Йорка, представляющую пример всепожирающей деятельности:
«На вид ничто не говорит о важности этой улицы, кроме тысяч людей, с раскрасневшимися лицами и поспешностью, с которой они движутся, кланяются, разговаривают и прощаются; все это показывает, что тут совершаются самые важные для них дела. Здесь также помещается биржа или, если кому угодно — больница для помешанных, одержимых febris aurea. Спокойного зрителя забирает страх при виде того, что здесь творится. Говор, шум, крик… точно сейчас все передерутся: везде видны красные лица, слышатся охрипшие голоса. Люди бегают от одного к другому и кричат, точно в пароксизме горячки, потрясая руками перед глазами собеседника, и каждый старается перекричать другого. Кажется, что всею этою толпою овладело необъяснимое бешенство, под влиянием которого они станут убивать друг друга. Кто может догадаться, что это только способ взаимного торгового понимания?
Отличительная черта американцев, — говорит Диккенс, — это страсть ко всякого рода спекуляциям, которые разоряют честных людей и благородных общественных деятелей, а плутов и мошенников, стоящих одной только виселицы, обогащают».
Женщина не вносит никакой идеализации в эту грубую, чисто скотскую жизнь мужчины. Да и странно как-то думать о любви, когда перед нею стоит субъект с вечной отвратительной жвачкой во рту, без сюртука, со шляпой на голове, или сидит точно обезьяна, с поднятыми выше головы ногами и с ножом, строгающим какой-нибудь кусок дерева.
«Американки одеваются пышнее всех женщин на свете, но, конечно, как и следовало ожидать, без вкуса. В отель к обеду дамы являлись разряженными как на бал, в браслетах, серьгах и т. д. При том все они смелые, вызывающие и кокетки до чрезвычайной степени, что производит тем более неприятное впечатление, что они почти все некрасивы. По образованию они стоят ниже европейских женщин. Девушки ведут жизнь весьма свободно, и нет почти ни одной, за которой не было бы более или менее пикантной истории. «Я не смотрю на прошлое моего мужа, пусть и он не смотрит на мое» — вот фраза, очень популярная среди американок. Отношения их к мужчине чисто деспотическое, благодаря тому, что спрос на них гораздо более предложения. Женщин в Америке мало, а в заселяющихся штатах даже очень мало, так что одна женщина приходится на двадцать или тридцать мужчин».
Мне скажут, что все приведенное мною относится скорее к области эстетики, нежели к анализу той действительной стороны жизни, которая творит и созидает прогресс жизни. Хотя этот вывод был бы неверен, так как достаточно взглянуть на внешнюю сторону жизни, на привычки людей, на внешние отношения друг к другу, чтобы почти совершенно безошибочно судить о внутренней стороне, — но посмотрим же и на внутреннюю сторону. Наряду с богатством, или, лучше сказать, наряду с миллионными состояниями идет такая страшная бедность, о которой европеец даже представления не может иметь и которая только и возможна при крайне матерьялистическом направлении американцев, двигателем жизни которых служит исключительно самый черствый эгоизм.
«В крохотных, тесных и выше всякого описания грязных домах теснятся бедные эмигранты, и беднейшие из них мрут с голоду, холоду и всякой нужды. Эта часть напоминает мне, — говорит Сенкевич, — лондонские закоулки, с той разницей, что тут во сто раз грязней, а население, составляющее подонки пролетариата всех наций, казалось хуже лондонского. Всякие эпидемические и неэпидемические болезни опустошают ряды этих бедняков. Большинство живет без заработка, урывками, с завистью посматривая на миллионеров. Такое положение вещей часто вызывает среди этого пролетариата преступления и убийства, совершаемые или ради наживы, или только из желания попасть в тюрьму, где узникам обеспечено хоть какое-нибудь существование. Значительное большинство этих несчастных составляют ирландцы — число их во всех Соединенных Штатах достигает десяти миллионов. Предаваясь пьянству и разврату, эта национальность, благодаря еще врожденной пылкости и страстности, давала бы еще больший процент преступников, если б не их религиозность, которая спасает их от лишних преступлений».
«Место, в которое мы теперь направляемся, — пишет Диккенс, — полно нищеты, порока и разврата. Вот оно: узкие улицы и направо и налево, — всюду грязь и сор. Распутство состарило преждевременно даже и самые дома. Развалились крыши и окна. Каждый почти дом — кабак. Это квартал нескольких ужаснейших домов, в которые можно войти только по ветхим наружным лестницам. В них укрывается самая страшная нужда, самая жалкая нищета. Войдите на одну лестницу и вы увидите на полу едва прикрытых лохмотьями негритянок в холоде, голоде и нищете. Поднимитесь еще выше с неменьшею осторожностью, ибо тут все ступеньки шатки, а есть и провалы, и вы найдете чердак под самой крышей, сквозь щели которой проникает слабый свет. Здесь горит очаг и из каждого угла, будто какие-то тени, к нему ползут тощие, полунагие существа. Где собака бы не решилась лечь, там спит множество мужчин, женщин и детей. Здесь есть проходы и переулки с грязью по самые колена, есть здесь и комнаты в подвальном этаже с тою же нищетой и грубым убранством. Полуразвалившиеся дома не могут скрыть того, что в них. Эти ужасные места — притон воров и разбойников, вместилище всего гнусного, падшего и развратного».
Может быть, там, где непосредственно проявилось политическое устройство жизни, может быть там мы найдем более лучшую картину. Может быть, законодательные палаты, суд, администрация, муниципалитет представят собою что-либо отрадное, заставляющее нас с доверием относиться ко всеобщему избирательному праву, действующему и регулирующему там жизнь? Но, к сожалению, и в этом отношении не только мы не находим ничего отрадного, но еще, напротив, мы невольно убеждаемся, что в этом-то праве и заключается корень зла, причина всех тех безобразнейших и ужасных картин, которые мы наблюдаем в жизни Америки.
«За последние месяцы, — пишет «Новое Время», — настоящая горячка обуяла Соединенные Штаты, усиливаясь изо дня в день. Великая республика мучилась потугами президентских выборов. Дядя Сэм, флегматичный по обыкновению, волнуется без устали, корчится в лихорадочном припадке, который повторяется с ним каждые четыре года, но на этот раз он сильнее, чем когда-либо. Разгоряченный мозг больного помутился, пульс у него горячечный; он кричит, жестикулирует, беснуется, хохочет и плачет одновременно, — словом, проявляет все признаки умственного расстройства, и все 38 штатов представляют картину огромного желтого дома, занимающего поверхность в 9 миллионов квадратных километров и населенного 60 миллионами помешанных. Действительно, никогда еще американский орел, держащий молнию в своих когтях, не испускал таких пронзительных криков; никогда еще страсти партий не разражались такой бурей. Надо видеть ее собственными глазами, чтобы понять, до каких пределов безумия могут дойти эти головы, обыкновенно хладнокровные, в стране, где возбуждение умов достигает невероятной степени, как только наступает час выборов. Агитаторы пользуются этим замешательством, искажают факты, смущают толпу своими громкими разглагольствованиями, своими сумасбродными обвинениями, и пароксизм дошел до того, что никто уже больше не знает в точности, чего он хочет и что ему обещают. Само собою разумеется, что противники не пренебрегают никаким оружием в этой отчаянной борьбе. Пускается в ход решительно все — ругательства, упреки, угрозы, подстрекание самых дурных инстинктов, пламенные воззвания, потоки чернил в газетах, распространяемых в сотнях тысяч экземпляров, словом — все, что может служить средством для достижения успеха и служить орудием пропаганды».
«В Сакраменто, столице Калифорнии, я был, — говорит Сенкевич, — на заседании суда присяжных. И что вы скажете, читатели? Президент восседал на особой кафедре и, громко чвакая, поводил по собравшимся осовелыми глазами; присяжные сидели без сюртуков, но тоже со жвачкой, и скорее полулежали, чем сидели на своих местах, с ногами на пюпитрах; адвокаты были в одних жилетах; публика в шляпах задирала ноги выше головы; все харкали, плевали, точно получая за это особое вознаграждение; словом, все общество производило на меня впечатление какой-то грязной немецкой пивной, из которой чем скорее вон, тем лучше. Внутренние порядки судов еще хуже наружных. Сами американцы признаются, что из всех судов в свете их — самые разбойничьи.Взяточничество и продажность во всей административной системе Соединенных Штатов; нигде общественная совесть не дремлет так, как здесь. Постоянная борьба республиканской и демократической партий, постоянное колебание победы то на ту, то на другую сторону — никогда не дает возможности одним и темже лицам удерживать за собою свои места. Каждая партия, входя во власть, прежде всего выгоняет старых чиновников и заменяет их своими, а те, уже считая это за вознаграждениеи зная, что и сами более года или двух не удержатся, стараются извлечь из своего положения возможно большие выгоды.
Муниципалитет, как и другие учреждения, — продолжает Сенкевич, — весь поголовно состоит из таких ловких мошенников, что, в сравнении с их деяниями, бледнеют выходки всех европейских негодяев».
Еще более решительно высказывается Диккенс:
«Я увидал здесь мелочность, портящую всякое политическое здание; неизъяснимое мошенничество при выборах; тайные стачки с полицией; трусливые нападения на противников под прикрытием какой-нибудь газеты и с подкупленным пером вместо кинжала; позорное пресмыкание пред наемными плутами, сеющими еще более раздоров и гадостей, — одним словом, бесчестные крамолы в самом развращенном и испорченном виде выглядывали здесь из каждого угла».
Вот во что развернулся цветочек, именуемый Американской республикой! Вот во что политиканствующие книжники и фарисеи обратили ту священную «свободу», ради которой истинные светочи человеческой жизни приносили в жертву и свое счастье и свою жизнь. Изучая жизнь государств с выборным началом, мы с очевидностью убеждаемся, что доктринерская «свобода» — фарисейская ложь, разрушающая и экономическую и нравственную жизнь народа, уничтожающая образ «человека» и приводящая к самому отвратительному рабству — рабству духа. Доктринерская «свобода» — это те чаша и блюдо, о которых Христос сказал: «горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды»… «He тьма ли тот свет, который в тебе?»— сказал Христос, говоря о добровольном ослеплении, и эти слова одинаково применимы к той «свободе», которую всюду проповедуют теперь — одни ради личных целей, другие — не ведая, что творя. Обращение человека в скота, уничтожение в жизни всякого внутреннего начала и обращение этой жизни в исключительную и постоянную погоню за наживой, обращение женщины в пустое, бессодержательное и безнравственное существо, совершенное разрушение литературы и обращение газеты в деловой листок с приправой шантажно-порнографического соуса, создание наемных бродяг, именуемых членами муниципалитета и депутатами, и обращение служения общественному благу в отвратительную спекуляцию совести — вот прелести того «выборного права», о котором мы кричим, которым мы кичимся и в котором хотим видеть не только последнее слово прогресса, но и панацею от всех бед социальной жизни. Да и чего мы можем требовать от нравственного мировоззрения того общества, на устах которого еще и теперь французская революция именуется великой? Разбой, грабеж, массовые убийства, разрушение того, к чему, через несколько лет, вновь пришли и, потом, наполнение ужасом и смертью, с миллионами человеческих жертв, жизни всех других народов — это на языке новейшей нравственной философии называется великим актом великой французской революции!..
Я не буду разбирать жизнь еще других республиканских и конституционных государств. В том или ином виде, но повторяется все одно и то же. Корреспондент «Нового Времени» от 25-го октября настоящего года пишет, что «сорок убитых и более ста человек смертельнораненых — вот оборотная сторона медали пресловутых либеральных конституционных выборов в Венгрии». Венгерский президент министров накануне выборов потребовал пятьдесят тысяч войска для охранения порядка. И все-таки получилось «сорок убитых и более ста смертельно раненых»! Таким образом взамен «власти от Бога» на жизненной арене выступила такая власть, которую необходимо сдерживать войсками и которая все-таки оканчивает свое проявление 40 убитыми и более 100 смертельно ранеными. Получается сборище людей, не понимающее даже всей святости того момента, к которому их призывают во время выборов. Само собою разумеется и результат таких выборов должен быть самый печальный. Ожидовение Австро-Венгрии — всеми признанный факт. Положение Галиции и других славянских народностей — поистине ужасно. Еврейство с его нравственно растлевающим значением и экономическим разорением народонаселения пустило глубокие корни в этой стране и резко отражается и на депутатах, и на муниципалитете, и на журналистах. «Свобода» обратилась в самую отвратительную свободу эксплуатации своего ближнего.
V
Постоянно думая о конституционном образе Правления, о выборном начале, мы не признаем идеи неограниченной монархии и убеждены, что таковой идеи совсем не существует. Мы принимаем в своем мышлении неограниченную монархию как необходимый результат чуть ли не младенческого состояния России и ее невежества. Мы преклоняемся пред неограниченной монархией как пред силой факта, как перед переходной ступенью к другому более высшему, более разумному образу Правления, к той или иной конституции, с большей или меньшей степенью самоуправления. В этом отношении наша интеллигенция до такой степени легкомысленна и поверхностна, что она никогда не задает даже себе вопроса: «нe тьма ли тот свет, который в тебе?»и совершенно закрывает глаза и пред вопиющими злоупотреблениями выборного начала в Европе и Америке и, что самое главное, пред разрушением нравственного строя общества и нравственного образа «человека». В этом отношении наша интеллигенция творит, поистине не зная что. Она видит, чувствует и сознает, что с каждым днем жизнь становится тяжелее, что в жизни нашей все с большей силой появляется какая-то пустота, что мы не знаем, что с собою делать, не только тогда, когда остаемся наедине сами с собою, наедине с Богом, но и тогда, когда являемся в обществе, среди себе подобных интеллигентных людей. Нет разговора, нет общности задач, нет идеи, одухотворяющей собрание людей. Чувствуя все это, болея и страдая душой, наша интеллигенция не сознает того, что она же в том виновата, что она же пригласила на жизненную арену толпу с совершенно другим развитием, другими задачами и стремлениями, нанося таким образом непоправимый вред не только самой себе, но и этой толпе, оторвав ее от естественной жизни, от естественного и постепенного хода ее развития. Из простого и хорошего человека из толпы, нарядив его в несвойственный ему костюм, мы сделали какого-то болвана, который стал мнить о себе, что он не только может самоуправляться, но и править другими.
С другой стороны, инстинктами толпы, ее численностью, ее экономическими средствами мы придавили интеллигента, понизили состояние его духовной атмосферы и обратили его в нечто мелкое, жалкое, далекое и от неба и от земли. В общем потеряла и та и другая сторона и само направление жизни должно быть отнесено к явлениям чисто регрессивного характера. Роковая ошибка заключалась именно в том, что не мы начали подниматьмассу до своего умственного и нравственного уровня, а, благодаря ложно понятым либеральным доктринам и социальным теориям, дали массе возможность понизитьнас до своего уровня. Наша интеллигенция не усвоила себе того основного положения, что ни политический строй, хотя бы и на либеральной подкладке, ни революция с террором и убийствами могут прогрессировать жизнь человеческую, а революция духа, перемена духовного состояния. Внешний мир есть отражение внутреннего и если переменится мир внутренний, то перемена внешнего будет уже логическим следствием. Учение Христа не касалось внешнего мира, а между тем внешний мир чудодейственно изменялся повсюду, куда проникал свет Христова Учения. He видеть и не понимать этого могут только люди поверхностные и легкомысленные, которые набили свои головы различными отрывками из различных книг и, не составив решительно ничего своего, с гордостью мнят себя чуть не законодателями и преподносят чужое из чужих книг. Поэтому встряхните вы российского либерала и вы увидите, что он совершенно пуст, что в его голове нет ни малейшего проблеска никакой идеи. Он драпируется в красивые фразы «свободы» и «равенства» и, не понимая сам этих фраз и не представляя себе того истинного пути, по которому действительно можно достигнуть «свободы», нежданно-негаданно для самого себя начинает барахтаться в лужах грязи, делаясь свидетелем полного разрушения нравственных основ. Необходимо признать, что только Образование может дать счастливое будущее для государственного организма и только Церковь и Власть могут влить в его организм правильное развитие и истинное образование.
Если же это так, если образованиедействительно есть единственный светоч жизни, единственный ее регулятор, единственная основа прогрессивного развития народа, то подумайте вы о Церкви и Власти,которые одни только и могут провести в жизнь это великое начало. Прежде, чем взяться за образование народа, необходимо понять что такоеможет быть принято в этом случа за образование. Образование только тогда может быть принято за образование, когда оно поднимает нравственный уровень, поднимает нравственное миросозерцание народа. Научить читать и писать ради только того, чтобы народ умел читать и писать — это не может быть названо образованием. Этим путем, быть может, дается животному новое средство для получения жвачки, но, в смысле образования, т. е. нравственного подъема, он может быть даже вреден. Американцы в этом смысле могут быть названы народом образованным, но желать обратить русский народ в американцев — это значит не любить русского народа, не желать ему добра, это значит не любить и не понимать образ «человека». Без нравственного развития народа, без подъема его нравственнлого миросозерцания не может быть образования и лучше народ оставлять в той умственной тиши, в том непробудном сне, в котором он теперь находится, чем давать еще одно лишнее средство для развития и проявления животных инстинктов. Дать народу сразу возможность получить образование в программе наших гимназий — мы не можем, а между тем только в этой программе образование может назваться образованием, т. е. само уже собою дает или, по крайней мере, может дать собственный критериум, собственное мировоззрение, собственный оплот против жизненной неправды, против своей чувственности, если таковая стремится в отрицательную сторону. «He соблюдая требований чувственности, — говорит Шиллер, — мы вовсе не жили бы; не соблюдая требований разума, мы жили бы, как животные, но не как люди». Вот этот-то разум, как противовес уклонению чувственности, и создается образованием. Мы же не можем дать такого образования народу, по крайней мере, в настоящее время, а оставлять его в том положении, в котором он теперь находится, тоже не можем, потому что, сделав его «свободным», освободив его от опеки помещика, поставив, одним словом, его на собственные ноги, — мы должны дать ему ту или иную опору в жизни. В настоящее время государство в силах приступать только в начальному образованию, а, следовательно, должно подумать о том, чтобы в этом пределе, т. е. в пределе начального образования, создать возможность нравственного развития, подъема нравственного мировоззрения. Став на эту точку, мы поймем, что начальное образование должно иметь только воспитательное значениет. е., наряду с суммою известных знаний, должно идти воспитание характера, привычек, понимания жизни, отвращеиия от пороков, сознание любви к ближнему и т. п. Такой же устой, хотя бы и в частичном его значении, может дать только религия, т. е. Сумма известных познаний должна устанавливаться на религиозной почве. Отсюда уже становится совершенно ясно, что дело народного образования в теперешнем начальном его виде должно быть передано Церкви и ее представителям — духовенству. Это не значит, что духовенство должно учить читать, писать, арифметике, грамматике, ремеслам, огородничеству, садоводству, земледелию и т. п. Но самое наблюдение за школою, за учениками, за их поведением, за направлением их умов должно быть вверено священнику. Кром того, должно быть поставлено на первоме плане. Священное Писание, хоровое пение, обязательное посещение Церквии т. д. Вверяя же всю основу будущего государственной жизни священнику, необходимо обратить внимание и на него, на его внутренние качества и на матерьяльное его положение. Необходимо возвысить положение священника, уничтожить его унизительную зависимость от мирян и сделать его тем почтенным и уважаемым человеком, которым он должен быть по самому существу своего высокого сана. Вот основа, на которой должно созидаться великое дело народного образования. He пренебрегайте этой основой, если вам дорог русский народ, если вам дорог вообще прогресс человеческой жизни. Под гром трескучих фраз и либеральных вожделений о самоуправлении вы готовы святое дело народного образования вверить земству. Думали ли вы о том, что такое земство. В первой главе этой брошюры я привел, со слов «Нового Времени» и самарских газет, два письма двух гласных абсолютно безграмотных. И вот этим-то гласным, которых самих-то необходимо отправлять в школу грамоты, вы вверяете главнейший устой будущей жизни народа, вы вверяете им народное образование! Ну не есть ли это яркий пример крайнего легкомыслия? Одно основание — денежные средства принадлежат земству. Но ведь не принадлежат же они тому или другому из гласных, ведь они собираются со всех и имеют точно такое же значение, как и государственные налоги? Поэтому, разве нелъзя по всем земским бюджетам подвести итог тем деньгам, которые идут на народное образование и перевести их на счет Училищного Совета, состоящего при Святейшем Синоде, которому и передать все дело начального народного образования? Перед нами уже стоит теперь великолепнейшее создание церковных второклассных школ с ремесленными и агрономическим отделениями, только что прошедшее через Государственный Совет и с поразительной энергией проводимое теперь в жизнь Училищным Советом при Святейшем Синоде. Отчего же не передать туда вообще все народные школы? Один порядок, одна система, одно направление. Система и порядок непременно должны быть в каждом проявлении государственной жизни, а тем более в таких наисущественнейших проявлениях. Отсутствие единства в управлении — это величайшая пагуба. Дело начального народного образования должно быть сосредоточено в одних руках и не может быть разбрасываемо в различные стороны. Оно должно быть сосредоточено именно в Правительствующем Синоде как дело не только образовательное, но и воспитательное. Ведь нас не удивляет, что все корпусы, все военные заведения находятся в ведении Военного Министерства, что Горный Институт — в ведении Министерства Государственных Имуществ, что Институт Инженеров — в ведении Министерства Путей Сообщения и т. д. Почему же все дело начального народного образования не сосредоточить в ведении Правительствующего Синода? Или, думаете, духовенство не стоит на высоте подобного призвания? Но, как же, в таком случае, мы передали им церковь, т. е. всю духовную сторону нашего крестьянства, жизни нашего села? Или: религия — пустой звук… Нет, довольно подобного шатания мысли. Пора понять всю святость дела народного образования и не приносить его в жертву трескучих фраз и якобы либеральных учреждений!..
Во всяком случае одно несомненно, что только образованиеможет дать счастливое будущее для государственного организма и это образование из века в век все глубже и глубже должно проводиться в жизнь. Не во тьме, не ночью решать вопросы жизни. В каждой душе человеческой есть частица света. Она или совершенно закрыта матерьяльной средой, или чуть светит, чуть пробивается наружу, или ярко горит, ярко блестит, точно звездочка на небе. Соединяя эти частицы в одно целое, мы получаем великое духовное солнце, которое настолько же освещает и озаряет духовный мир человечества, насколько видимое и чувствуемое нами солнце озаряет и освещает физический мир. Пусть же загорается эта заря… Пусть же на жизненном горизонте появится это духовное солнце и пусть же столь же торжественно, величественно и прекрасно оно взойдет и осветит наш духовный мир!.. Тогда мы разберемся в вопросах жизни, тогда мы создадим условия этой жизни. Покуда же нам нужно образование и только образование. Но кто же в состоянии провести это великое начало в жизнь, кто в состоянии провести в темную среду более чем стамиллионного народонаселения свет образования в его чистом, не окрашенном той или иной тенденцией, тем или иным направлением, вид? Кто? — кроме сильной неподкупленной и нелицеприятной власти, могущей воплотить в себе, в этом вопрос жизни, всю духовную силу народа — ее лучших представителей? Знамя этой власти — общественное благо и только это благо. Нет других мыслей, побуждений и желаний. Эта власть — неограниченный монарх, отмеченный Божественным перстом, приносящий клятву перед престолом Всевышнего воплощать в жизнь правду и только одну правду. Вот почему все лучшее в нашем обществе, не зараженное продажностью своей совести, не свернувшееся умственно в своих представлениях о праве человека и о значении общественности и государственности — должно соединиться вокруг этого знамени для воплощения в жизнь истинной правды и справедливости. Поддерживая власть в ее духовном отношении, собираясь вокруг этого знамени и его принципиального значения — лучшие люди России влили бы в нее свою духовную мощь, дали бы ей нравственную основу и не только послужили бы ко благу русского народа, но и ко благу общечеловеческого прогресса.
Я знаю, какое готовится мне возражение. Передо мною, когда я пишу эти строки, стоит снимок с картины А. А. Наумова — «Белинский перед смертью». На кушетке сделана постель и на ней в последних днях чахотки полуодетый лежит Белинский. Около него с одной стороны сидит Некрасов, а с другой — Панаев. Около двери стоит жена Белинского и, обращаясь к своему полуумирающему мужу, говорит, что начальник Государственной полиции, генерал Дубельт, прислал вестового с требованием, чтобы Белинский явился к нему. В дверях видны кухарка и вестовой. Расположение фигур, их лица, недоумевающе-вопросительное выражение этих лиц — все это вместе взятое поражает удивительной простотой и безыскусственностью и производит глубокое впечатление, с точки зрения искусства, своей жизненной правдой. С другой стороны — все эти лица нам чрезвычайно дороги, близки нашему сердцу. Не входя в детальное рассмотрение причин такого приглашения, неправда его выступает слишком резко и вы чувствуете. что перед вами совершается страшная драма, столь же немая в жизни, сколько и на этой картине. Чудный наш критик, да еще критик эстетик, Белинский, которому так много было обязано своим умственным развитием наше образованное общество и который воистину отдал всю свою жизнь служению одной только правде, в последние минуты своей жизни получает награду… приглашение в полицию со всеми ее ужасами тогдашнего времени… Есть над чем позадуматься, есть отчего защемить сердцу.
Я нарочно взял такую картину, в которой вся правда на стороне тех, кто представляет мне возражение.
Однако что же из этого следует? Во-первых, укажите мне такую страну — будет ли она конституционно-монархическая или республиканская, — где бы не было того же, в особенности в то время, когда начинаются лионские бомбы или взрыв ресторанов и т. п. Строгость отношения во всех государствах с выборным началом гораздо сильнее, чем у нас. Во вторых, что же нужно делать в то время, когда начинаются революционные учения, когда идет подпольная пропаганда, когда возмущающие душу и совесть террористические и анархические учения заканчиваются болезнью мозга, развратом чувства, грабежом собственности и убийствами? Допустить, чтобы пожар разгорался все сильнее и захватывал бы нас своим всепожирающим пламенем? Конечно, все умственно-здоровые люди ответят, что необходимо ограждать общество от такого рода заразы. Но, скажут, что, при ограждении государственного порядка, страдают и невинные, как пострадал и Белинский, что следует быть внимательнее и более уважать право каждого человека. Согласен. Но почему же от слов не перейти к делу? Почему вы, высшие интеллектуальные силы, не сделаетесь этой властью, не соберетесь вокруг нее, не поддержите ее? Удивительно, какое младенческое отношение к власти и к организации государственной жизни! Точно две противоположные, две враждующие стороны — власть и общество. Если невежественный народ видит в каждом городовом своего врага, то такое явление становится совершенно понятным, потому что оно объясняется просто невежеством, но интеллигентное сословие, выражая то же младенческое воззрение на власть, становится уже анахронизмом и доказывает только: или свое недомыслие или отрицательное направление своего ума.
Ведь весь поистине громадный официальный класс народонаселения есть плоть от плоти общественной, есть кость от нашей кости. Думайте же о том, чтобы ваши сыны, определяющиеся на службу государственную, были бы истинными людьми, чтобы ни взяточничество, ни произвол, ни вообще неправда и хищение не руководили бы их официальной деятельностью. Не учреждения делают людей, а люди делают учреждения. Если вы для того, чтобы спокойно проехать или пройти по улице, чтобы не сломать себе шею, пожелаете видеть на уличном посту городового, то подобное желание всяким здравомыслящим человеком будет признано вполне законным и вполне естественным. Точно также, если вы заметите, или на себе почувствуете, что городовой исправляет свою обязанность неумело или несправедливо, то те же здравомыслящие люди вам скажут, что вы должны думать и заботиться о создании лучших людей путем образования и оздоровления той духовной атмосферы, которою мы живем. Но дойти до отрицания власти или до вражды со властью только потому, что данный городовой плох — это значит не уметь сколько-нибудь логически мыслить. Сказать, что для лучших людей в России закрыты двери правительственного механизма, это значит говорить неправду, а если эти «лучшие» делаются людьми произвола или хищения, то в этом уже виновата не должность, на которой сидит человек, а человек, сидящий на этой должности. Думайте же вы о «человеке» и не вините «должность». Если вы признаете, что власть необходима, то и относитесь к ней с тем должным уважением, которое она заслуживает по самому своему принципу, и никогда не смешивайте «власть» с человеком, олицетворяющим эту власть.
Неограниченная монархия в России так незыблемо сильна, конечно, что не нуждается ни в каких защитах. Но, помимо физической силы, весьма важна ее нравственная сила, которая может опираться и проявляться исключительно на духовном развитии ее исполнителей и на убежденности этих исполнителей. Но убеждение создается исключительно на течении общественной мысли, или на так называемом «общественном мнении», которое, с своей стороны, создается путем газет, журналов и книг. В войске весьма важны не только дисциплина, но и настроение самого войска, его дух, его нравственная сила. Когда полки двинутся толькопо приказу, то у вас нет гарантии того, чтобы они не отступили назад при первом же энергическом отпоре. Но если, кроме приказа, ими руководит еще любовь к Царю и Отечеству, то получается страшная и несокрушимая сила. То же самое и в гражданском управлении. Сознательное и душевное отношение всякого служащего на государственной службе к своему долгу и обязанностям делает из правительственного механизма нечто сильное, нравственно целое и возбуждающее во всяком и удивление и уважение. Вот почему весьма важна разработка принципанеограниченной монархии. Передовые люди всех государств уже с сокрушением начинают приходить к сознанию, что принцип «дай и мне», или избирательное право, не только не улучшает государственного организма, но скорее развращает его. Передовые люди такой якобы наисвободнейшей страны, как Англия, начинают громко заявлять, что культурное влияние России в среде необразованных народов далеко выше влияния той же якобы наисвободнейшей и наипросвещеннейшей страны Англии. Подобное заявление с первого взгляда кажется для нас странным и даже невероятным, до того мы привыкли даже в своем сознании умалять наше нравственное и умственное значение и возвышать все то, что исходит от народов, живущих выборным началом, — но если вдуматься в это заявление, то будет совершенно ясно, что оно правдиво, что Россия и должна быть первым государством по своему умственному и нравственному значению для всех вообще культурных и некультурных народов. Она должна быть первым именно потому, что она — неограниченная монархия, а другие государства — республики или конституционные монархии. Неограниченная монархия собираету кормила правления все высшие интеллектуальные силы страны, выбираетвсе лучшее и является силой, могущей произвести этот выбор, тогда как республика в полном ее составе или конституционная монархия в составе своих палат, рейхсратов и сеймов являются созданиями толпы, которая как бы высоко в своем образовании ни стояла, все-таки будет незмеримо ниже русской интеллигенции.
Вот почему власть в России представляет собою более и неизмеримо более нравственное начало, чем власть западно-европейских государств и Америки. Мы это совершенно забываем. Мы, благодаря нашему якобы либерально настроенному общественному мнению, до того приниженно смотрим на самих себя, что признаем за собою только одну физическую силу и, по отношению к общему прогрессу человеческой жизни, всегда готовы согласиться назвать себя варварами. Между тем жизнь показывает как раз обратное явление. Где мы только ни явимся, мы всегда проявляем себя сторонниками мира, правды и справедливости, тогда как например, Англия проявляет себя по отношению к другим народам чисто животным эгоизмом, варварством, чуть ли не разбоем и всякого рода неправдой. И это — не простая случайность, а логическое следствие самого характера «власти», ее принципа, т. е. идет ли власть сверху или снизу. Толпа заключает в себе, при настоящем состоянии прогресса, более животных чувствований, чем разумных требований.
Поэтому и ее избранники, за весьма немногими случайными исключениями, должны представлять собою те же чувствования. Для власти же неограниченной монархии есть только один руководитель — высшее благо, а потому и все ее органы, не соответствующие этому требованию, отстраняются ею, как элемент негодный для управления. Так оно в принципе, de facto же зависит совершенно от интеллигенции, если она сознает этот принцип и будет свято стремиться к его олицетворению. Вот в чем для прогресса мысли и нравственного мировоззрения заключается преимущество Верховной власти пред властью, исходящей из народа. Выборное начало льстит нашему самолюбию; дает некоторое удовлетворение нашему инстинкту — «дай и мне» — и с внешней своей стороны кажется даже свободой, но в конце концов обнаруживает в нас зверя, заканчивается хищническим направлением и делает из нас рабов капитала и наших животных инстинктов.
* * *
Высказываясь, таким образом, за принцип неограниченной монархии и притом высказываясь совершенно искренно, глубоко веруя в жизненность и правдивость этого принципа, мы естественно должны пожелать, чтобы этот принцип не нарушался в самом создании государственного управления, в самом проведении его в жизнь. Слова «служба по выборам» должны быть выкинуты из нашего политического лексикона. Иной «службы», как службы поназначениюправительственной власти, не может быть в государстве, управляемом неограниченным монархом. Выборы могут быть только там, где известное сословие или известный кружок обсуждают свои нужды или даже делают постановление, с коим на утверждение восходят к правительству. Но делать обязательные постановления для всех, для такого-то города или такой-то губернии, выбирать лиц с известной властью для жизни народонаселения — это значит нарушать цельность принципа неограниченной монархии, создавать две совершенно самостоятельные власти, исходящие из двух совершенно противоположных начал, создавать государство в государстве, вести к столкновению, к политической борьбе и к постепенному разрушению социального организма. В этом случае нам приходится возвратиться к тому, о чем мы говорили в І-й главе настоящей статьи. Правильное развитие государственной жизни возможно только при существовании порядка. Порядок же возможен только при существовании системы государственного управления. Безсистематичность опаснее дурной системы.Она порождает беспорядок, который, с своей стороны, ведет к развитию начал жизни, наблюдаемых нами в западно-европейских государствах и в Америке и основывающихся исключительно на личном эгоизме. Развитие же эгоизма есть величайшее зло современной жизни. Необходимо помнить, что политический строй народа тесно связан с общественной и индивидуальной жизнью этого народа. Вредное, противуестественное начало, введенное в политическую жизнь государства, неминуемо должно отразиться и на каждом члене этого государства. Если выборное право развращает меня, как члена общества, делает из меня спекулятора совестью, как того испанского офицера, который на государственном перевороте, т. е. на тысячах убийств своих ближних, строил надежды на свое счастливое будущее, — то чего же можно от меня ожидать в моей общественной и индивидуальной жизни? Очевидно того же душевного разврата. Где же, при этих условиях, образ «человека», где же нравственныйпрогресс человеческой жизни? Легко сказать: «дай и мне». Но из этого еще не следует, чтобы жизнь, построенная на начале: «дай и мне» действительно дала бы в результате улучшение матерьяльного положения, а тем более нравственное просветление? Улучшение матерьяльного положения человека находится в непосредственной и прямой зависимости от умственного развития его и от обогащения ума знанием. Но ведь каждый мошенник умственно развит, а из этого еще не следует, чтобы мошенник был бы полезнымчленом общества. Следовательно, умственное развитие человека и богатство его знаний должны идти рука об руку с нравственным его развитием и только в этом положении вы можете ожидать прогрессивного развития жизни. Поэтому, если в основание жизни будет положено нравственное начало, то в результате может получиться и матерьяльное благо, и, наоборот, как бы матерьяльно ни было бы начало, а в конце может получиться недостижение матерьяльных благ.
Пора бы русской интеллигенции, которая стоит вышеинтеллигенции всех западно-европейоких государств, а тем более грубой и невежественной Америки — перестать приниженно смотреть на европейцев и раболепно преклоняться пред их порядками. Необходимо знать, что, насколько масса народа европейских государств и Америки стоит выше русского народа в умственном развитии, настолько русская интеллигенция стоит выше их интеллигенции. Фактически же выходит такое дикое положение, что Россия, управляемая так или иначе силами своей интеллигенции, стоящей на высшей степени развития, берет пример с Запада и раболепно преклоняется пред его порядками, тогда как там жизнью правит народ, т. е. такой государственный элемент, который в умственном развитии безгранично ниже стоит русской интеллигенции. Мы, к чести нашей, впрочем, сказать, совершенно проглядели, что роль наша, как учеников, уже окончилась и что мы уже переросли своих учителей. Если бы мы этого не проглядели, то мы не взирали бы с подобострастием на выборное начало только потому, что оно руководит жизнью Европы и Америки. Мы бы отнеслись к нему критически, взглянули бы на его результатность, посмотрели бы на его влияние на жизнь народов, на развитие «человека», на развитие духовных идеалов в народе, на его отражение в литературе, музыке, изящных искусствах и т. д. Мы это сделали бы непременно, потому что было бы чистым преступлением не воспользоваться столь многовековым опытом жизни многих гораздо старших нас народов и их культуры. Но такому трезвому и разумному отношению нам всегда мешало наше жалкое подобострастное преклонение пред всем тем, на чем лежит печать Запада и его мышления. Привычка быть учениками, раболепствовать, не сознавать своего собственного «я» — глубоко вкоренилась в ум нашей интеллигенции и она на все самобытное готова смотреть с презрением и на все Западное с уважением. Если в какой-нибудь Финляндии за кражу курицы повесят или отрежут руку, то мы и в этом случае боимся «сметь свое суждение иметь», так как там Сейм и каждый мужик грамотен. А шутка ли сказать Сейм или грамотность!..
Вот, например, читаем в «Новом Времени»:
«Расходы на агитацию президентских выборов в Соединенных Штатах, с 1-го августа до начала ноября, «Contemporary Review» вычисляет в 60—80 миллионов рублей. Национальные комитеты двух главных соперничествующих партий тратят по два миллиона каждый. Но это лишь ничтожная часть агитационных расходов. К этим деньгам надо прибавить контрибуции, собираемые непосредственно местными комитетами с различных штатов. Контрибуцию платят города, где бывают собрания делегатов, назначающих кандидата в президенты. Чиновники жертвуют свои оклады на поддержку партии, доставившей им синекуры. Но 2/3 помянутой суммы доставляются главным штатом американской плутократии. Крезы-миллиардщики подписывают по 200 тыс. руб. на расходы по агитации своей партии; крупные фабриканты и собственники руд и копей имеют серьезные основания не торговаться относительно налога ради кандидата, от торжества которого зависит обеспечение их собственного благосостояния. Наконец, крупные акционерные компании, нуждающиеся в благосклонности центрального правительства, выплачивают одинаковую дань каждому из двух национальных комитетов. Чтоб наверняка заручиться друзьями в обоих лагерях, самое лучшее — вносить деньги в ту и другую кассу».
Ведь это, собственно говоря — повальная мерзость, повальный подкуп, повальный разврат души, а мы такое известие пропускаем без всякого внимания только потому, что это делается в стране, по нашему мнению, высоко культурной, да еще притом республиканской! Выборы президента производятся на 4 года и, следовательно, в эти четыре года, путем официального мошенничества, все затратившие свои деньги на выборы должны их вернуть да еще с лихвой. Получается, таким образом, не управление жизнью народа, а простой грабеж, обоснованный на якобы либеральном выборном праве. Но ведь рес…пуб…ли…ка и мы должны с умилением преклоняться пред «свободной жизнью свободного народа»!… Удивительно позорное умопомрачение!…
К сожалению мы должны признать, что наши последних десятков лет законодательные работы отличаются полнейшим отсутствием единого начала. Эти десятки лет в истории России, должны быть отнесены к борьбе двух совершенно противоположных начал, к борьбе, яркою чертою проходящей через все Правительственные мероприятия, через умственное направление нашей интеллигенции, через так называемое общественное мнение, создаваемое книгами, журналами и газетами, и через умственные веяния подрастающей молодежи. Первое из этих двух начал было чисто русское, самобытное, сложившееся тысячелетием жизни России и стоявшее на чудном фундаменте —православия и самодержавия. Дух православия — величественное явление в духовной атмосфере человечества. Это — не узкое, рационалистическое, вечно умствующее лютеранство; это — не вечно умственно спекулирующий и политиканствующий католицизм; это — чувство, прямое обращение сердца к Богу, необъясняемое и неопределяемое преклонение пред Божьим величием, инстинктивное стремление к Нему, к Его всемогуществу и милосердию. Вследствие этого характеристическими чертами русского народа являются открытая натура, братство со всем и каждым, даже со врагом, полная веротерпимость, гостеприимство и всегдашнее желание добра ближнему. Точно так же русский народ относится к самодержавию, так же инстинктивно чувствуя и сознавая в нем «власть от Бога», сознавая, что власть должна быть и что она должна приходить к нему извне. Русский народ инстинктивно видит в православии и самодержавии две стихии, пред силою которых просто преклоняется и тем самым оберегает свою душу от разъедающего и развращающего влияния эгоизма. Вот эти-то два величественных устоя жизни русского стомиллионного народонаселения, долженствующие вести к истинному прогрессивному развитию духа человеческого, различные новаторы задумали, не ведая что творя, вследствие своего легкомыслия и недостаточного развития, расшатать насильственным введением в жизнь русского народа совершенно ему несвойственные и чуждые начала западно-европейской жизни, да еще притом такие, которые сами-то появились на свет Божий в потоках человеческой крови, в зверской духовной атмосфере, среди лжи, неправды, грабежа и убийств. Это начало — выборное, которым новаторы и задумали калечить русскую жизнь, натуру русского человека, русский государственный строй. В борьбе этих двух начал протекли последние десятки лет жизни России и получился страшный сумбур и в правительственном механизме и в общественном сознании и в русской литературе. Явились выскочки, ложно назвавшиеся «либералами», явились «народники» не видевшие и непонимающие жизни народа, явились «социалисты», вообразившие что на животных принципах возможно построить матерьяльное благосостояние обездоленного и страдающего, явились, наконец, «террористы» и «анархисты», главари которых отлично понимали где раки зимуют и руководствовались одними подлыми личными вожделениями, развертывая красный флаг, как развертывают его пред глазами быка, желая сделать его свирепым… Носители высших идей, истинного русского духа, поникли головой, недоумевая откуда налетел на них этот шквал, что такое делается с русской жизнью, как возможно столь легкомысленно творить различные эксперименты с таким грандиозным социальным организмом, каким является Россия. С другой же стороны различные пустозвоны и пройдохи, нахватавшиеся фраз и болтовни, не выжав из своих мозгов ни одной капли, а схватив все чужое, уже готовое, гордо подняли свои головы, начали мнить себя «передовыми» людьми и относиться с презрением к носителям истинной идеи жизни, заклеймив их кличками: «отсталых» и «крепостников»… И пошел гулять ветер по святой Руси и продувать головы подрастающим поколениям!…
Началась игра в парламент. Для того, чтобы заняться делом, обдумывать и приносить пользу — необходимо учиться и трудиться, a главное необходимо сердечное влечение к тому, чтобы быть полезным себе и людям. Такая задача была не по силам «передовым» людям того времени. Между тем был сильный западный ветер и все более наполнял головы «передовиков» фантазией. С своей стороны все увеличивающаяся фантазия рисовала картины парламентских трибун, как на этих трибунах являлись ораторы, жестикулирующие, позирующие, импонирующие красотой фраз и интонацией, как раздавался шепот восторга между слушателями, как награждался оратор рукоплесканиями, как сегодняшний нуль в несколько часов обращался в единицу и как, с помощью газет, слава этого нуля разносилась по всей стране. Картина была слишком заманчива, чтобы возможно было от влияний ее удержаться. Началось обращение безгласных в гласные и созидание маленьких парламентов в уездных и губернских городах; явились «собрания», ораторы-герои и, в результате, проект центрального парламента в столице. Хотя этот результат можно было вперед предсказать с тех пор как началось обращение безгласных в гласные т. е. с тех пор как был нарушен принцип самодержавия, как была создана новая власть, власть от людей, независимо от власти от Бога — но только после этого, после разыгравшейся болтовни и фантазии, истинная власть встрепенулась, и из Петербурга ко всем губернским и уездным парламентам пошло внушение, что, мол, они, эти т. е. парламенты, должны заниматься не политикой, а дорогами, народным здравием, народным образованием и т. п. Удар был неожиданный, неприятный и все фантазеры почувствовали, что из-под их ног уходит почва, что им делать уже нечего, что на улучшениях дорог ореола славы не создать тем более, что этих дорог так много в России… Оставалось только уйти с ораторских трибун, что и сделали гг. фантазеры. Но по общему физическому закону, что всякая пустота в пространстве должна быть наполнена чем-нибудь, на место опустевших трибун, на место ораторов-политиканов начали слетаться со всех уголков России коршуны и на место парламента явился общественный пирог, который и стали немилосердно клевать эти слетевшие коршуны. Вот чем кончилась наша якобы либеральная эпопея 60-х годов. И слава Богу, что она так кончилась. Если коршуны сильно поклевали общественный пирог, то это зло еще залечимое, но разрушение или порча нашего нравственного состояния, нашего мировоззрения, т. е. причинение вреда в области нашей, так сказать, духовной жизни — это зло уже почти непоправимое. Пример американской и западно-европейской жизни может служить нам лучшим доказательством. Там несомненно гибнет «образ человека», а где этот образ гибнет, там народы предопределены к падению. Будущее несомненно принадлежит России, что прозревают уже и лучшие умы Европы. Наша государственная жизнь еще может выработать нравственный принцип жизни, а жизнь Европы этого сделать уже не может, так как всякое здание, построенное на выборном начале, неминуемо должно разрушиться. Когда власть не от Бога, когда власть получает свое начало из лона невежества, то эта власть не может внедрять в государственную жизнь народа начал истины и правды, а будет руководиться личным эгоизмом и тем самым порождать только одну неправду. В складках выборного права нет идеи общественного блага, а есть только идея личного эгоизма по той естественной причине, что массовое сознание идеи общественного блага — недосягаемый идеал. Но если бы в духовном развитии человечества этот недосягаемый идеал сделался бы достижимым, то тогда уже не будет никаких размышлений о «власти», так как тем самым уничтожается и самое «право бытия» этой власти. Думаю, что все истинные носители идеи правды, идеи прогрессивного развития человека и его жизни, искренноверующие в эту идею и жаждущие олицетворения ее, согласятся с выдвинутыми русской жизнью началами — православия и самодержавия— и согласятся исключительно во имя идеи свободы. Не нужно только давать сбивать себя с толку. Все говорят о свободе. Еврей, посвящающий вою свою жизнь на эксплуатацию своего ближнего, кричит о необходимости «свободы» и свободных учреждений. Плутократ — этот брат родной еврея по своим жизненным идеалам — кричит о необходимости «свободы». Англичанин, живущий исключительно высасыванием соков из различных народностей, кричит о необходимости «свободы». Герои Панамы, развращавшие весь правительственный механизм, требуют «свободы». Та часть газет, которая занимается исключительно развращением нравов своих читателей порнографией и шантажом, тоже кричит о «свободе». Всякие «измы», начиная от террора и анархизма тоже требуют «свободы». Следовательно необходимо разобраться в слове «свобода». Если человек абсолютно предоставлен самому себе, но сам-то весь состоит из порочных наклонностей, получит ли в жизни он желаемую свободу? Конечно нет. Эти наклонности будут вечно увлекать его в отрицательные явления жизни, и, следовательно, он будет человеком не свободным, а рабомсвоих наклонностей. Человек с известной дозой развития, сознающий что пьянство — вред для его здоровья, но по слабости воли не могущий противостоять этому влечению, свободен или нет? Молодой человек, сознающий, что ему необходимо учиться, что этого требует и его интерес, и интерес его семьи, и интерес правильного человеческого общежития, ноне могущий принудить себя к занятиям вследствие лени — будет ли он свободен? Человек, вследствие ли охватившей его чувственности или тяжких обстоятельств жизни или нервного безразличия (разочарования), решающийся на самоубийство — свободен ли он или нет? Преступник, совершающий то или иное преступление, вследствие ли нравственного своего неразвития или нравственной развращенности — свободен ли он или нет? И наоборот: если вы освободите одного от порочных наклонностей, другого излечите от пьянства или путем организации жизни поможете его слабой воле, у третьего воздействуете на его лень, у четвертого и пятого предотвратите преступление — разве вы тем самым не сделаете его свободным от его рабства пред этими отрицательными уклонениями его организма и разве власть, действующая в этом направлении, не будет споспешествовать свободе «человека»? Если власть будет обуздывать ростовщика или эксплуататора вообще, или человека, учиняющего физическое насилие над другим, — разве она не будет действовать во имя свободы не только всех, но и этих ростовщика, эксплуататора и самоуправца? — Мы, когда говорим о свободе, думаем только о матерьяльном человеке и совершенно забываем человека духовного. В то время, когда матерьяльный человек есть только функция человека духовного, мы проповедуем свободу только для матерьяльного человека и совершенно игнорируем свободу духа, свободу нравственного «я». Ребенок и дикарь не могут располагать свободой именно потому что они — ребенок и дикарь. Необходимо нравственное просветление, необходимо сознание своего «я» и всего окружающего это «я», чтобы быть свободным. Следовательно не «свобода» должна быть поставлена в основание прогресса жизни человека, а прогресс в основание свободы. Дайте разбойнику свободу и в результат получится не свобода, а нарушение свободы. Следовательно, прогресс — задача человеческой жизни, а прогресс может быть понимаем тольков смысле нравственного развития. Развиваться же человек никогда не может сам, за исключением одного того первичного момента, когда он сознал свое отличие от животного. Развитию его помогают: родители и учителя, т. е. существа высшие по своему развитию. Давать самоуправление — это значит давать саморазвитие, т. е. идти не только против логики мышления, но и против естественных законов природы. Следовательно власть должна быть вне нас находящейся и извне к нам приходящей. Вот почему идеальное положение власти — неограниченная монархия, которая, при посредстве Церкви, внедряет нравственное развитие в жизнь государства и, при посредстве интеллигенции, лучших своих сынов, управляет этим государством. Если русская интеллигенция это поймет и неограниченная монархия будет для нее не только фактом, но и идеей, то она и начнет стремиться к достижениюосуществления этой идеи во всей ее чистоте и неприкосновенности.
Когда вы задумаетесь о жизни и счастии земном, то вы непременно остановитесь на высших проявлениях души человеческой. Быть может вы вспомните какую-нибудь оперу, или песню, или отдельную мелодию, которые, когда вы их слышали, производили на вас чарующее впечатление, затрагивали таинственным путем вашу душу, говорили ей что-то, ласкали ее. Вы вспомните какое тогда хорошее настроение вы испытывали, как отвлекались от жизненной неправды, от дурного отношения людей к вам и вашего к ним, как жили в эти минуты совсем иною жизнью, как были в эти минуты готовы «любить с душой открытой для добра». Вспомните вы эти впечатления, эти настроения вашей души и поймете, что музыка есть высший дар души человеческой, который нужно беречь, лелеять, который жизнь Америки совсем не вырабатывает, а в жизни Европы, с тех пор как начало там свирепствовать выборное право, отходит все более и более в далекое прошлое. Если вам дорого это ваше истинно человеческое настроение, этот дар Божий, этот священный огонь, пробегающий по вашим жилам, и настраивающий вас к любви, добру и красоте, — то берегите же вы музыку, берегите музыкальный гений человека и не созидайте таких политических и социальных условий жизни, при которых глохнет и гибнет этот гений!
Случится ли вам в известном, не обычном своем настроении погрузиться в поэзию Лермонтова, пред вами пронесутся чудные, вдохновенные, образы, которые поразят вас своею цельностью, определенностью, красотою и гением их выразителя. Природа, та самая природа, мимо которой вы так часто проходили, которая расплывалась в своих частностях пред вашими глазами и которая не обращала на себя вашего внимания, вдруг, в концентрированных картинах, в чудных, резко очерченных образах, полных необъяснимой прелести и гармонической красоты, представляется вашему воображению, вы начинаете чувствовать происходящую в вас внутреннюю метаморфозу, вы словно прозреваете, вы начинаете любить и понимать природу, наслаждаться ее гармоническим созданием и невольно в своих мыслях переходите кБогу, к Великому Творцу всего видимого вами. Вы при этом живете иною жизнью, вы делаетесь иным человеком, вы начинаете понимать прекрасное. Когда в этой ласкающей, освежающей и вдохновляющей рамке природы вы слышите пульс сердца Лермонтова, видите раскрывающуюся перед вами его душу, душу человека, которая грустит, страдает, радуется, которая и в своей грусти, и в своих страданиях и в своих радостях также живет и также хороша, как и сама природа, которая словно одухотворяет этот прекрасный окружающий ее внешний мир — вы начинаете понимать духовную жизнь человека и возможность столь же гармонической ее красоты и столь же прекрасной жизни. Дать эти ощущения, впечатления и размышления—удел весьма редких талантов и гениев человечества. Берегите же их, не давайте своему уму направления к американской жизни, которая не создала ни одного поэта, или к выборному началу, которое выведя на жизненную арену невежественную толпу с ее грубыми животными требованиями, тем самым уничтожило поэзию и сделало невозможным появление таких лучших выразителей человеческого духа, как Лермонтов.
Вы входите в картинную галерею. Пред вами на полотне вырастает жизнь во всевозможных ее проявлениях. Это не копия с каких-нибудь частичных явлений, виденных вами, это сюжеты из жизни, составляющие самую глубину ее и выражающие или внешний или внутренний мир ее. Как фокус стекла собирает лучи солнца- и дает нам и силу тепла и изображение самого солнца, но только в минимальном его вид , так и талант и гений художника собирают на полотне главные, выдающиеся, типичные части и представляют нам жизнь в одном из ее проявлений. Вы не только поражаетесь и наслаждаетесь талантом того или другого художника, вы учитесь и незаметно для самого себя расширяете свой умственный и нравственный кругозор.
Пред вами образы и картины, созданные вдохновением Богом одаренных людей. Через их таланты вы сами прозреваете жизнь, начинаете понимать ее смысл и значение, ее внутренние и внешние красоты. Берегите же эти таланты. Если, благодаря реалистическому направлению ваших мозгов, вы не стали понимать прекрасное и благотворное значение этого прекрасного для вашей жизни, то думайте о этих талантах, хотя бы ради той полезности, которую они вносят в вашу жизнь. Внимательное и осмысленное изучение картинной галереи в самое короткое время откроет и вашему уму и вашему сердцу столько жизненной правды и столько прекрасного; сколько могут открыть только многие года вашей да еще осмысленной и анализирующей жизни. Жизнь Америки вам не дала ни одного художника. По всему европейскому континенту замечается из года в год падение художнических талантов, падение, идущее, как это не трудно доказать, параллельно с развитием избирательного права, т. е., с появлением на жизненной арене толпы и с полным отсутствием у этой толпы спроса на художнические таланты или с предъявлением спроса на голые тела и на тому подобные картинки.
Пойдемте далее. Дороги ли вам литература, наука, умственное и нравственное просветление ваше и ваших детей? Если вам дороги, то посмотрите, что делается теперь в этой области. Взгляните сперва на колоссов литературы прошлой жизни всех цивилизованных народов и на величественные их памятники. Когда вы читаете русские романы, повести или рассказы так называемого доброго старого времени, до насильственного создания в нашей жизни выборного начала — то вы просто поражаетесь удивительной прелестью языка, художественным изображением картин природы и жизни человека, глубиною чувств. любовью к правде и стремлению к идеализации и олицетворению высших требований человеческого духа. Вы испытываете высокое эстетическое наслаждение, невольно отрешаетесь от повседневной суеты вашей жизни, облагораживаетесь, даете ответ вашим духовным потребностям и просветляетесь в вашем нравственном миросозерцании. Если вы читаете какие-нибудь серьезные статьи того времени по тем или иным вопросам, выдвигаемым жизнью — вы находите и обширность образования и глубину анализа и, главное, искреннее стремление к правде и истине. Видно, что написать такую статью для автора было потребностью его души, его желания обменяться мыслью и принести пользу, и что никакие посторонние цели, в виде ли получения гонорара, или в виде предвзятой задачи провести в умы ту или иную кому-либо нужную идею — не входили в расчет автора, когда он писал свою статью. Куда же все это девалось? Где таланты, где это наслаждение, где эта осмысленная жизнь? — Все уничтожила, все нивелировала толпа, явясь на жизненный пир по нашему приглашению. И хотя бы на этом пиру мы накормили бы эту толпу, улучшили бы ее нравственное и материальное состояния, расширили бы ее умственный горизонт — то можно было бы еще помириться с принесением подобной жертвы, с временной задержкой прогресса индивидуальности, a то ей-то мы не даем решительно ничего и только будим в ней зверя и губим ее будущее.
На что еще теперешняя жизнь может указывать с гордостью, то это — наука, которая в последнее время хотя и не дала ничего более колоссального, чем в прошлое время, и не дала более великих имен, как имена прошлого, но все-таки несомненно прогрессирует. Может ли, однако, это явление, идущее особняком, нас радовать? Может ли роскошное одевание радовать человека, когда он с неумолимой очевидностью сознает, что его тело все более хилеет, что его жизнь и жизнь его детей все более посещается болезнями, что каждодневно и чуть ли не ежечасно его мирная и спокойная жизнь нарушается разными внутренними и внешними неурядицами. Успех ума, а с ним и прогресс нашего матерьяльного благосостояния, тогда только радостны и желательны, когда они идут рука об руку с нравственным развитием человека, с нравственным отношением его к себе и к окружающим его людям. Эта этическая сторона жизни представляет собою центр, около которого обращается решительно все, и нарушение этой стороны неминуемо должно отразиться и в политической, и в социальной, и в индивидуальной жизни. Следовательно, при организации государственной жизни, необходимо обратить внимание прежде всего на эту сторону, т. е., навоспитание народа, и вся система образования должна основываться на этом воспитании. Воспитанием же народа может заняться только одна Церковьи сделать это может только одна власть — власть неограниченного Монарха.
Первая публикация – в газете-журнале кн. В. П. Мещерского «Гражданин» (1896 г.)