Над замерзшей землей небо висело, как черное сукно, на котором ярко начищенными медными пуговицами были нашиты звезды. С севера дул пронзительный, колючий морозный ветер. Мужик Иван оттоптал на крыльце снег со своих валенок, шагнул в сени, тщательно запер за собою низенькую дверь избы и вошел в горницу. Там, на одной кровати в вповалку, как попало, посапывали разнокалиберные ребятишки. На другой — похрапывала его жена, Марья. Иван стянул с себя валенки, разделся, перед древними почерневшими иконами прочитал слова древней мало понятной молитвы и лег спать. Как только он заснул — сейчас же проснулся Домовой — теперь вместо Иванова трудового дня наступила его, Домового, трудовая ночь.
Собственно говоря, Домовому вовсе не хотелось вставать. Весь день он спал в щелочке между трубой и печкой. Снизу грела печка, с одного боку грела труба, а с другого боку можно было уткнуться в мягкую пушистую Васькину шубку и слушать: мурлыкал Васька, посапывали ребятишки, похрапывали Иван-да-марья, ветер в трубе пел свою столетнюю песню о далеких студеных морях, по которым плавают ледяные горы, а с тех гор срываются птицы-вьюги и несутся на юг, посыпая леса и поля своим белым морозным пухом. Ветер рассказывал о голодных волках, которые бродили у околицы деревни и выли в морозное черное небо, о тех странах, где мужики ездят на рогатых конях, о стосуточной ночи и о всяких таких вещах. Все это Домовой знал давным-давно, но все это приятно было слушать еще раз — и вовсе не хотелось вставать.
Домовой знал свой беспокойный характер: все равно не выдержит и встанет, и пойдет шататься по всей усадьбе, в каждую дыру всунет свой хозяйский нос и на все наведет свой хозяйский порядок. Однако — вставать все-таки не хотелось. Тут, на печке, в избе, было так тепло, так хорошо и привычно пахло свежим ржаным хлебом, кислой капустой, овчиной, жареным салом и чем-то еще, — в частности, пахло людьми, которые все время для чего-то околачивались в его доме. Домовой подумал-подумал и толкнул Ваську в бок:
— Васька, а Васька?
— Муууур, — сказал Васька.
— Иди мышей ловить.
— Лови сам, — сказал Васька и уткнул свою мордочку в лапки.
— Вот лентяй ты и лежебока, — сказал Домовой.
— А тебе что? — ответил Васька.
— Как что? — сказал Домовой, — нужно, чтоб порядок был.
— У меня все в порядке, — сказал Васька и замурлыкал снова.
— Не о тебе речь, а я, как хозяин, должен смотреть, чтоб порядок был…
— Ты хозяин?— переспросил Васька, не открывая глаз, — тоже выдумал, хозяин тут я.
Домовой даже из щелочки вылез:
— Как это ты сказал?
— Хозяин — я, — сказал Васька и открыл один глаз: Домового он все-таки побаивался.
— Это, — это как же понимать? — угрожающе спросил Домовой.
— А вот так понимай. Кто хозяин? Кто не работает, а ест. Я не работаю — а посмотри, какой я гладкий.— Васька открыл другой глаз и лизнул себя по грудке. — Видишь, какой я гладкий и умный — не то, что ты, старая кочерга. — Васька был зол, что ему спать не дают.
Вот я тебя сейчас за усы оттаскаю, — сказал Домовой
Васька сказал "пшшш" и попятился назад: ему вовсе не хотелось, чтобы Домовой оттаскал его за усы. Такой случай раз уже был: Домовой пребольно надрал его за усы да ещё и страху напустил: сделал огромные, огромные, зеленые-зеленые глаза, сказал "урджщчш" и напустил такой страх, что Васькина душа вся в хвост ушла. Васька сказал еще раз "пшшш", отодвинулся еще дальше: ну чего ты лезешь, я тебя ведь не трогаю…
Тронуть Домового было трудно. Васька раз пробовал: царапнул было Домового по роже, но когти прошли по пустому месту, — стало совсем уж страшно.
— Какой ты хозяин, — сказал Васька, вспомнив про это происшествие, — когда тебя, может, и вовсе нету…
— Это — меня нету? — возмутился Домовой, — вот я тебя сейчас за усы.— И стал делать большие-большие, зеленые-зеленые глаза. Васька почувствовал, как его душа начинает спускаться в хвост.
— Мяу, — сказал жалобно Васька, — как около Васьки греться, так Васька милый, а как Ваське пошутить, так сейчас за усы…
— Ага, так ты только пошутил, — сказал Домовой и перестал делать большие глаза.
— Пошутишь тут с тобой, — сказал Васька уклончиво, — пойду я лучше мышей ловить…
—Ну, то-то… — Домовой сел на край печки, поболтал в воздухе своими паутинными ногами, почесал себе спину — но на душе было как-то обидно: и что это Ваське взбрело в его дурью голову? С тех пор, как он, Домовой, сидит тут хозяином, сменились уже сотни Васек. Менялись люди, менялись стены, менялось даже место, но его, Домового изба, все оставалась его, Домового, избой, — с теми же Васьками, с теми же Иванами и Марьями, с теми же ребятишками, сивками, барбосами, с тем же запахом ржаного хлеба, кислой капусты, овчины, сала и прочего. Домовой мог вспомнить даже и те времена, когда изба была еще в лесу, в земле — когда налетали какие-то раскосые всадники и когда все шло огнем и дымом. Вот тогда-то он, Домовой, перенес избу в лес, в землянку… Дурак Васька, совсем дурак, никаких понятиев нету в его дурьей голове. Домовой слегка успокоился, неслышно спрыгнул с печки, подошел к стенке, протиснулся сквозь нее и очутился на дворе.
— Ну, и морозец, — сказал он, перепрыгивая с ноги на ногу, и перебежал наискосок к конуре.
— Здорово, Барбоска, как живешь, старина?
— Живу, — ответил Барбос. — Забот полон рот. Видал ты, как я вчера мужика Степана облаял?
— Видал, — сказал Домовой. — И как он тебя кнутом огрел — тоже видал.
— Ну, что — кнут? Кнутом и блохи не прибьешь. А ты видал, как я Мишку-Мальчишку за штанишки тянул — вот посмотри…
— Да я уж видал, видал…
— Да нет — ты посмотри, — Барбос порылся в соломе на полу конуры и достал кусок домотканного сукна: — видал, какой я кусище оттяпал — не лазь по чужим заборам…
— И чего это тебе этот Мишка-Мальчишка сдался?
— Как чего? — рассердился Барбос, — должен я в своем хозяйстве порядок держать. Не смотри я — тут все по соломинке растащат — гау-гау-гау!
Барбос сорвался, как очумелый, и стал неистово лаять в небо. Домовой от неожиданности даже в сторону шарахнулся.
— Ты с чего это взбеленился?
— Гау-гау-гау, — орал в небо Барбос, — они, там, в Выселках думают, что они умные, а я дурак — гау-гау-гау. — Выселковские псы действительно подняли лай. — Я им покажу, кто умный, а кто дурак, я этому Трезорке бока намну, я ему — гау-гау-гау…
Домовой увидел, что с Барбосом сейчас каши не сваришь — ишь ты, как взъерепенился, тоже хозяин выискался… Барбос выскочил со двора, чтобы его дальше было слышно и продолжал лаять в небо и в Выселки. Домовой попрыгал на одной своей паутинной ноге, потом на другой — и побежал в конюшню — там было теплее.
Рядом с конюшней были коровник и курятник. Домовой потрепал по шее корову, но разговаривать с ней было не о чем, Что ей ни скажи — она все свое:
— Нну — этто ни к чемммууу, — и махнет хвостом. Необразованная животина. Домовой подбежал к Сивке, вспрыгнул, на кормушку, поболтал своими паутинными ногами и спросил:
— Ну, Сивка, как живешь?
— Плохо живу,— сказал Сивка — вот последние свои зубы проедаю…
—Ай, что ты говоришь! А, ну, покажи…
Сивка разинул свой рот. Домовой засунул голову в самую глубь, посмотрел на каждый Сивкин зуб и даже пальцами постукал.
— Ну, зубы — как полагается, на сто лет хватит.
— При таких харчах — где хватит? — жалобно сказал Сивка. — Boт, дают какую-то солому, а в соломе — песок, камушки, всякая дрянь! Вот зубы и проедаются.
— Овсеца тебе, что ли, подсыпать?
— Уж ежели бы ты…
Домовой спрыгнул с кормушки, подбежал к мешку с овсом, но мешок оказался слишком тяжелым. Домовой встал на цыпочки, сделал глубокое дыхание, помахал руками, сказал "уу-чшшш, уу-чшшш" и вырос сразу раза в три. Теперь мешок пошел, как следует. Домовой насыпал Сивке полную кормушку, пригладил его гриву, вытащил пару волчков из хвоста:
— Ну, вот, Сивка, без хозяина тут всем пропасть, — сказал он и сел снова на кормушку.
— Понятно, пропасть, — прошамкал Сивка сквозь овес.
— Тут, можно сказать, работаешь изо всех сил, — кто поле пашет — я пашу; кто дрова возит — я вожу; а этот дурак Иван только и знай, что погонять… Вот ты попробуй сам воз дров привезти — так увидишь, что тут к чему и кто тут хозяин… Ежели бы не я — с голоду бы померли… Домовой даже с кормушки спрыгнул.
— Что вы все тут — белены, что ли, объелись? Васька говорит — хозяин тут он. Барбос — и тот в хозяева лезет. Теперь и ты увязался. Так это ты, значит, хозяин тут?
Сивка посмотрел: одним глазом на Домового, другим глазом — на овес.
— Хозяев тут много, — сказал он уклончиво, — вот только как овса дать, так никаких хозяев нету…
Домовой засунул голову в самую глубь, посмотрел на каждый Сивкин зуб …
— А кто тебе овса дал? — пронзительно спросил Домовой,
— Вот тут рядом Петька-Дурак, — тоже хозяйствует, ты с ним и поговори.
Сивка снова уткнул морду в овес. Домовому стало как-то скучно. Он просунул голову в курятник. Там, на нашесте, в окружении своих кур, сидел Петька-Дурак, — говорить с ним было еще хуже, чем с коровой. Он только то и знал, что глотку драть, да за курами бегать. Домовой протиснулся сквозь стенку на двор. На дворе было очень холодно. Барбоска, досыта обругав высёлкивских псов, снова улегся в свою конуру. Небо на востоке стало бледнеть. Домовой обежал вокруг усадьбы, спугнул зайца, который приноровился обгладывать старые овсяные снопы и отправился домой — в свою щёлочку. У щелочки по-прежнему мурлыкал Васька — ни за какими мышами он, видимо, так и не пошел, а снова залег спать. Домовому даже и разговаривать с ним не хотелось: опять начнет, из себя хозяина разыгрывать. Он, Домовой, был тут исконным, вековечным хозяином, и, вот, какой-то пролетариат революцию разводит. Тоже — хозяева — у всех по четыре ноги и никаких понятиев. Домовой втиснулся в свою щелочку и от огорчения заснул.
***
Разбудил Домового тот же Барбоска. Он лаял так неистово, что даже Васька — уж на что спец был поспать — и тот не выдержал, соскочил с печки и со всех своих четырех лапок, бросился через сени на двор. Домовому даже и сеней не надо было: он протиснулся сквозь стенку и на дворе увидел: на суку старой груши, поджав под себя мохнатые когтистые лапы сидел огромный Рыжий Кот. Под суком, на земле, лаял, прыгая, визжал и неистовствовал Барбоска:
— Ты только слезь сюда, рыжая сволочь, я тебя на двадцать частей разорву, я твою шубу, как решето продырявлю, я тебя, кошкин сын…
На том же суку, против Рыжего Кота, сидел Васька. Он, спросонку и с разбегу, не разобрав, в чем дело, не осмотревшись толком в создавшейся обстановке, сиганул на сук, чтобы показать чужаку, кто здесь хозяин. И только очутившись на суку, сообразил, что лучше вовсе ничего не показывать: Рыжий кот был раза в два больше Васьки. А лапы у него были как грабли.
Рыжий Кот сделал ласковые глазки:
— А ты, милая душа, подсунься поближе, — вот я тебе по морде ка-ак съезжу!
Васька сказал "пшшш" и отодвинулся: ему вовсе не хотелось, чтобы его съездили по морде. Кроме того, на снегу, под суком, острые Васькины глазки заметили задавленного куренка: это, видимо, Рыжий Кот задавил, да не успел унести. Васька никак не собирался проливать свою кровь — куриная была лучше.
— Ну, что ж ты, милая душа, кочевряжишься, — еще раз сказал Рыжий Кот сладеньким голоском, — ты, вот, ко мне поближе подсунься: я тебя по морде ка-ак съезжу!!!
Васька еще раз сказал "пшшш" и отодвинулся еще дальше. Прижмурил глазки, поджал лапки и приятии выгнул хвост.
Собственно, лучше всего было бы спрыгнуть, сцапать куренка и куда-нибудь за овин — а с Рыжим Котом пусть тут уж Барбоска управляется: на то у него и зубья. Но если спрыгнуть прямо — можно попасть как раз на эти зубья — а Барбоска может и не разобрать, кто именно тут попал. Если повернуться — Рыжий Кот может атаковать с тылу. Васька стал строить планы стратегического приближения к куренку, но тут на театре военных действий появился Микитка-Мальчишка.
Васьки Рыжий Кот не боялся вовсе. Но Барбосу на зубья лучше было не попадаться. А Барбос все продолжал прыгать я вопить: I
— Ты только слезь сюда, рыжий кошкин сын, я тебя на двадцать частей…
Но Рыжий Кот слазить не собирался и не хотел подставлять Барбосу даже и одну часть из двадцати. Рыжий Кот понимал: рано или поздно Барбосу надоест. Тогда можно будет доскочить вниз, подхватить куренка, потом на банную крышу, потом через забор — и поминай, как звали. Словом Рыжий Кот никак не боялся за свою будущность. Но Рыжий Кот не предусмотрел Микитку-Мальчишку и недооценил некоторые достижения современной боевой техники, например, — рогатку.
Услыхав неистовый Барбоскин лай, Микитка-Мальчишка обрадовался сразу: пахнет, значит, какой-то потасовкой. Пробкой выскочил с кровати, кое-как влез в штанишки и валенки, полез под печку и достал оттуда рогатку и камешки. Камешков Микитке всегда не хватало: на дворе стояла зима, камешки продирали карманы. Марья драла Микитку за вихры, а камешки выбрасывала вон. Камешки, впрочем, снова появлялись сами по себе. Полуодетый, Микитка-Мальчишка выбежал на двор и увидал лежал: на снегу погибший куренок, бесновался под ним Барбос, сидел на суку агромаднейший Рыжий Кот, а против Рыжего Кота невинно и скромно, как маленькая, симпатичная и вполне нейтральная держава, жмурился Васька. Микитка-Мальчишка сразу же открыл по Рыжему Коту огонь.
Рыжему Коту показалось, что на него сразу обрушилось всё: и дерево и Васька, и Барбос и даже небо: камешек угодил ему прямо по уху. Оглушенный ударом, Рыжий Кот свалился вниз. И, падая, попытался ухватиться за что попало. Чем попало оказался Васька. Оба бухнулись в снег, и Барбос ринулся сразу. Но так как Рыжий Кот падал первым, а Васька только вторым, то наверху оказался именно Васька и именно Васька попал в Барбоскины зубья. Хорошо еще, что он успел заорать:
— Свой-мяу-свой!..
— Чего ты лезешь, — гаркнул Барбоска и хотел было вцепиться в Рыжего Кота, да того уже не было: он ухитрился прошмыгнуть из-под Васьки и из-под Барбоса и сигануть к бане.
Барбос кинулся за ним — но было уже поздно: Рыжий Кот белкой вскарабкался на крышу, уселся на конек, потирал лапкой ушибленную голову, хотел что-нибудь съязвить — но ничего придумать не мог: в голове гудело. Барбос прыгал, лаял и вопил, но ничего не мог сделать. Микитка-Мальчишка, проваливаясь по снегу, сбежал с крыльца, чтобы занять новую стрелковую позицию.
Рыжий Кот был умный кот — с высшим военным образованием. Увидав стратегические передвижения Микитки-Мальчишки, он просто переполз на другой скат крыши. Если Микитка-Мальчишка перебежит с другой стороны баньки — Рыжий Кот просто переберется на старый скат. Микитке-Мальчишке придется сделать шагов сорок по снегу, а коту — только один аршин с одного ската на другой. Барбос поносил кота на чем свет стоит, но рано или поздно Барбос охрипнет и устанет, а Микитка замерзнет и уйдет домой. Микитка, действительно, попробовал обойти кота с тылу, потом опять вернулся на прежнюю позицию, потом стал прыгать с ноги на ногу, потом промерз и побежал в избу. Но Барбос, охрипнув окончательно, никуда не ушел: лег на снег, положил свою зубастую голову на передние лапы и притворился, будто спит. Только один злодейский глаз его, полузакрытый, не мигая, уставился на Рыжего Кота. Так смотрел, как будто от того и в самом деле только один кусок остался из двадцати.
Рыжий Кот уселся на коньке баньки, подобрал под себя лапы и хвост, и стал соображать, что его положение вовсе не так уж блестяще, как ему казалось раньше. Он сидел наверху на ветру, ветер дул сзади, задувал под каждую шерстинку и из-под каждой шерстинки выдувал каждую капельку тепла.
Если повернуться к ветру носом — не будет видно ни Барбоса, ни избы. А из избы, обогревшись, каждый момент мог снова выбежать Микитка-Мальчишка со своей треклятой рогаткой. Барбос изредка вздрагивал, рычал и скалил зубы — ух, какие это были зубы, — как у бороны. Рыжий Кот решил перекочевать за трубу, — там, по крайней мере, хоть ветер будет не так донимать.
Осторожненько ступая лапками по снегу. Рыжий Кот направился к трубе и вдруг наткнулся на что-то очень неприятное, но вовсе непонятное, — что именно, он сообразить не мог. Ha всякий случай он царапнул когтями, но когти прошли по пустому месту, и из пустого места возникли большие-большие, зеленые-зеленые глаза, кто-то сказал: "урчжщшч", и на кота нашел такой страх, что вся душа сразу в хвост ушла. "Ну, сейчас он меня съест" — подумал кот неизвестно о ком, прижав ушки и сидел ни жив, ни мертв.
Но прошло не малое время и никто кота не ел. Кот слегка осмелел и открыл половину левого глаза. На трубе, болтая в воздухе паутинными ногами, сидел Домовой, — чужой, незнакомый, но все-таки Домовой. Душа Рыжего Кота стала передвигаться из хвоста в живот, — душа, как известно, у котов в животе живет. Рыжий Кот открыл и правый глаз: действительно, Домовой сидит на трубе и гладит лапой бороду: лапа мохнатая, борода — паклей, нос картошкой, глаза зеленые и ноги паутинные. Зубов видно не было. Рыжий Кот осмелел ещё больше.
— Ва-ва-ва… — начал он дрожащим голосом.
— Ну? — спросил Домовой грозно.
— Ва-ва-ва… Ваааше Степенство, — выдавил из себя kot.
— Ara, — сказал Домовой несколько помягче.
— Я… ва-ва-ва- Ваааше Степенство, я, значит, так сказать, — стал бормотать Рыжий Кот, совершенно не зная, что собственно говорить дальше, — и вдруг ляпнул: —я, Ваше Степенство, с научной, так сказать, целью…
— Кааак? Как это ты сказал? — Домовой даже и ногами болтать перестал.
— С научной целью, — совсем уж обнаглел Рыжий Кот. — Чтобы, ак сказать, мое почтение доложить… Потому, как вы тут хозяин…
— Ну, вот, то-то же…— размяк было Домовой, но спохватился и спросил прежним грозным голосом:
— Почтение, говоришь? А куренка кто задавил? А?!
— Так я, Ваше Степенство, — для порядку. Спрашиваю: где здесь хозяин. А куренок, необразованная тварь, и говорит: Петька тут хозяин…
— Как это так? Петька — хозяин? За такую околесицу ему бы по загривку.
— Точно так, Ваше Степенство,— обрадовался Рыжий Кот: вот я и хотел его по загривку, — а он возьми и подохни… Народ, Ваше Степенство, нынче совсем хам пошел…
— Это ты верно: народ, действительно, хам пошел.
— Никакого тебе уважения ни к чину, ни к званию… Вот этот, зубастый, — Рыжий Кот показал хвостом на Барбоса, — вот этот грозится меня на двадцать кусков разорвать…
— На двадцать?— переспросил Домовой. — Ну, на два — и того довольно…
— Правда, Ваше Степенство, истинная правда, на два — и того хватит. И шубку грозится в клочки, — а где теперь другую такую достать?
— Это, действительно, — согласился Домовой, — трудновато…
— Я, говорит, тут хозяин. И без моего, говорит, спросу никто и носа сунуть не смей…
— Ишь ты, — сказал Домовой, — вот хам народ пошел…
— Истинно говорю: хам. Я ему: ты, говорю, пойди хозяину доложи, что, значит, гости пришли, хозяину почтение заявить, куда там, только и знает, что лаяться… а зубья у него, что у твоей бороны…
— Зубы у него — это, действительно, — туманно согласился Домовой…
— Зубы — есть, а понятиев — никаких… Ваше Степенство, — заговорил Рыжий Кот совсем сладеньким голоском, — как вы тут есть хозяин — так прикажите этой зубастой деревенщине, чтоб он в свою конуру убрался, а я, значит, домой пойду.
— Приказать, — переспросил Домовой, — этто — можно. Этто я ему прикажу, катись, в свою конуру. Я — прикажу… Только — только он ведь не послушает…
— То есть, как это не послушает?— душа у Рыжего Кота опять стала в хвост заползать, а хвост за это время промерз до самой последней косточки. — Раз вы тут хозяин…
— Так вот — пойди тут и растолкуй ему… Тут все хозяева — и Васька и Сивка… На что уж Петька-Дурак-дураком, да и тот в хозяева лезет… Пойди, растолкуй им…
В хвосте Рыжего Кота, куда перебралась душа его, погас последний огонек надежды. Он еще раз осмотрел двор. Микитки-Мальчишки не было. Васька стащил-таки куренка и за овином догрызал последние косточки; "эх, пропал куренок", жалобно подумал Рыжий Кот. А Барбос лежит по-прежнему, видимо собирается лежать так до второго пришествия. А до второго пришествия Рыжему Коту не выдержать никак: мороз забирался в самые печенки.
— Так что ж, Ваше Степенство, так мне, значит, и погибать за мое, значит, почтение?
— Подожди,— сказал Домовой. — Подожди, я подумаю. Домовой стал думать, а Рыжий Кот стал ждать. Мороз забирался за каждую шерстинку и выдувал каждую капельку, тепла. Рыжий Кот чувствовал, что замерзает. Наконец, Домовой крякнул.
— Ты вот что, миляга. Ты вот по этой дорожке сигай прямо к забору. А я на Барбоса мороку наведу.
— Какую это мороку?— жалобно спросил Рыжий Кот.
— Я ему зайца по дороге наморочу. Как завидит Барбос зайца, так бросит тебя и за зайцем погонится.
— Гм, — сказал Рыжий Кот, — ну, а если не погонится?
— Погонится, — сказал Домовой, — беспременно погонится, такая уж у него собачья душа.
— Гм, — снова сказал Рыжий Кот и осмотрелся еще раз. От баньки к забору шла протоптанная в снегу дорожка — длиной этак котов в сорок — ежели считать с хвостом. Барбос сидел на снегу, и чтобы сразу повернуть на дорожку — не догадается, будет переть прямо по снегу — а снег глубокий. Ежели со всех ног — можно, пожалуй, до забора и добежать, даже и без мороки. Но можно и не добежать, тогда уж поминай, как звали. Рыжему Коту особенно было жалко своей шубки: уж, так он за ней ухаживал, уж так он ее вылизывал… И где теперь другую такую достать? Да и для чего доставать, если в самом деле на двадцать кусков?
Но Рыжий Кот чувствовал: еще малое время, и он замерзнет окончательно: и так пропадать, и так пропадать. Посмотрел еще раз на Домового — тот сидел на трубе и снова гладил свою бороду: "Вот нежить, пакля паутинная,— выругался про себя Рыжий Кот, — а тоже, хозяина разыгрывает, сволочь". Но морока была единственной надеждой, ничего больше от Домового ждать было нельзя.
Осторожненько ступая лапками по краю ската, головой вниз, Рыжий Кот пробрался на самый краешек. Сжался в комочек, затаил дыхание и, как головой в омут, сиганул на дорожку. Барбос только и успел сказать: "ррр" — и сорвался, как камешек из Микиткиной рогатки. Рыжий Кот летел стремглав: задние лапки перегоняли передние, передние не знали куда им и ткнуться, хвост вытянулся в струнку, в глазах света Божьего не было видно: только бы скорей. Барбос, действительно, не сообразил сразу выйти на дорожку, замешкался в снегу, но потом все-таки вышел на прямую, насел и совсем было уже нагнал Рыжего Кота, — как вдруг сбоку, у дорожки, появился этакий здоровенный заяц, сел на снег, поднял одно ухо и таково явственно сказал:
—Ну, и дурак же ты, Барбоска, — и сиганул в сторону.
Вся собачья душа Барбоски, со всех четырех его собачьих ног сразу завернула за зайцем. В два счета Барбос нагнал зайца, изловчился и как хватит его зубами за загривок! Зубы стукнулись так, что в голове звон пошел, но в зубах не оказалось ничего: ни зайца, ни загривка, одна атмосфера, да еще и звон в голове. Барбос завертелся, как ошпаренный: нигде ничего, никакого зайца. Барбос обнюхал снег — даже и духом заячьим не пахнет. Барбос осмотрел следы: вот его барбоскины лапы, а заячьих следов и вовсе никаких нету. Ни зайца, ни загривка, ни духу, ни следов — ничего нету. Барбос собрался сесть на снег и завыть с горя, но когда поднял голову, то увидел: на заборе сидит Рыжий Кот. Поджал лапки, подобрал хвост, устроился со всем своим удобством и прищурил глазки.
— Ну, что, старина, опростоволосился? Барбос только глазами хлопал: что тут было сказать? А Рыжий Кот — зловредный был зверь — ехидничал дальше:
— Вот, значит, на двадцать кусков разорвал — а? И зайчишкой полакомился — а? Хорошего зайца тебе твой дурак Домовой подсунул — а? Что ты помалкиваешь? Ты, милая душа, поближе подойди — я вот тебя по морде ка-ак съезжу!
Барбос только глазами хлопал. Был заяц? Всеконечно — был. И одно ухо поднял. И его, Барбоса, дураком обозвал. Был Рыжий Кот? Всеконечно был — вот теперь сидит со всем своим удобством на заборе и зубоскалит. А он, Барбос, остался и без зайца и без кота — наваждение! Неужели и впрямь дедушка Домовой такую свинью подложил?
Барбос, понурив голову и поджав хвост, отправился к себе в конуру.
Рыжий Кот еще что-то ехидничал сзади, но Барбос даже и не слушал: очень уж горько было на его собачьей душе. Он ли не старался? Он ли не лез из кожи вон, ночей не спал, глотку надрывал — и вот, на тебе: подсунули ему мороку, насмеялись на весь свет и теперь каждый дурак будет его, Барбоса, дураком звать... О выселковских псах уж и говорить нечего… Очень было обидно…
По дороге Барбос встретил Ваську. Васька только что доел куренка, вымыл мордочку, вымыл лапки, прилизал шубку, распушил усы и шествовал генеральской походкой.
— Ну, что старина, — генеральским тоном спросил он, — опростоволосился?
Барбос хотел было облаять и Ваську, но на душе было так тошно, что он только хвостом махнул: ну, что ж, смейтесь теперь над старым Барбосом, смейтесь. Вид у Барбоса был совсем убитый. Ваське, несмотря на его генеральские усы, стало жалко.
— Ты, Барбоска, тут не при чем, ты у нас пес умственный, а это все он, старая кочерга, мороку на тебя навел.
— Неужто в самом деле? — спросил Барбос.
— Факт, — сказал Васька. — Сам видел: на трубе сидел, одной лапой бороду гладил, другой жестикуляцию разводил. Он тебе зайца и наморочил. Факт.
Барбос только вздохнул: "вот изо всех сил стараешься, из кожи лезешь вон, ночей не спишь и вот старику — спасибо".
Ваське стало совсем жалко — душа у Васьки была деликатная.
— А ты, Барбоска, эту старую кочергу за хвост тяпни.
— Как это за хвост — когда он никогда задом не оборачивается.
— Вот потому и не оборачивается, что хвост прячет. Думает, что как он без хвоста — так он тут и хозяин…
Ваську с год тому назад сперла ведьма Маланья — хотела с ним всякие фигли-мигли разводить, да Васька ухитрился удрать. А пока он у ведьмы в мешке жил, к ведьме всякие другие ведьмы приходили. И из ейной бабьей болтовни узнал Васька, что у Домового и в самом деле есть хвост — только маленький, мохнатый, под шерстью. Хвоста этого Домовой никак не хотел никому показывать. Одна ведьма, пообразованнее, даже что-то о какой-то пятке говорила и Васька никак не мог понять — откуда это на таком месте могла пятка взяться? Но Домовой, действительно, никогда задом не оборачивался.
Со своей трубы Домовой видел все: и как Васька уплел куренка, и как намороченный заяц шмыгнул под самым носом Барбоски и потом пропал, как Рыжий Кот успел сбежать и на забор взобраться — Домовой слышал также и то, как этот кот его, же, Домового, дураком обозвал — зловредный был кот, антисоциальный… Подъехал, подольстил, а потом и насмеялся. Настроение у Домового было окаянное.
Болтая по воздуху паутинными ногами, он плавно съехал с крыши и посмотрел на забор: Рыжего Кота уже и след простыл. Потом подплыл к конуре. В конуре лежал Барбос, думал, думал и чем больше думал, тем хуже играла печенка. Барбос мечтал о том, как он этого рыжего паршивца на сорок частей разорвет, как Домовому хвост оттяпает, а выселковским псам нос наклеит и бока намнет. Но все это были только мечты.
Подъезжая к конуре, Домовой придумывал какое-нибудь особенно дружеское обращение к Барбоске — но ничего не успел придумать: Барбос как с цепи сорвался:
— Я тебя, старая кочерга, на сорок кусков разорву, я тебе, паутинная душа, весь твой хвост оттяпаю!
Домовой в испуге скакнул назад и стыдливым жестом, словно Венера Медицейская, только с другой стороны, постарался прикрыть свою срамоту.
— Ты чего это, Барбосинька, — стал бормотать он, но на Барбоса уж никакого удержу не было. Домовой хотел было сделать большие-большие, зеленые-зеленые глаза и напустить на Барбоса страх, но увидел, что того сейчас никакой морокой не проймешь: Барбос лаял и прыгал и все норовил обойти Домового с тылу. Домовой вертелся, как волчок, потом, видя, что все равно ничего не выходит — взял и сквозь землю провалился. Барбос снова остался с носом: был Домовой и вот нету его. Пропал, как давеча заяц. Совсем пропал.
Барбос уткнулся носом в землю, в то место, куда провалился Домовой, облаял еще раз, другой, постоял, подумал, поднял заднюю лапу и оскандалил Домового окончательно. На душе стало немного легче: пусть знает теперь, кто умный и кто дурак, и кто хозяин на усадьбе, а кто только так себе — наваждение: то он есть, то его нету, черт его разберет….
Барбоска собирался вернуться с миром в свою конуру, как услыхал неистовый Васькин вопль: Марья поймала Ваську за шиворот и драла его нещадно:
— Будешь ты цыплят лопать, куроцап ты несчастный, дармоед, лежебока, воровские зенки твои! — ну и так далее.
Марья нашла цыплячьи косточки и видала, как Васька, облизываясь, возвращался из-за овина: вот тебе и генеральская походка, — подумал Барбос.
Васька орал изо всех своих сил:
— То не я, я больше не буду, я больше не буду, это не я…
Но Марья и знать ничего не хотела. Отколотив Ваську вдоволь, она швырнула его вон. Васька раза три перевернулся в воздухе и шлепнулся в снег.
— Ну, что ж, ты, хозяин? — подошел к нему Барбос…
— Дура-баба, что она понимает, — плакал Васька, — живого места на мне нету, а куренок все равно дохлый был, я вот дохлую мышь ей под подушку засуну, будет знать, кто тут хозяин…
Домовой высунул один глаз из-под земли. Барбос был занят Васькой и его жалобами. Домовой высунулся еще больше и потом скоренько-скоренько юркнул в избу: встречаться с Барбосом ему сейчас как-то не хотелось. Барбос сочувственно обнюхал потрепанную Васькину шубку и молча вернулся в свою конуру. Проходя мимо, Марья обругала и его:
— Тоже дармоеды развелись, вот будешь сегодня голодный сидеть? — Барбос понял, что Марье лучше не подвертываться под руку и что сегодня, видимо, придется без ужина остаться, ничего не поделаешь, такая уж незадача вышла.
Васька, скуля и охая, поволокся в избу и забрался на печку. В щелочке уже сидел Домовой. Но Васька с ним даже и разговаривать не хотел: демонстративно забрался в другой угол и занялся там выяснением своих потерь и убытков. Сегодня ему особенно не повезло. Падая с сука, Рыжий Кот ухватился за него. Барбоска, бросившись на Рыжего Кота, намял бока именно Ваське. И, наконец, необразованная дура-баба Марья вздула Ваську совсем уже ни за что, ни про что: за какого-то никудышного цыплячьего покойника. Но Васька старался поддерживать свой джентельменский уровень, несмотря ни на что, вымыл лапки, облизал свою шубку, помыл рот, распушил усы и улегся спать, без Домового.
Домовой сделал вид, что это его вовсе не интересует. Однако, спать без привычной васькиной шубки было как то и холодно и неуютно. Уткнешь, бывало, нос — Васька такой мягкий, пушистый, теплый. И мурлыкает так мирно и усыпительно. Домовой, неожиданно для самого себя даже вздохнул. Два таракана выползли из какой то щели, о чем-то поговорили друг с другом, посмотрели на Домового сочувственно, пошевелили усами и пошли дальше — по своим тараканьим делам. Домовой остался один одинешенек.
Васька чуть-чуть вздремнул, потом во сне вспомнил все свои огорчения, проснулся и стал думать. Он, Васька, был, конечно, хозяином в избе — потому что самым умным был именно он, Васька. Конечно, бывают и неприятности, вот вроде сегодняшних. Но о социализме, когда никаких неприятностей вовсе не будет, Васька и понятия не имел. Образ его мыслей был, так сказать, чисто капиталистический: нужно думать. Но долго думать Васька не мог: ко сну клонило. Он снова поспал, потом, проснувшись, стал снова думать: нет, нехорошо все это вышло, из за ерунды перессорились, Рыжего Стервеца упустили, и попало всем, а ему, Ваське — больше всего. Теперь уж Рыжий Стервец повадится за цыплятами, — и за все ему, Ваське, отвечать придется, теперь уж Марья ему спуску не даст. Нет, совсем не хорошо. А если Дедушка думает, что он хозяин — так пусть его думает, от его дум Ваське ни тепло, ни холодно, все равно он, Васька — самый умный, самый гладкий, самый симпатичный: одна шубка чего стоит! Васька подумал-подумал еще и переполз к Домовому и сказал примирительно:
— Муррр…
— Тебе чего, — проворчал Домовой.
— Муррр, — сказал Васька, — Давай мириться.
— А я не ссорился, ежели другие ссорились …
— Никто не ссорился,— сказал Васька, — так недоумение вышло, все Рыжий Паршивец виноват, поймать его надо.
— Пойди, поймай, — сказал Домовой. Тон у него был неуверенный.
— С Барбосом нужно сговориться, — предложил Васька.
— Гм, — сказал Домовой… — А с чего это он на меня… сзади лаял?
—Это ему Рыжий Паршивец наговорил, — не сморгнув глазом, соврал Васька.
— Гм, — сказал еще раз Домовой. — Рыжий Паршивец?
— Сам слыхал. На суку сидел и Барбосу говорил: чем на меня лаяться, ты лучше этой старой кочерге хвост оборви…
— Так и сказал?
— Так и сказал.
— Беспременно поймать нужно, на двадцать частей, чтобы и духом не пахло. Да только — как?
— С Барбосом нужно сговориться, — повторил Васька.
— Так ты пойди, скажи ему, что я на него не серчаю …
Васька посмотрел на Домового боком, но распространяться не стал.
— Ну, так я пойду, — сказал он.
— Ну, иди, — сказал Домовой.
Васька спрыгнул с печки, еще раз расправил свои усы, еще раз обдумал план действий и пошел к конуре. Барбос лежал голодный и злой. Марья, действительно, оставила его без ужина. Барбосу не хотелось даже двадцати кусков от Рыжего Кота: ему бы кость, да похлебку, да еще дедушкин хвост, — все это он, старая кочерга, напортил, наморочил, всех подвел, вредный паутинный старикашка. Но на Ваську злиться было нечего: Васька тоже пострадавший был.
— Mvyppp, — сказал Васька, — а Рыжего Паршивца обязательно поймать нужно.
— Пойди, поймай, — сказал Барбос.
-
Нужно всем обществом: и я, и ты, и Дедушка.
— Держи карман шире, пусть старая паутинная душа сам теперь ловит — дал Рыжему уйти — пущай сам теперь и ловит.
— Ну, — сказал Васька, — ему и ловить нечем. А, вот, Рыжий Паршивец опять куренка стащит, ты опять без ужина останешься.
— Ну и пусть, — сказал Барбос горько, — ну и пусть. Помру с голоду — только и всего, никто не заплачет.
— Я заплачу, — соврал Васька, — ей Богу, заплачу, без тебя все тут по соломинке растащут.
— Ну и пусть тащут, пусть старый черт, паутинная душа, сам стережет.
— Ну, куда ж ему, у него только две ноги, да и те паутинные …
— Душа у него паутинная, — сказал Барбос.
— Ну — это, как сказать… Вот, напустил на тебя мороку, а теперь сидит в щелке и кается.
— Н-уу?
— Пойди, говорит, к Барбосу и скажи, говорит, чтобы больше не серчал, — врал Васька сладеньким голоском. — Уж так кается — смотреть жалко.
— А что ж он сам не пришел?
— Конфузится, уж как конфузится. Нечистый, говорит, попутал, совесть, говорит одолела: Барбос может на двадцать кусков, а я, говорит, и на два не, могу — вот как!
— Ишь, как его разобрало, — вздохнул Барбос.
— Как есть разобрало. Пойди, говорит, к Барбосу — он тут всему голова. Скажи, говорит, чтобы нам этого Рыжего Паршивца всем вместе, чтобы на двадцать кусков, чтобы и духом не пахло …
— Ну, что ж, — сказал Барбос, — ежели он уж так, так давай, что ли … Я — что? Я — завсегда …
— Так я пойду, позову…
— Пойди уж, позови… Васька пробрался на печку.
— Ну, что? — спросил Домовой.
— Сидит и кается, — сказал Васька. — Уж так кается, смотреть жалко. Нечистый, говорит, попутал, зависть, говорит одолела. Он, Дедушка, говорит, может всякое такое, а я говорит, не могу — даром, что у меня четыре ноги …
— Ишь ты, — сказал Домовой.
— Пойди, говорит, к Дедушке и скажи, чтобы больше не серчал.
— Ишь ты, разобрало его …
— Как есть разобрало. Пойди, говорит к Дедушке — он тут всему голова …
— Так и сказал?
— Так и сказал: он тут, говорит, всему голова. Мириться, говорит, надо. Чтобы этого Рыжего Паршивца на двадцать кусков, чтобы и духом не пахло.
— Угу, — сказал Домовой, — а с чего он это … сзади … на меня … ничего не говорил?
— А что уж тут говорить — все он, Рыжий Паршивец…
— Беспременно на двадцать кусков, — пойдем, что ли… В Барбоскиной конуре собрались все трое. Домовой сел задом в уголок и даже поерзал слегка, чтобы поплотнее усесться к стенке. Барбос потянул воздух носом и покосился на то место, где у Домового была не то пятка, не то хвост. Домовой снова поерзал, подложил себе сзади соломы и сделал вид, что чешет спину. Тут Васька слегка переборщил:
— Которые образованные никогда задом не поворачиваются, все передом ходят …
Домовой сразу наершил свою паутинную бороденку:
— Не твоего ума дело, ты, вот и спереди и сзади только и смотришь, что бы тут слямзить …
Барбос вытянул голову и посмотрел на Домового сбоку — может хоть сбоку можно хоть кусочек хвоста увидеть? Васька понял, что переборщил.
— Такое значит, дело: сегодня ночью Рыжий Паршивец придет обязательно, — уж я его знаю…
— Как не знать, — съязвил Домовой — свой своему поневоле брат…
Васька сделал вид, что ничего не расслышал. Только искоса посмотрел на Домового.
— Придет обязательно. А почему? Куренок пропал окончательно, и Рыжий Кот остался с пустым брюхом…
— Вор у вора дубинку украл, — снова съязвил Домовой — на старости лет его сварливость разбирала…
Васька снова сделал вид, что ничего не слышал и снова посмотрел на Домового искоса…
— Самое главное — его за хвост тяпнуть, — сказал он, — он этого страсть не любит.
Домовой снова поерзал, но промолчал.
— А сегодня ночью он придет беспременно — вот тут то мы его и сцапаем…
— А как? — спросил Барбос.
— Очень даже просто. Дедушка будет сверху, с трубы караулить. Ты, Барбоска, у стенки заляжешь, а я его в курятнике сцапаю. Как только он заберется, так я его сейчас...
— Ну и жулик же ты, Васька, ну и плут же ты, — не выдержал Домовой. — Это тебя то — в курятник. Да одного? Да еще и ночью? Да разве ты удержишься?
— Удержусь, — сказал Васька твердо и даже глазки зажмурил. — Ей Богу, удержусь. Только зачем эта дура-баба Марья цыплят на огне портит — так они куда вкуснее…
— Да, — сказал Барбос, — ты уж Васька, не плутуй, знаем мы тебя, у тебя вся душа в брюхе.
Васька обидчиво захлопал глазками: "да я — я то, да я — ничего, я — как все порешат"…
— Так мы — вот что, — сказал Барбос: — Я залягу под курятником, а Васька с Дедушкой пущай внутри караулят, пущай он залезет, а вы его в дыру гоните, что он вчера в крыше проковырял. А уж под дырой — уж я его тяпну, уж я ему шкуру сдеру, уж я его на сорок кусков — гау-гау-гау, — Барбос завопил так, что Домовой еще больше к стенке притиснулся, а Васька ушки прижал и глаза зажмурил:
— Ну и чего ты орешь, у меня нервный припадок может сделаться…
Барбос даже на двор выскочил, чтобы поорать всласть. Полаяв как следует, он вернулся в конуру. План был выработан окончательно: Дедушка с Васькой караулят в курятнике, Барбос заляжет снаружи.
Ночь стояла тихая и морозная. Луна выплыла на небо круглая, желтая и жирная, как масляничный блин. Домовой и Васька пробрались в курятник: Васька через дыру в стрехе, Домовой прямо сквозь стенку. По дороге Домовой прихватил здоровенное полено и геройски размахивал им:
— Вот я его этим поленом — к-ак тяпну — будет знать кто тут хозяин…
Петька-Дурак, спросонок не разобрав, в чем дело, поднял неистовый крик:
—Кукареку! Карраул! Грррабят! Рррежут!
— Не ори, — сказал Домовой. — Свои пришли. Твоих же кур караулить.
— Каких кур? Чего караулить? Какие свои? Кукареку! Караул!
— Да молчи же ты, долбня стоеросовая — вот придет Рыжий Кот, так он всех твоих кур перелопает…
— Кур? Всех? Ну, на мой век — хватит, — сказал Петька-Дурак и сразу спрятал безмозглую свою голову под крыло.
— Ну, и Ирод же ты собачий, — выругался Домовой. Петька даже голову из-под крыла выпростал:
— Ка-ак? Как это ты сказал?
— Ирод ты собачий — вот кто ты.
— Ирод? Этто здорово. А кто такой Ирод?
— Царь такой был, — сказал Домовой.
— Ирод? Этто здорово. Слышь вы, курье, чтобы меня впредь Иродом величать, а вовсе не Петькой. Слыхали? И чтобы мне тут не перечить…
— Куда нам, куда нам, — закудахтали куры.
— И совсем ты, Петька, дубье безмозглое, — сказал Домовой.
— А мне зачем мозги? Меня куры и без мозгов любят, — сказал Петька и снова нырнул головой под крыло.
— Дедушка, а Дедушка, — дипломатически предложил Васька — можно я этого дурака за загривок оттаскаю?
— А он тебя по башке тяпнет. Мозгов у него — никаких, а долбня, что твое долото…
— Ничего, Дедушка, я его сразу за загривок — пикнуть не успеет…
— Ну, и до чего же у тебя нутро воровское, — сказал Домовой. — Чего мы сюда пришли: кур сторожить или кур воровать…
— Так я не кур, я только этого дурака Петьку?
— Тебе бы только чтобы сожрать — кур ли, Петьку ли — тебе все равно. Лежи уж и молчи…
— Да я — что? Я только для порядку…
Васька улегся рядом с Домовым. Луна просвечивала сквозь дыру в крыше, где-то далеко подвывал одинокий волк. Рядом, за стенкой шумно сопела корова, и хрустел овсом Сивка. Домовой снова стал вспоминать: какие то Иваны, Васьки, Сивки жили и раньше под его, Домового, началом, — как то однажды к избе медведь подбежал, хотел было тогдашнего Барбоса сцапать, да по дороге в навозную яму провалился… Вспомнил и своего старого приятеля — Лешего, нужно бы как-нибудь заглянуть, побалакать, уж лет сто не видались… Поди — постарел приятель… Домовой размечтался так, что и не заметил, как Васька — тихонько-тихонько ползком-ползком подобрался к ближайшему куренку и уже и лапку протянул.
— Брысь, ты, окаянный, — закричал Домовой. Васька отдернул лапку, словно от раскаленного угля:
— Да я — что? Да я — ничего, я только погладить хотел…
— Вот я тебя сейчас поленом поглажу — воровские твои зенки…
Васька обиженно улегся на старое место, подложил под себя лапки» вздохнул, облизнулся, но не сказал ничего.
Ночь шла дальше. Кругом становилось все тише. Даже Сивка овсом хрустеть перестал. Вдруг Васька насторожил свои чуткие ушки: по стрехе, чуть-чуть шурша замерзшей соломой, кто-то полз: не иначе, как Рыжий Кот. Васька толкнул Домового под бок.
Сквозь дыру в крыше, заслоняя лунный свет, просунулась воровская голова Рыжего Кота. Зеленые глаза светились недобрым светом. Рыжий Кот мягко и неслышно спрыгнул из дыры прямо на нашест и сразу угодил на шею ближайшего куренка: куренок даже и пикнуть не успел. Оба свалились на пол — и тут то оно и пошло!
Полено размахнулось широким полукругом, и Рыжему Коту показалось, что его голова превратилась в сплошные искры. Васька изловчился и цапнул рыжего за хвост — подальше от Дедушкиного полена. Рыжий Кот заголосил благим матом и заметался по курятнику. От неожиданности, от перепугу и от искр в голове, он ничего не мог сообразить: что, как и куда. Куры подняли бабий гомон, а Петька-Дурак свалился с нашеста и стал тяпать своей долбней куда попало. И опять же – попал Ваське по башке — вот не везло Ваське! Васька выпустил рыжий хвост и пока Домовой скакал вокруг Рыжего Кота на своих паутинных лапках и лупил почем зря поленом — Васька разделался с Петькой по-свойски: оборвал ему хвост, обгрыз ему гребень, пересчитал ему ребра и чуть было совсем не свернул ему шеи — если бы не Дедушка-Домовой.
Дедушка-Домовой вошел в самый вкус: очумелый Рыжий Кот метался по курятнику куда попало, а Дедушка скакал по тому же курятнику и колотил тоже куда попало — и опять попало Ваське, пока тот обрабатывал Петьку-Дурака. Васька завопил, бросил Петьку, на них обоих налетел Рыжий Кот, над Рыжим Котом Дедушка прыгал, как воробей и был в полном восторге. Полено уж действовало без всякого разбору: само по себе. Куры бились в истерике. Барбос прыгал снаружи и лаял, как оглашенный. Петька-Ирод — хотел было орать свое "кукареку, карраул" и все такое, но из его луженой глотки вылезало только жидкое "пии-и". Куча переваливалась: с Васьки — на Петьку, с Петьки — на Рыжего Кота и Домовой лупил прямо по куче: пусть уж там сами разбираются. Переваливаясь вот этаким манером, Васька навалился на погибшего куренка и сразу сообразил — не пропадать же куренку зря, за здорово живешь. Васька ухватил куренка, перевалился еще раз, выкарабкался из кучи, а Рыжий Кот, собрав все свои силы, сиганул в дыру. Домовой с поленом — за ним, и оба пропали в лунном свете.
Васька наскоро сунул куренка под солому, оглянулся на Петьку-Дурака и Ирода, — Петька лежал ни жив, ни мертв и только и мог сказать, что пи-и-и — и тоже полез в дыру, но без особой спешки: опять под Дедушкино полено попадешь.
Рыжий Кот, выскочив на крышу, уже плохо соображал, что случилось, как случилось и кто это дубасит его со всех сторон. Только бы скорей домой, за забор. Рыжий Кот скакнул с крыши как блоха — сажени сразу за три, и провалился в снег. На кота сразу навалился Барбос, на Барбоса сдуру спрыгнул Васька — он думал, что Барбос кота задавит сразу. В снегу уж вовсе ничего нельзя было разобрать, чьи хвосты, чьи зубы, чьи ребра. А тут еще и Домовой — очень уж ему понравилось полено. Снег засыпал глаза и уши и только Барбос с его собачьим нюхом мог кое-как разобрать — где кончается Васькина шубка и где начинается Рыжий Кот — да и Барбос раза два ошибся. Но, если бы не Домовой — пропал бы Рыжий Кот окончательно. Домовой же пришел в полное забвение чувств, молотил поленом совсем уже как попало и в тот самый секунд, как Барбоска совсем уж вцепился в рыжие ребра — Дедушка ухитрился звездануть Барбоса по самому черепу. Зубы у Барбоса разжались, Рыжий Кот из самых своих последних сил рванулся из сугроба и пошел-пошел-полез к забору. Барбос — за ним. Сзади — на приличной дистанции — Васька, Домовой — над самым котом, скакал по воздуху на паутинных своих лапках и геройствовал поленом. На свои ребра Рыжий Кот уже никакого внимания не обращал, но Дедушка изловчился тяпнуть Рыжего сбоку по голове — голова завернулась в сторону и уткнулась в снег. На Рыжего наскочил Барбос, Васька успел сигануть в сторону: опять попадешь то ли под Барбоскины зубы, то ли под Дедушкино полено, а попадать Ваське не хотелось никак: теперь у него появилась цель жизни: куренок под соломой. Завтра куренка можно будет слопать, а кто слопает, если из Васьки дух вышибут?
Рыжему Коту удалось вцепиться своими когтями в самое нехорошее Барбоскино место: в нос. Барбоска завизжал благим матом, кот снова вырвался и очутился у самого забора. Можно было через забор — и можно было через дыру в заборе. Для забора сил уже не хватало, а дыра была узковата. С отчаянием в душе, Рыжий Кот втиснулся в дыру. Барбос наскочил сзади. Никогда Рыжий Кот не мог бы поверить, что можно протиснуться через такую дыру — но все-таки протиснулся — весь он был уже по ту сторону забора, а по эту — еще торчал его длинный рыжий хвост. Барбос со всего разбегу тяпнул за этот хвост и оттяпал его по самое происхождение. Рыжий Кот завопил, как зарезанный, и, без хвоста, еле живой, окончательно прорвался сквозь дыру.
За забором была уже чужая территория — Домовому туда дорога была заказана. Барбос метался под забором справа налево и слева направо, орал, вопил, но перепрыгнуть через забор не мог. Васька вспрыгнул на забор, выгнул спинку верблюдом и сказал Рыжему Коту:
— Ну, что, милая душа, по морде тебя съездили?..
Рыжий Кот кое-как отполз от забора и лег в снег. В голове у него вертелись жернова, а из головы все сыпались и сыпались искры во все стороны. Шубка висела клочьями — а где теперь другую такую достать. Хвоста и вовсе не было. Рыжий Кот хотел было пересчитать оставшиеся ребра, но никак не мог вспомнить: сколько их у него раньше было. Барбос орал на всю околицу и все вспоминал те двадцать кусков, из которых девятнадцать лежали за забором, а двадцатый —хвост— лежал перед забором на снегу. Рыжий Кот хотел что нибудь съязвить Ваське, но ничего не вышло: из глотки вырвался только шип — "шшш", как из проткнутого пузыря. Домовой сообразил, что если за забором идет заказанная для него территория, то о полене в законе ничего не сказано: Домовой запустил в Рыжего Кота своим геройским поленом. Полено снова угодило по башке, так что башка снова втиснулась в снег. Рыжий Кот отполз еще дальше и злым зеленым глазом смотрел на своих победителей — одним глазом, другой был подбит и ничего не видел.
Марья, услыхав вой и гром битвы, выскочила из избы. Как только она подбежала к забору, Васька снова выгнул спину верблюдом, сделал самую сладкую мордочку и сказал "мяяуу" самым сладким своим голосом. Марья посмотрела на снег и увидала там следы боя и боевой трофей — длинный рыжий хвост. Посмотрела через забор и увидала там разгромленного Рыжего Кота. Барбос гордо завилял своим собственным. А Васька-плут мяукал самым своим тоненьким и сладеньким голоском, — таково жалобно, что бабье Марьино сердце не выдержало.
—Ах, так вот кто у нас кур крал, а тебе безвинному понапрасну попало, ах ты болезный, ну иди уж сюда.
Васька плут только этого и ждал. Он еще раз сказал "мяуу" и прыгнул Марье на плечо. Марья запихнула Ваську за пазуху. Тут было мягко, тепло, уютно и опять же пахло молочком. Васька старался во всю: говорил "мяу", терся мордочкой о мягкую Марьину шею и мурлыкал так нежно, как только мог. Марья таяла, несмотря на мороз. Ваське было ясно — во-первых, сегодня Марья накормит его как следует и, во-вторых, завтра он съест куренка: хорошо быть умным… Барбос поднял отгрызанный хвост и гордо понес его Марье. Марья похвалила и Барбоса, потрепала его по голове, и обещала ужин:
— Ты, Барбоска, молодчина у нас… Потом все направились к избе: впереди Барбос с рыжим хвостом в зубах, за ним — Марья с Васькой за пазухой, а над ними — Домовой, размахивая своими мохнатыми лапами, как будто колотя кого-то поленом — очень понравилось ему полено. Своими человечьими глазами Марья Домового, конечно, не видала.
Барбос заполз в конуру, достал из-под соломы трофейный кусок штанишек и стал обозревать и хвост и лоскут: вот как здорово я все это оттяпал! Домовой протиснулся в курятник. На полу лежал Петька-Ирод и тоненько шипел: "шшшш". Куры сидели на нашесте и заявили Домовому, чтобы он достал им нового петуха: этот уже никуда не годится: ни хвоста, ни гребня, ни даже кукареку. Такого Ирода им и вовсе не нужно: кто теперь будет за ними гоняться, давай им нового петуха.
Домовой присел на корточки, взял в свою мохнатую лапу безмозглую Петькину башку и стал дуть ему в долбню. Петька открыл один глаз: круглый, пестрый и глупый. Хотел что-то сказать, но смог только пискнуть:
— Пии-шшшш …
— Вот видишь, — сказала старшая курица, — из него весь дух выходит. Кто теперь за нами гоняться будет? Нам что ли самим? Женский стыд свой забывать? Как ты здесь хозяин — чтобы завтра нам новый Петька был. Да, чтоб молодой, да чтоб здоровый, да чтоб с длинными ногами, да чтоб…
— Брысь, старая дура, — сказал Домовой, — вот я ему сейчас поколдую. Домовой стал дуть Петьке в долбню и лапами жестикуляцию разводить. Петька открыл оба глаза и поднял свою безмозглую башку.
— Вот, видите, бабье, — послезавтра ваш Ирод будет в полном порядке, — сказал Домовой.
— А кто за нами завтра гоняться будет? — сказала старшая курица.
— Ничего с вами не станется, не подохнете. И чтобы мне тут больше не кудахтать, а то я вам все хвосты выщиплю, — сказал Домовой и стал было делать большие-большие, заленые-зеленые глаза.
—Ку-куда нам, где-где уж нам, что-что уж нам, — закудахтали куры, попрятали головы под крылья и стали спать. Домовой взял Петьку-Ирода за хохол, поставил его на ноги. Петька шатался, но стоял.
— Ну, что — жив? — спросил Домовой.
— Шшшш — жжив, — прошипел Петька. — А за этой старой стервой — пущай другие гонятся, я больше не буду.
— Вот изверг, — сказала старшая курица, сразу высунув голову из-под крыла, — вот мучитель, наказание мое…
— Пущай другого петуха ищет, — прошипел Петька, — пущай сама за ним гоняется, пущай сама за ним бегает…
Домовой не любил вмешиваться в чужие семейные дела. Он махнул своей мохнатой лапой, протиснулся сквозь стенку и подошел к Барбосу. Барбос уже лакал свою похлебку — награду за честно выигранный бой.
— Ну, что, здорово мы его отделали? — спросил Домовой.
— Угу, — сказал Барбос и завилял хвостом. Ему очень хотелось поговорить с Дедушкой, но для этого нужно было оторвать морду от похлебки — а похлебка была такая вкусная! Домовой потрепал Барбоса по спине:
—Ты, Барбоска, пес хороший, умственный, таких псов во всем околотке больше нету.— Барбос завилял хвостом еще пуще, но из похлебки не вылез. Домовой протиснулся в избу.
В избе, на полу, стояла крынка молока — горячего молока, прямо из печки. Васька дипломатически ходил вокруг крынки, пробовал молоко и мордочкой и лапками, дул на него, наконец, приспособился, окунул мордочку в крынку и стал лакать-лакать-лакать. Ах, какое вкусное было молочко, сверху была толстая корка румяных сливок, из крынки в животик переливалось молоко, а с молоком переливалось тепло в замерзшую Васькину душу.
Васька вылакал молоко до самой последней капельки. Вылизал остатки, облизал края крынки, вымыл мордочку, вымыл лапки, прилизал шубку — нужно же себя джентельменом держать, и жалел только о двух вещах. Во-первых, что крынка была мала и, во-вторых, что животик был мал. Вот если бы крынка была, скажем с ведро и животик бы был тоже с ведро — можно было бы вылакать в десять раз больше. А сейчас, если бы в крынке и было бы целое ведро — лакать все равно было больше некуда. Да и сейчас, вот, например, на печку вспрыгнуть, а — как? В животе была целая крынка молока, живот тянул Ваську книзу. Васька подобрался, подтянул живот, выгнул спинку, напыжил все четыре лапки и сиганул на печку — со страхом в сердце: вот сорвусь и все молочко обратно выльется. Но Васька не сорвался: Домовой подхватил его за шиворот и втащил на печку.
— Ну, что, здорово мы этого Рыжего Паршивца отделали, — сказал он.
— На первый сорт, — ответил Васька. Говорить ему не хотелось — молоко тянуло ко сну.
Домовой весело потер свои мохнатые лапы и сразу юркнул в свою щелочку. Васька улегся рядом и стал мурлыкать. Домовой ткнул Ваську кулаком в бок:
— Васька, а Васька, пойдем по весне карасей ловить?
— Обязательно, — уже сквозь сон сказал Васька.
Иван-да-Марья похрапывали на кровати. Детишки сопели во все свои носики. Сверчки за печкой болтали свою сонную чепуху. Вьюга в трубе пела свою столетнюю песню о далеких студеных морях. Домовой посвистывал сквозь свой мохнатый нос. Васька совсем уже засыпал и думал: "Ах, какой я умный кот Васька — вот вчера куренка съел, сегодня молочко вылакал, завтра еще одного куренка съем. А почему? Потому что я такой умный. А кто умный, тот и хозяин…"
Васька заснул и снилось ему, что в пруду нет воды, ни капли воды, одна сметана, жирная такая. И в сметане плавает карась — жирный такой. И говорит ему карась — жирным таким голосом: "Ай да Васька, тебе бы, Васенька, не мышей ловить, а тебе бы, Василий Иванович, на всемирной конференции сидеть — потому ты, Василий Иванович, самый что ни на есть умный".