ЛОЖЬ

— Представьте, что я мелом провел вокруг себя черту. Это «Я», а за чертой весь мир… Так вот, если вы хотите говорить обо мне, то имейте в виду, что для меня, кроме меня, ничего в мире не существует Ни-че-го!.. Я люблю пить хорошее вино, и я его пью. Я хочу иметь красивых и элегантных женщин, хочу дефлорировать девушек, и я делаю это… Сколько раз я был женат я не помню даже… Были девушки, которые шли за меня не только из-за моего богатства, но и из-за моего ума… Одна умерла, другая покончила с собой, третья ушла, с четвертой я развелся по всем правилам закона, от пятой я откупился… Были Русская, полька, француженка, еврейка, испанка… Теперь мне хочется в Россию, к Русской бабе, чтобы она меня, как ребенка, нянчила, купала в бане и пестовала меня, и для этого мне нужна теперешняя Россия. Тут все-таки закон. Того нельзя, это не позволено. Это стесняет. Когда Россия освободится от большевиков, в ней долго еще не будет закона, и там можно будет прикоснуться к такому Смердяковскому развратцу какого тут и понять не могут…

— Г-м-мм, да, — промычал Акантов. Пижурин испытующе, с усмешкой, смотрел на него:

— Что?.. Поражены?.. Ну, скажите мне прямо в лицо, скажите: мерзавец!.. Не стесняйтесь. Не обижусь нисколько. В этом и вышина моя над вами. Для вас, это — оскорбление. Для меня — ничего не значащее слово из восьми букв, слово для крестословицы. Поймите, что если у меня только мое «Я», а весь мир — за меловой чертой, то для меня мира и так называемого общественного мнения нет… Грубо выражаясь: «плевать»!.. Впрочем, я грубых слов не люблю. Мне все — все равно. У меня есть только одно, что мучит меня и не дает мне покоя: это — страх смерти… Вот, чтобы вам этот-то мой страх был понятным, я и вернусь к легенде…

Через закрытое окно было видно, как к румяному закату спускалось золотое солнце. Длинные тени упали от домов и деревьев сада, от гаражей и сараев. Умирание дня тихою печалью входило в Лизину комнату, где в кресле глубоко и неподвижно сидел этот странный и страшный человек, масон…

— Говорят, что книжники и фарисеи, которые, как о том повествует Евангелие, все «приступали» ко Христу с разными вопросами, искали убить Его, предали на казнь и были при распятии, — были масонами… Не знаю…

Они боролись с Христом, как и теперь масонство противоположно христианству и борется с ним… Масонство очень древне. Оно идет от времен царя Соломона, от строителя Соломонова храма, архитектора Адонирама. Вы слыхали?..

—Нет…

— Вот тут-то и лежит легенда, смутившая всю мою жизнь и лишившая меня покоя. Адонирам обладал божественной истиной. Он знал, что такое — гармония. А в архитектуре, да и в одной ли архитектуре, собственно говоря, везде гармония, это — все… Соломон назначил Адонирама строителем иерусалимского храма, который должен был быть совершеннейшей гармонией. Сто тридцать тысяч рабочих было согнано на постройку. Учениками, простыми кладчиками, руководил Иоаким, товарищами-подмастерьями — Вооз, и мастерами — Иегова… Храм воздвигался поразительной красоты линии, ибо строитель его, Адонирам, обладал тайной гармонии. Адонираму — поклонение, Адонираму — деньги, Адонираму — внимание и почет от премудрого царя Соломона… И встали между Адонирамом и мастерами зависть. Зависть — родная сестра ненависти. И было решено, похитить тайну Адонирама… Безумцы!.. Разве можно похитить талант, украсть или отнять у гения его искусство? Можно отнять у Шаляпина его голос и гений его перевоплощения? Можно похитить у Рафаэля четкость его рисунка и воздушность его красок? У Пушкина гармонию стиха и остроту мысли?.. Я много думал об этой ужасной истории, и я вижу ее. Душная иерусалимская летняя ночь… Запах красной пыли, благоухание Саронских роз и лилий, вонь чеснока и пригорелого бараньего сала, вонь людской толпы рабочих, идущих с работ. Я вижу, как, закутавшись в белый плащ, Адонирам медленно идет с постройки, погруженный в дальнейшие расчеты. За воротами его ожидая нарядно поседланный осел. Дома ждет его пиршество и на нем наложницы… У выхода, в темноте ночи, приступили к нему мастера. «Адонирам, скажи нам тайну гармонии»!.. «Адонирам, передай нам золотой треугольник с таинственным именем, которым ты безошибочно угадываешь пропорции»!.. Перед Адонирамом Вооз, Иоаким, Иегова и с ними толпа возбужденных распропагандированных «товарищей»! Адонирам молчит, он ускоряет шаги, наконец, он бежит к колодцу, чтобы бросить туда свой золотой магический треугольник. Товарищи ударяют Адонирама молотком по голове. Обливаясь кровью, Адонирям поворачивает и спешит к северным воротам храма. Но и там засада товарищей. Адонирама ранят киркой. Он падает и ползет вдоль стены, товарищи бегут за ним, но не смеют схватить его. Адонирам у колодца… Он выхватывает из-под плаща треугольник. В темноте ночи блестит на мгновение золото и безшумно скрывается в колодце без дна… «А-а-ааах!», — раздается в толпе. Адонирам бежит из последних сил к восточным воротам храма: там спасение. Но у ворот осмелевшие товарищи схватывают Адонирама и циркулем поражают его на смерть…

Пижурин выпил вино, тяжело вздохнул и надушенным платком стер со лба проступивший пот:

— Легенда, — сказал он, — а вот вижу все, как это было, вижу своими незрячими глазами, как кошмарный сон, преследует она меня и ночью во сне, и наяву днем. Какая страшная, невыразимая словами тишина настала после убийства Адонирама… Поздняя, ущербная луна показалась холмами Иерусалима и выплыла на черное небо. Сильнее стал запах роз и лилий, слышнее рокот вод, несущихся с гор потоков. В толпе товарищей тишина. Молча копают землю, хоронят Адонирама. Никто не должен знать, что случилось… Присыпали и притоптали землю… Разошлись… Гармония ушла с земли. Настало утро. Закопошились рабочие на постройке. Под опахалами из страусовых перьев, в пурпуровой мантии, несомый рослыми черными рабами, подарком Царицы Юга, явился на постройку Соломон. «Где Адонирам?». — Никто не отвечает. Молчание кругом. Усердно меряют «локти», отсчитывают кирпичи, стучат лопатки с известкой. «Где Адонирам?».

Никто не знает… И так проходят дни… Адонирама нет. Утеряно магическое слово, источник гармонии. Работа не клеится, некому направить ее. Соломон прозревает истину. Он идет искать Адонирама. В руках у Царя сухая ветка мимозы… За Соломоном идут товарищи. Тихо кругом. Условились, что первое слово, которое кем-нибудь будет произнесено, когда найдут Адонирама, заменит магическое слово «иегова». Знойный день. Солнце нестерпимо печет. Раскалена красная почва. Соломон останавливается у восточных ворот. Здесь земля почему-то рыхлая, не слежавшаяся. Соломон втыкает шершавую, серую ветку мимозы. Все с ужасом видят, как серые комочки листьев шевелятся, распускаются, и ветка мимозы оживает и зеленеет. Молча, знаком, показывает Соломон, чтобы тут копали. С тихим шорохом сыпется земля. В знойный воздух ползет из нее отвратительный, одуряющий запах трупа. Из-под земли показывается белый плащ и мертвая рука. Один из мастеров схватывает за руку, чтобы вытащить из земли Адонирама… Мясо сползает с костей. В ужасе, кричит кто-то:

— Мак-бенах!..

— Тело сходить с кости!..

XX

Мак-бенах, — медлительно и тихо повторил Пижурин. — Вы понимаете, в этом весь ужас смерти. Разложение тела. Моего тела, которое мне дороже всего, уничтожение моего огромного «я»…

— Но вы не будете же это чувствовать.

— Вы знаете это?.. Почему вы знаете?.. Теперь сжигают. Что хуже, не знаю. Поймите, меня: все умерло, стало нечувствительным, а мозг еще не умер. Он только на время уснул, и вот, проснулся. Он слышит, как над головою стучат по гробовой доске комья земли, все глуше и глуше, и наступает тишина. Страшная, последняя, гробовая тишина. Тишина могилы. И вот, мозг начинает передавать ощущение гниения вашего тела. Сползают с пальцев ногти, мясо мокнет, вязнет, распадается, кости расходятся. А мозг живет, чувствует, думает, ждет!.. Или… Это ожидание в гробу. Кончились речи приятелей, медленно и плавно опустился гроб в провал. Вы в гробу, вы ждете очереди. И вот, загрохотала под вами металлическая тележка, и повезла гроб с телом в печь. Теперь не сжигают огнем. Теперь вы попадаете в пространство, где такая страшная температура, что все испаряется…

— Ну, тогда испарится и ваш мозг…

— Да, и мозг. Но этот момент… Ужасно… Да, что-то есть в смерти непостижимо страшное, непереносимое… Одна богатая американка, — я понимаю ее, хотя ее и считали полоумной, — завещала громадные деньги, чтобы ее не хоронили в могиле и не сжигали, но устроили прекрасный склеп, как жилую комнату, с водой и освещением, богато обставленный, для жилья одного человека, и там положили ее в хрустальном гробу. Американка оставила особую сумму денег, чтобы нанять человека, который должен был жить в этом склепе, вместе с нею. Ему должны были приносить пищу и все необходимое, но он должен был оставаться один с нею, или, вернее, с ее трупом. И… такого человека не нашли…

— Обратились бы к Русским безработным, наверно, нашелся бы такой отчаянный человек, — сказал Акантов.

— Да, были… Но, представьте себе, больше одной ночи не выдерживали.

— Но это, значит, противоречит тому, что вы сказали. Значить, есть что-то за гробом.

— Напротив, именно ничего нет, и страшна была эта неподвижно лежащая в гробу покойница, в которой тихо совершался процесс разрушения.

— Это напоминает мне повесть «Вий», которую я в детстве, когда еще читал такие вещи, прочитал…

— Да… Но там все-таки было менее страшно. Там была нечистая сила, там был «Вий», а тут… Мак-бенах!..

Только теперь Пижурин заметил, что темнота и ночь надвигается. Он забеспокоился:

— Что это? — в тревоге сказал он. — Ночь?.. Темнеет!.. Позовите моет шофера.

Но, едва Акантов встал, Пижурин испуганно закричал:

— Нет!.. Нет!.. Я боюсь быть один в темной комнате. Я же почти ничего не вижу. Это, как в гробу… Проводите меня вниз и зажгите огонь. Помогите мне встать…

Акантов вывел Пижурина из квартиры. Рослый шофер усадил хозяина в машину.

Странное дело: не убеждения всегда красноречивого Галганова, не мягкая, деликатная, философская речь Маневича, но именно холодный, бездушный материализм Пижурина, сломили Акантова. Все три приходили к Акантову почти ежедневно, то поодиночке, то вдвоем, то все три вместе. У Акантова постепенно сложилось убеждение, что, и правда, с большевиками нужно бороться их же оружием, оружием силы и расчетливой работы. Материализму коммунизма противопоставить материализм масонства. И, может быть, «мерзавцы», как сам себя аттестовал Пижурин, именно и будут полезны в такой борьбе. Воля Акантова была сломлена.

Мак-бенах!..

Плоть разрушается, а что касается души, то ее просто нет. Довольно иллюзий, мистицизма, слепой веры в Божие милосердие, молитв и земных поклонов; нужно просто стать на борьбу, приняться за холодную и расчетливую работу разрушения коммунизма. И работать, отбросив брезгливость, с масонами.