МИСТИКА, ИДЕАЛЫ И ПОЭЗИЯ РУССКОГО САМОДЕРЖАВИЯ

Глава I

Мистика русского самодержавия

Мистический элемент в науке, искусстве и истории. — Четверостишие Тютчева и его разбор. — Слова Штрауса. — Кажущаяся парадоксальность монархических начал. — Мистика русского самодержавия в связи с его религиоз­ными основами.

 

Все, все великое, священное земли имеет мистическую сторону. Мистика составляет принадлежность не только каж­дой религии, не только таинств, но и науки. Пытливая мысль человека, старающаяся разрешить все «проклятые вопросы», в конце концов неминуемо приходит к вопросу о начале всех на­чал, к задаче, которая не дается ни умозрительному, ни опыт­ному знанию. Огюст Конт верно подметил, что законы есте­ствознания объясняют только, как происходят те или другие явления, но они не объясняют, почему эти явления происходят так, а не иначе. Таким образом, и у естествознания есть своя мистика — тем более она есть в искусстве. Пушкин в целом ряде стихотворений выразил удивление перед творческой си­лой, орудием которой он себя считал. Называя вдохновение священной жертвой, а себя избранником Неба, он прибегал не к риторическим прикрасам, а выражал свое убеждение. Твор­чество представлялось Пушкину чем-то мистическим. Чар­скому, пораженному импровизацией заезжего итальянца, тот говорит: «Всякий талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и вы­водит его на свет резцом и молотом, раздробляя его оболоч­ку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами, размеренная стройными, однообразными стопами? Никто, кроме самого импровизатора, не может по­нять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между соб­ственным вдохновением и чуждой внешней волей; тщетно я сам захотел бы это разъяснить». Нечто подобное можно ска­зать об исторических событиях и о государственных учрежде­ниях. История есть своего рода теофания. В судьбах народов сказывается воля и цели Провидения. Слова Гамлета: «Есть Божество, ведущее нас к цели» — с полным основанием можно применить к истории. Цель, к которой ведет Бог Россию и все человечество, неизвестна. История, если смотреть на нее без материалистических предрассудков, окажется исполненной мистики. Много мистического и в нашем самодержавии.

Известно четверостишие Тютчева:

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.

В этом глубоком по мысли четверостишии наряду с прав­дой есть и некоторая односторонность. Россию, конечно, впол­не могут понимать только русские люди, живущие ее горем и радостями. Но мы, русские люди, должны не только понимать свою родину, но и верить в нее; однако из этого не следует, что в нее можно только верить. В Россию должны были только верить наши предки, пока еще не существовало русской исто­рической науки, пока еще не существовало русского самосо­знания, возведенного в систему. Но во времена Тютчева в Рос­сию уже можно было не только верить, но и обосновать веру в нее на твердых научно-философских данных и обобщениях. Тем более в наше время русское национальное самосознание должно опираться не на одну веру в великое будущее нашей родины, но и на ясное понимание как ее минувших судеб, так и ее особенностей. Тем не менее и теперь можно сказать, что

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить…

Дело в том, что одним умом России нельзя понять. Россия представляет такое колоссальное явление, что для всесторон­него уразумения ее мало ума и науки, а нужно и искусство и воображение. Вера в Россию, как и любовь к ней, должны и мо­гут быть основаны на разумных основаниях, но они находят у каждого русского опору и в безотчетном, инстинктивном чув­стве, опоэтизированном нашими писателями, художниками, композиторами, живописцами, ваятелями, зодчими и т. д.

Что сказал Тютчев о России, он с полным убеждением мог бы сказать и о русском самодержавии. Наши оговорки, сделанные только что относительно четверостишия Тютчева, могут быть всецело отнесены и к русскому самодержавию. Са­модержавие нужно понимать, но в него должно и верить, ибо одним умом его нельзя обнять, да и аршином общим его нельзя измерить. В русском самодержавии есть много мистического, но и мистика его должна быть, насколько возможно, выяснена только русским политическим самосознанием.

Рационалист Штраус, которого уж, конечно, никто не впра­ве был обвинять ни в религиозном, ни в политическом мистициз­ме, в 1872 году в книге «Der alte und der neue Glaube» указывал на мистическую сторону монархических начал как на великий со­блазн для антимонархистов, как на всегдашний предлог для них требовать замены монархического режима республиканским и уверять, что монархии, желающие спастись от крушения, долж­ны окружить себя республиканскими учреждениями.

Перечислив слабые стороны режима и культуры Швей­царии и Северо-Американских Соединенных Штатов, Штра­ус говорит:

«На нас, немцев, умственное развитие этих республик производит впечатление чего-то грубо реалистического и прозаически-тощего; попадая в их атмосферу, чувствуешь, что нам недостает того тончайшего духовного воздуха, кото­рым мы дышим в нашем Отечестве; да, сверх того, мы нахо­дим, что в Северной Америке воздух заражен таким гниени­ем господствующих классов, подобное которому встречается только в самых запущенных частях Европы. И так как мы убеждены, что эти недостатки находятся в тесной связи, кроме отсутствия национальности, с сущностью республиканской государственной формы, то мы далеко не можем признать за нею несомненное превосходство над монархическою.

Нельзя не признать, конечно, одного: устройство ре­спублики, даже большой, проще, понятнее, чем устройство хорошо организованной монархии. Союзное управление Швейцарии, не говоря уж об отдельных кантонах, относится к английскому управлению, как речная мельница к паровой машине, как вальс или песня к фуге или симфонии. В монар­хии есть что-то загадочное, даже, по-видимому, несообраз­ное; но именно в этом и заключается тайна ее превосходства. Всякое таинство кажется нелепостью; и, однако же, таинство непременно есть во всем, что глубоко и в жизни, и в науке, и в государстве.

То, что слепой случай рождения должен возвышать одного человека над всеми другими, делать его распорядите­лем судьбы миллионов; что этот один, несмотря на возмож­ную случайность ограниченных умственных сил или дурно­го характера, должен быть владыкою, а множество других, гораздо лучших и разумнейших, — его подданными; что его семья и его дети должны высоко стать над другими, — все это нетрудно находить странным, несправедливым, несо­гласным с коренным равенством всех людей. Чтобы порицать все это, не нужно большого ума, почему речи такого рода и составляли всегда любимое поприще демократической глу­пости. Гораздо больше терпения, самоотречения, глубокого внимания и проницательности требуется, чтобы понять, что превосходство монархии заключается в положении одно­го человека на такой высоте, на которой его не захватывает борьба интересов и партий, ибо он изъят от всякого сомнения в своем полномочии, от всякой смены, кроме естественной, производимой смертью; но и в этом случае он заменяется без выбора и борьбы преемником, наперед определяемым тоже естественными отношениями. Менее видимо с первого взгля­да, что именно на этом основываются крепость, благотвор­ность, несравненное превосходство монархии. И однако же, только монархия предохраняет государство от потрясений и язв, неразлучных с повторяющейся через два-три года сменой правящих лиц в государстве. В особенности ход дел при вы­боре североамериканского президента, неизбежные подкупы, необходимость награждать потом своих пособников местами и затем смотреть сквозь пальцы на их службу, проистекаю­щая отсюда продажность и испорченность именно управляю­щих классов — все эти глубоко коренящиеся болезни про­славленной образцовой республики так резко выступили на свет в последние годы, что стремление немецких клубных ораторов, публицистов и поэтов искать этических идеалов по ту сторону Атлантического океана несколько охладело». (Страхов. Борьба с Западом. Т. 1. С. 336.)

Действительно, для человека, зараженного республи­канскими и демократическими предрассудками, устройство монархии, которая непредубежденным умам всех народов всегда представлялась наиболее естественной, наиболее про­стой и наиболее понятной формой правления, должно казать­ся воплощенным абсурдом. Но и беспристрастный исследо­ватель не может не согласиться, что монархический принцип заключает в себе много таинственного, много такого, что может быть понято и оценено надлежащим образом только путем пытливых размышлений и пристального изучения истории. Беспрекословное повиновение миллионов одному человеку и их преданность монарху представляет явление настолько поразительное, что его нельзя объяснить никакой «хитрой механикой». Неограниченная монархия вообще и русское самодержавие в частности не могут не казаться делом сверхъестественным, которое удовлетворительно объясняет­ся только участием Провидения в судьбах народов. Историк и мыслитель, старающийся найти последовательность между событиями и указать связь, существующую между учреж­дениями и той почвой, на которой они возникают, не вправе отрицать Бога в истории. Объективная наука, не желающая впадать в произвольные измышления и подкреплять их ссыл­ками на случайности, не может идти вразрез с христианским учением о Промысле. Бог управляет всем миром, Бог управ­ляет всеми людьми, и, следовательно, Бог управляет и жиз­нью народов. Для верующего христианина поэтому не может быть никакого сомнения, что монархи избираются и постав­ляются Самим Богом. При этом само собою разумеется, что и русское самодержавие зародилось, окрепло и наложило свой отпечаток на весь русский быт

Не без воли Бога тайной.

Могущество русских монархов и монархический дух русского народа всегда будут для верующих иметь значение веского довода, указывающего на проявление воли Божией в истории России.

Государственное устройство, имеющее религиозную основу, не может не иметь мистического оттенка: его имеет и русское самодержавие, ибо оно построено на убеждении, что Император и Самодержец Всероссийский — Помазанник Бо­жий, что Он получил власть от Бога, что Он Монарх Божиею милостию, что сердце Его в руце Божией.

Мистика русского самодержавия всецело вытекает из учения Православной Церкви о власти и из народных воззре­ний на Царя как на «Божьего пристава».

Русский монархизм, как народное чувство и народный инстинкт, коренится в той глубокой и таинственной области бессознательного, которое дает начало и опору всем великим проявлениям человеческого духа.

Здесь-то и заключается одна из мистических сторон рус­ского самодержавия.

 

Глава II

Идеалы русского самодержавия

Значение идеалов вообще и политических идеалов в част­ности. — Идеалы русских самодержцев в связи с идеалами удельно-вечевого периода русской истории. — Политиче­ское учение Иоанна Грозного по его переписке с Курбским и завещанию детям. — Нераздельность Веры, Царя и Отечества с точки зрения Петра Великого. — Письмо Петра II от 7 мая 1827 года. — Манифест Екатерины II от 6 июля 1762 года. — Чин Священного Коронования Императоров и Самодержцев Всероссийских. — Акты на­стоящего царствования, в которых отразились идеалы самодержавия. — Царь и Правда.

 

Деятельность людей и народов определяется их идеала­ми. Идеалы не всегда достигаются и могут быть достигнуты, но они служат для отдельных лиц и целых государств путе­водными звездами. Они служат путеводными звездами и для каждой формы правления, сложившейся при тех или других исторических условиях. Для того чтобы понять дух русского самодержавия, необходимо поэтому знать идеалы, к которым оно стремилось и стремится, — идеалы, которые составляли и составляют его движущее начало.

Эти идеалы лучезарно прекрасны, возвышенны и благо­родны. Поэтому-то они и имеют для русского народа такую притягательную силу. Основные идеалы русских самодерж­цев — те самые, которые воодушевляли просветителя России Святого Владимира, «страдальца за землю Русскую», Владими­ра Мономаха и «солнце земли Русской» Александра Невского.

«А Иоанн Грозный?» — скажут нам. Но и об идеалах Грозного можно сказать то же самое, что было только что ска­зано об идеалах русских царей и императоров.

При изучении «Посланий Грозного к Курбскому» пре­жде всего бросается в глаза взгляд Иоанна на происхождение царской власти. Он смотрел на себя как на Помазанника и за­конного наследника «победоносной хоругви и Креста Честна­го», данных Богом Императору Константину и всем «право­славным царям и содержателям Православия». Божественное происхождение царской власти и ее религиозное оправдание составляют краеугольный камень политического учения Ио­анна Грозного. Его первое послание начинается словами: «Бог наш Троица, Иже прежде век сый, ныне есть, Отец и Сын и Святый Дух, им же Царие царствуют и сильнии пишут прав­ду» (Притч 8:15). Убеждением, что цари царствуют Богом и Бо­гом же узаконяют правду, проникнуты оба послания Грозно­го к Курбскому. Он с благоговением говорил о своем царском служении, ибо смотрел на себя прежде всего как на христиан­ского государя (Сказания князя Курбского. Изд. Н. Устрялова. 1833. Т. II. С. 20), как на государя Божией Земли (II, 90) или, как выражается Курбский, Святорусской земли. Указав на пре­емственную связь всех православных царей и «содержателей» Православия, он относит происхождение своего «скипетро­держания» к той эпохе, когда «искра благочестия» дошла на­конец из Византии до России. Он говорит, что «православное, истинное, христианское самодержавство» началось в русском царстве Божиим изволением от «Великого Князя Владимира, просветившего всю Русскую землю святым крещением», и от «Великого Царя» Владимира Мономаха, воспринявшего от греков высокодостойнейшую честь, и от «Великого Государя» Александра Невского, одержавшего победу над безбожными немцами, и от «Великого Государя» Дмитрия, одержавшего «за Доном великую победу над безбожными агарянами». Да­лее Грозный вспоминает «мстителя неправдам», своего деда Иоанна III, и «обретателя прародительских земель», отца свое­го Василия III, а потом, переходя к себе и как бы делая вывод из своих исторических справок, прибавляет, что «самодержав­ство» досталось ему «Божиим изволением и благословением родителей и прародителей». Иоанн Грозный смотрит преиму­щественно с религиозной точки зрения и на свое «самодержав­ство», и на свои права, и на обязанности своих подданных. Вот почему в его посланиях на каждом шагу делаются ссылки на Священное Писание и на ветхозаветную историю, чередую­щиеся со ссылками на историю Византии.

Тот резкий тон, который употребляет местами Иоанн Грозный с князем Курбским, называя его холопом, а своих под­данных — рабами, неоднократно подавал повод некоторым из наших историков утверждать, что Грозный относился к народу с точки зрения деспота, взирающего на подданных как на свое «быдло». Ничего подобного не было в действительности, и в этом легко убедиться, если вникнуть внимательно в переписку Иоанна с Курбским и строить свои выводы не только на тех ме­стах, в которых Грозный под влиянием гнева и оскорбленного чувства своего достоинства старается унизить Курбского, но и на всех других местах, где Иоанн высказывает свой взгляд на подвластных и отданных ему «в работу людей».

Взгляд свой на подданных Иоанн Грозный выразил еще в начале своего царствования в знаменитой речи, произне­сенной с Лобного места ко всех чинов людям, собранным в Москву. Начало этой речи показывает нам, как смотрели мо­сковские государи на своих подданных. «Люди Божие и нам дарованные Богом! молю вашу верность и к нам любовь!» Вот какими словами начал Иоанн Грозный свое всенародное по­каяние и торжественный обет принять бразды правления в свои руки. Иоанн твердо помнил, что люди, «дарованные ему Богом», были прежде всего Божиими людьми, и смотрел на свои отношения к ним не как на отношения тирана к пода­вленным рабам, а как на отношения, в основе которых долж­ны были лежать верность и любовь. Как трогательно звучали для слушателей Иоанна эти задушевные, исполненные крото­сти и смирения слова: «Молю вашу верность и к нам любовь»! Иоанн, уподобляя подданных своим рабам, вместе с тем тре­бовал от них сыновнего послушания, а себя сравнивал с их отцом. В его политическом учении патриархальные воззрения играют не последнюю роль. Он называл подданных рабами, не придавая этому слову оскорбительного оттенка, а желая только оттенить полноту своей власти.

Переписка Курбского с Грозным вполне подтверждает все сказанное. Она доказывает, что Грозный желал иметь в подданных не запуганных и бессловесных рабов, а доблестных патриотов, сознательно и самоотверженно преданных Царю и Отечеству, — не таких рабов, которые делают все из страха, а таких рабов, каким был хотя бы библейский раб Авраама, пре­данный своему господину и пользовавшийся его неограничен­ным доверием и любовью.

Для правильного понимания политических идеалов и по­литических убеждений Иоанна Грозного нужно иметь в виду не только его переписку с Курбским, но и его завещание детям. В этом завещании, впервые напечатанном в примечаниях к де­сятому тому «Истории государства Российского» Карамзина, находим несколько политических наставлений и афоризмов, проникнутых глубокою, истинно христианской мудростью и показывающих, какое возвышенное понятие имел Грозный о задачах и значении самодержавия.

«Знайте Православную веру, — учил он своих сыно­вей, — крепко за нее страждите и до смерти; а сами живите в любви, — а воинству, поелико возможно, навыкните. А как людей держати и жаловати, и от них беречися, и во всем их умети к себе присвоивати, и вы бы тому навыкли же. Всяко­му делу навыкайте, и Божественному, и священническому, и иноческому, и ратному, и судейскому, и житейскому всякому обиходу, и как которые чины ведутся здесь и в иных госу­дарствах… как кто живет, и как кому пригоже быти: тому бы есте всему научены были, ино вам люди не указывают, а вы станете людям указывать. И хотя по грехом что и на ярость приидет в междоусобных бранях, и вы бы, дети мои, твори­ли правду по Апостолу Господню, и равнение давайте рабом своим, послабляюще прещения… во всяких опалах и казнях, как где возможно по разсуждению… яко долготерпения ради от Господа милость приимите, яко инде речено есть: подо­бает убо Царю три сия вещи имети: яко Богу не гневатися и яко смертну, не возноситися, и долготерпеливу быти к со­грешающим».

Вот как смотрел Иоанн Грозный на обязанности цар­ской власти! Какой политический мыслитель не подписал­ся бы обеими руками под его мудрыми и прекрасными сло­вами? Не гордость, не произвол, не своекорыстие, не суровое и презрительное отношение к народу внушал Иоанн Грозный своим детям, а чисто христианские воззрения на власть и ее призвание. Он считал главными добродетелями царей нрав­ственную выдержку, чувство справедливости, отсутствие за­носчивости, правительственный такт и разумное, спокойное отношение к человеческим слабостям и прегрешениям. Не беспечальную жизнь, а неустанный труд и неусыпные заботы о благе Церкви и государства заповедал Иоанн Грозный своим сыновьям. Настаивая на том, что цари должны быть царями не только по названию, но и на самом деле, Иоанн Грозный считал для них необходимыми обширные и разносторонние познания, обширный и разносторонний правительственный опыт и поэтому советовал своим детям прежде всего учиться, учиться и учиться, чтобы освоиться со всеми сторонами го­сударственной деятельности и знать нужды страны и народа. Нельзя не отметить при этом, чего Иоанн Грозный требовал от русских царей; он настаивал на необходимости не только изучения быта, порядков и потребностей Московского госу­дарства, но и основательного знакомства с бытом и порядка­ми иноземных государств. Недаром Петр Великий смотрел на Иоанна Грозного как на своего предшественника и отзывался о нем с уважением и сочувствием.

Иоанн Грозный, как видно из его переписки с Курбским, считал себя ответственным не только за свои личные прегре­шения, но и за прегрешения своих подданных, если он имел возможность их предупредить.

На политических идеалах Грозного необходимо было остановиться с особенной подробностью для того, чтобы по­казать, что даже у Иоанна Васильевича, исстрадавшаяся и бур­ная душа которого так часто искажалась и перетолковывалась историками, драматургами, романистами, живописцами и скульпторами, принимавшими без достаточной проверки известия таких людей, как изменник Курбский и перебежчики Таубе и Крузе, были идеально-возвышенные воззрения на са­модержавие. Но ведь дела Иоанна резко расходились с его идеа­лами, скажут нам. Во-первых, не все дела Иоанна расходились с его идеалами (он совершил много великого и прекрасного); а во-вторых, теперь идет речь не о подвигах и заслугах русского самодержавия, но о его идеалах, которые, конечно, не могли и не могут не отражаться на деятельности русских монархов; они отражались и на некоторых делах Грозного. Например, на его всенародном покаянии, на созвании Стоглавого собора, на его Судебнике, на покорении Казани, на поддержке, оказанной Ермаку, на любви к образованности, на желании сблизить Мо­сковское государство с Западом, на стремлении к морю и т. д.

Если политические идеалы были прекрасны даже у Ио­анна Грозного, то само собою разумеется, что они были пре­красны у царей и императоров, жизнь которых не шла вразлад с их убеждениями и словами.

Идеалы русских государей петербургского периода на­шей истории можно изучать по многим источникам и, между прочим, из всенародных манифестов, намечавших прави­тельственную программу; из чина Священного коронования, составляющего плод совместного труда наших монархов и наших архипастырей, а также вообще из молений, возноси­мых в русских православных храмах об Императоре и Само­держце Всероссийском.

Кому не известны прекрасные слова, вошедшие в приказ Петра Великого, данный в день Полтавской битвы?

«Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за Православную нашу веру и Церковь!»

Вот как смотрел наш первый Император на свои интере­сы! Он отождествлял их с интересами народа и с уважением к его святыням. С такой же точки зрения смотрели на себя все его преемники.

Император Петр II 7 мая 1727 года немедленно вслед за восшествием на престол написал своей сестре, Великой Княж­не Наталье Алексеевне, следующее письмо: «Богу угодно было назначить меня в столь юных летах Государем Российским. Первым долгом моим будет приобресть славу доброго монар­ха и управлять народом моим справедливо и богобоязненно. Я буду стараться покровительствовать и помогать несчастным; буду оказывать пособие бедным; внимать гласу невинно угне­тенных и, следуя примеру императора Веспасиана, никого с печалью не отпускать от себя».

Сам ли Петр II написал это письмо или оно ему было внушено кем-нибудь (Остерманом, например) — во всяком случае оно было навеяно духом нашего самодержавия и сжа­то формулировало все то, что говорилось при короновании русских государей в речах, к ним обращенных, митрополита­ми и патриархами.

В Манифесте Императрицы Екатерины II от 6 июля 1762 года говорится, что она «наиторжественнейше обещала просить Бога денно и нощно, да поможет подняти скипетр в соблюдение Православного Закона, в укрепление и защище­ние любезного Отечества, в сохранение правосудия, в иско­ренение зла и всяких неправд и утеснений и, наконец, чтобы узаконить такие государственные установления, по кото­рым бы правительство любезного Отечества в своей силе и надлежащих границах течение свое имело так, чтобы каждое государственное место имело свои пределы и законы к со­блюдению доброго во всем порядка».

Выражая свой политический идеал в немногих словах, Екатерина II в Манифесте от 14 декабря 1766 года говорила: «Наше первое желание есть видети наш народ счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастие и довольствие может на сей земле простираться».

Екатерина II не раз упоминала в устных беседах и в торжественных обращениях к народу о своей материнской любви к нему и о своих матерних о нем попечениях. То же самое делали и другие императрицы-самодержицы. Народ не удивлялся тому, ибо издавна привык к выражениям царь-батюшка и матушка-царица.

По чину Священного коронования Императоров и Само­держцев Всероссийских первенствующий архиерей читает три чудные молитвы. Две первые из них предшествуют коронова­нию, а последняя, благодарственная, следует за ним.

Первая молитва: «Господи Боже наш, Царю царствую­щих и Господи господствующих, иже чрез Самуила пророка избравый раба Твоего Давида, и помазавый его во царя над людом Твоим Израилем: Сам и ныне услыши моление нас, недостойных, и призри от святаго жилища Твоего, и Вернаго Раба Твоего Великаго Государя, Его же благоволил eси поста­вити Императора над языком Твоим, притяжанным честною Кровию Единороднаго Твоего Сына, помазати удостой елеом радования, одей Его силою с высоты, наложи на главу Его венец от камене честнаго и даруй Ему долготу дней, даждь в десницу Его скипетр спасения, посади Его на престоле прав­ды, огради Его всеоружием Святаго Твоего Духа, укрепи Его мышцу, смири пред ним вся варварские языки, хотящие бра­ни, всей в сердце Его страх Твой, и к послушным сострада­ние, соблюди Его в непорочней вере, покажи Его известнаго хранителя святыни Твоея кафолическия Церкви догматов, да судит люди Твоя в правде и нищая Твои в суде, спасет сыны убогих, и наследник будет небеснаго Твоего царствия. Яко Твоя держава, и Твое есть царство и сила во веки веков».

Вторая молитва: «Тебе единому Царю человеков, под­клони выю с нами, Благочестивейший Государь, Ему же зем­ное царство от Тебе вверено: и молимся Тебе, Владыко всех, сохрани Его под кровом Твоим, укрепи Его царство, благо­угодная Тебе деяти всегда Его удостой, возсияй во днех Его правду и множество мира, да в тихости Его кроткое и без­молвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте. Ты бо еси Царь мира, и Спас душ и телес наших, и Тебе славу возсылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков».

А вот существенная часть третьей молитвы, произноси­мой первенствующим архиереем, как и две предшествующие, от лица всего народа:

«Се изобильно исполняеши веселия и радости сердца наша, оправдав над нами царствовати возлюбленнаго Тобою Раба Твоего, Благочестивейшаго, Самодержавнейшаго, Вели­каго Государя нашего, Императора всея России: умудри убо и настави Его непоползновенно проходити великое сие к Тебе служение; даруй Ему разум и премудрость, во еже судити людем Твоим в правду, и Твое сие достояние в тишине и без печали сохранити. Покажи Его врагом победительна, злодеем страшна, добрым милостива и благонадежна; согрей сердце Его к призрению нищих, ко приятию странным, к заступлению нападствуемых. Подчиненные же Ему правительства управляя на путь истины и правды и от лицемерия и мздоимства отра­жая, и вся от Тебе державе Его врученныя люди в нелицемер­ной содержа верности, сотвори Его отца о чадех веселящагося, и да удивиши милости Твоя на нас».

Еще яснее выражаются идеалы русского самодержавия в молитве, которая при короновании читается вслух с коленопреклонением Императором и Самодержцем Всероссийским:

«Господи Боже отцев и Царю царствующих, сотворивый вся словом Твоим и премудростию Твоею устроивый челове­ка, да управляет мир в преподобии и правде! Ты избрал мя еси Царя и Судию людем Твоим. Исповедую неизследимое Твое о Мне смотрение и, благодаря, Величеству Твоему, покланяюся. Ты же, Владыко и Господи Мой, настави Мя в деле, на неже по­слал Мя еси, вразуми и управи Мя в великом служении сем. Да будет со мною приседящая Престолу Твоему премудрость. Пос­ли ю с небес Святых Твоих, да разумею, что есть угодно пред очима Твоима и что есть право в заповедех Твоих. Буди сердце Мое в руку Твоею, еже вся устроити к пользе врученных Мне людей и к славе Твоей, яко да и в день суда Твоего непостыдно воздам Тебе слово, милостию и щедротами Единороднаго Сына Твоего, с Ним же благословен еси со Пресвятым и Благим, и Животворящим Твоим Духом, во веки веков, аминь».

О возвышенности и чистоте идеалов русского самодержа­вия, торжественно возвещаемых и подтверждаемых из царство­вания в царствование в течение веков, не может быть двух мне­ний. Эти идеалы сводятся к исповеданию Православия, к защите Церкви, к любви к народу, к попечениям о его благе, к социаль­ной справедливости, к поддержанию порядка, к насаждению об­разованности, к поддержанию всякого доброго начинания.

На народное благо как на движущее начало самодержав­ной власти было указано и в Манифесте Императора Алексан­дра III от 29 апреля 1881 года и в Речи Императора Николая II, произнесенной 17 января 1895 года в Николаевской зале Зимне­го дворца к депутациям, прибывшим для принесения поздрав­лений их Императорским Величествам Государю Императору и Государыне Императрице по случаю Их бракосочетания.

Посвящая все свои силы на благо народа, русские монар­хи в его же интересах утверждают и сохраняют самодержав­ную власть от всяких на нее поползновений.

Этим и определяются идеалы русского самодержавия.

Сошлемся еще на некоторые исторические факты недавнего прошлого, имеющие важное значение в деле выяснения той пу­теводной звезды, которой направляется русское самодержавие.

В одобрение правил, выработанных Святейшим Синодом для руководства при рассмотрении и решении вероисповедных дел о бывших греко-униатах Холмско-Варшавской епархии, Государем Императором были собственноручно начертаны в 1898 году следующие слова:

«Поляки безвозбранно да чтут Господа Бога по латинско­му обряду, русские же люди искони были и будут православ­ными и вместе с Царем своим и Царицей выше всего чтут и любят родную Православную Церковь».

9 апреля 1900 года, в первый день праздника Пасхи, был дан на имя московского генерал-губернатора Великого Князя Сергея Александровича следующий рескрипт:

«Ваше Императорское Высочество! Горячее желание Мое и Государыни Императрицы Александры Феодоровны про­вести с детьми Нашими дни Страстной недели, удостоиться приобщения Святых Тайн и встретить Праздник Праздников в Москве, среди величайших Святынь, под сенью многовеково­го Кремля, милостию Божиею осуществилось.

Здесь, где нетленно почивают угодившие Богу Святи­тели, среди гробниц венценосных собирателей и строителей земли Русской, в колыбели самодержавия, усиленно возносят­ся молитвы к Царю царствующих, и тихая радость наполняет душу в общении с притекающими в храмы верными чадами нашей возлюбленной Церкви.

Да услышит Господь эти молитвы, да подкрепит ве­рующих, да удержит колеблющихся, да воссоединит оттор­гнувшихся и да благословит Российскую державу, прочно покоющуюся на незыблемой истине Православия, свято хра­нящего вселенскую правду любви и мира.

В молитвенном соединении с Моим народом я почерпаю новые силы на служение России для ее блага и славы, и Мне отрадно именно сегодня выразить Вашему Императорскому Высочеству и через Вас дорогой Мне Москве одушевляющие Меня чувства. Христос Воскресе!»

В тот же день был дан высочайший рескрипт на имя ми­трополита Московского Владимира. Напоминаем первую по­ловину его:

«Благолепие служения в Неделю Ваий в первопрестоль­ном Всероссийском храме, Московском Большом Успенском соборе, величавая красота древних напевов в умилительном исполнении синодальным, бывшим патриаршим, хором и пе­режитые Нами в Московском Кремле дни Страстной Седмицы навсегда оставят в Нас неизгладимую по себе память».

Итак, идеалы русского самодержавия, идеалы всего того, что оно творит в области внутренней и внешней полити­ки, сводятся к созданию истинно христианской монархии и к утверждению христианских начал в жизни государственной, общественной и семейной в духе Вселенской Правды, Мира и Любви. То, что написал Тютчев о Царе и о Правде в 1870 году, не утратит своего значения, доколе будет существовать рус­ское самодержавие:

Хотя б она сошла с лица земного –

В душе Царей для правды есть приют.

Кто не слыхал торжественного слова?

Века векам его передают.

О, этот век, воспитанный в крамолах,

Век без души, с озлобленным умом,

На площадях, в палатах, на престолах —

Везде он правды личным стал врагом!

Но есть еще один приют державный,

Для Правды есть один святой алтарь:

В твоей душе он, Царь наш православный.

Наш благодушный, честный Русский Царь!

Так думает и народ. «Где Царь, там и правда», — говорит русская пословица. То же самое начинают сознавать ныне и на Западе, припоминая внешнюю политику Императора Алексан­дра IIIи его Преемника, по чьей инициативе была созвана Га­агская конференция.

 

Глава III

Поэзия русского самодержавия

Поэзия и монархизм. — Русское искусство и самодержа­вие. — «Жизнь за Царя» Глинки. — Музыка П. И. Чай­ковского. — Русское самодержавие и русская художествен­ная литература. — Поэтические моменты в истории царской власти. — Грандиозность ее целей и деяний. — Поэтические воззрения народа на русское самодержавие.

 

Граф А. К. Толстой в одном из писем к жене, говоря о сво­их политических убеждениях, заметил, что он поэт и потому не может не быть монархистом.

Всеобщая история литературы свидетельствует, что поэ­ты всех времен и народов могли бы сказать о себе то же самое, ибо их любимыми героями были цари и царицы, а любимыми сюжетами — воспроизведения подвигов, успехов и несчастий монархов. Чем объясняется такое тяготение поэтов к носите­лям монархических начал? Тем, что эти начала исполнены поэзии. Эта поэзия чувствовалась и сознавалась и нашими ли­риками, и нашими политическими мыслителями. С особенной ясностью о ней говорили Гоголь и Белинский.

Изучать русский монархизм, оставляя в стороне русскую лирическую поэзию и вообще русскую поэзию, значило бы лишать себя возможности понять русское самодержавие и то влияние, которое он оказывает на умы и сердца. Иной стих Пушкина или Жуковского объясняет цель и сущность русско­го самодержавия гораздо лучше, чем может объяснить ученый трактат. Проявление русского монархизма в нашей художе­ственной литературе могло бы быть предметом интересного и поучительного сочинения.

Русское самодержавие вдохновляло не только поэтов, но и композиторов. Достаточно указать на «Жизнь за Царя» Глинки; достаточно напомнить, что наша первая националь­ная опера воспела мученический подвиг Сусанина и истол­ковала звуками тот душевный процесс, который приводит людей такого типа, как Сусанин, к решимости жертвовать собою за Веру, Царя и Отечество. Глинка не случайно оста­новился на сюжете, подсказанном ему Жуковским и обрабо­танном бароном Розеном, а потому, что этот сюжет находил отклик в душе гениального композитора. Этот сюжет всегда будет вдохновлять русских поэтов, композиторов, живопис­цев и скульпторов. Заметим, кстати, что он вдохновлял и Ры­леева. Много говорили по поводу того, что либретто «Жизнь за Царя» было написано обрусевшим немцем. Но обрусевший немец был лишь орудием Жуковского и Глинки. Он разрабо­тал тему, предложенную ему Глинкою и Жуковским, и руко­водился их указаниями. Вот почему либреттист не помешал да и не мог помешать Глинке осуществить свои новаторские замыслы. Подробный разбор «Жизни за Царя» не только с музыкальной, но и с политической точки зрения, — дело будущего. Он выяснил бы лучше отвлеченных рассуждений поэзию русского монархизма как государственного строя и душевного настроения, делающего из русских людей — героев, возвышающего их до подвигов самоотречения, не уступающих высшим проявлениям античной доблести.

Делались попытки развенчать память Сусанина. Бес­пристрастная история не может отвергнуть его подвига. Он подтверждается не одними преданиями, но и грамотою Царя Михаила Феодоровича. Скептицизм Костомарова не нахо­дит оправдания ни в критике источников русской истории XVIIвека, ни в соображениях, касающихся русского быта и русской народной души. Сусанин был один, но люди его типа всегда бывали и будут на Руси. Погибая, Сусанин знал, что он жертвует собою для спасения жизни Царя Михаила Феодоро­вича, но капитан Миронов и Иван Игнатьевич, из «Капитан­ской дочки» Пушкина, без всяких колебаний обрекали себя на смерть — единственно для того, чтобы сохранить верность Императрице Екатерине II, верность долгу и присяге. Извест­но, что подвиг капитана Миронова и кривого поручика не был вымышлен Пушкиным: Пушкин узнал о нем из архивов. Луч­ший русский роман и первая национальная опера вполне под­тверждают слова Белинского, что «повиновение царской вла­сти есть не одна польза и необходимость наша, но и высшая поэзия нашей жизни, наша народность».

Одним из ярких подтверждений этой истины служит и кантата, исполнявшаяся на парадном обеде, в день венчания на царство Е. И. В. Государя Императора Александра Алек­сандровича — «Москва». Эта чудная кантата, написанная А. Н. Майковым и положенная на музыку П. И. Чайковским, составляет один из крупных памятников проявления русского монархизма в искусстве. «Москва» может быть названа одним из самых законченных и вдохновенных произведений Майко­ва. В лице Чайковского она нашла композитора, достойного увековечения памяти важного исторического дня. Чайковский обладал всеми данными, чтобы справиться с выпавшею на его долю задачею. У него был не только крупный творческий дар, у него было и истинно русское отношение к самодержавию. В коронационной кантате он воспел московских царей; в сим­фонической картине, предшествующей последнему акту «Ма­зепы», — Полтавский бой, а следовательно — и самодержавие Петра Великого; в конце сцены бала в «Пиковой даме» — при­бытие Императрицы Екатерины II, а в «Тысяча восемьсот две­надцатом году» — борьбу России с иноземными завоевателя­ми, или, другими словами, самодержавие Александра I.

Можно составить целую книгу из стихотворений рус­ских поэтов, воспевавших русское самодержавие. В этом сборнике были бы напечатаны стихотворения Пушкина, Жу­ковского, Лермонтова, Майкова, Тютчева, Мея, гр. А. К. Тол­стого, — словом, всех гениальных, крупных и выдающихся русских поэтов. Русское самодержавие вдохновляло и таких поэтов, которые не считаются монархистами. Рылеев написал в день рождения Великого Князя Александра Николаевича (впоследствие Александра II) оду, напоминающую знаменитое послание Жуковского «К Великой Княгине Александре Феодо­ровне» (по случаю рождения Великого Князя Александра Ни­колаевича в Москве). Некрасов, в поэме «Русские женщины», с благоговением говорит об Императоре Николае Iи об его пись­ме к графине Волконской, укрепившем ее решимость ехать в Сибирь за мужем-декабристом. То, что было сейчас сказано о Рылееве и Некрасове, можно сказать и о некоторых из наших поэтов-прозаиков, причисляемых обыкновенно «к крайней левой» нашей художественной литературы. В романах и по­вестях графа Л. Н. Толстого можно найти обильный материал для изучения русского монархизма как чувства и настроения. Его можно найти и у В. Гаршина. Вспомним царский смотр войскам из «Записок рядового Иванова». Картины этого смо­тра и все, что говорит о нем рядовой Иванов, имеют автобио­графическое значение и представляют поэтому весь интерес мемуаров, как один из документов «человеческой жизни» и — вместе с тем — как один из документов русской жизни.

Но может ли быть поэзия у той или другой формы прав­ления? Конечно, может. Кто не заучивал в детстве повество­ваний об античной доблести, порожденной республиканским строем Древней Греции и Древнего Рима? Русское самодер­жавие тоже исполнено поэзии. Это видно, между прочим, из истории, из нашей народной поэзии, из веками слагавшихся молений о Царе, из веками слагавшегося Чина Священного Коронования, из неотразимого впечатления, производимого на народ появлением Членов Династии.

История русского самодержавия изобилует поэтически­ми моментами всенародного ликования, всенародной благо­дарности монархам и полного единения народа с государями. Нужно ли перечислять такие моменты? Они всем известны.

Разве не был исполнен поэзии тот день, когда Владимир Святой принял крещение? Разве не был исполнен поэзии тот день, когда он крестил киевлян? А Куликовская битва? А свер­жение татарского ига? А взятие Казани? А присоединение Малороссии? А Полтавский бой? А радость Петра Великого и его сподвижников по случаю заключения Ништадтского мира? А день объявления Манифеста 19 февраля? Такими во­просами можно наполнить несколько страниц, ибо почти вся история России сводится к истории русских монархических начал. Если вычеркнуть из нее истории русских монархов и их биографии, она сделается неузнаваема, обмелеет до чрез­вычайности. Все, что сделала Россия, она сделала под руко­водством своих государей. Есть ли поэзия в истории России? Если она есть в истории России, она есть и в истории русского самодержавия, исполненной грандиозных идей и грандиозных замыслов, великих целей и великих дел. Что такое русское са­модержавие? Олицетворение, в образе одного человека, мате­риальной и нравственной мощи русского народа и созданного его пьтом и кровью его государства. Поэтому самодержавие, как движущее начало всей Империи, не может не иметь того поэтического оттенка, которым характеризуется все великое и священное для народов. В нашей народной поэзии ярко ска­залась непоколебимая преданность русского народа его са­модержавным монархам; одних из них он чтил больше, чем других, но он себя не считал их судьями, повиновался им, как Помазанникам Божиим.

В своих исторических песнях народ как бы отожествляет даже Иоанна IV с идеей самодержавия:

Зачиналась белокаменна Москва,

Зачинался в ней и Грозный Царь.

В одной из олонецких былин Грозный Царь говорит:

Есть чем царю мне похвастати:

Я вынес царенье из Царяграда;

Царскую порфиру на себя надел…

В других вариантах:

Повынес я порфиру царскую из Царяграда…

Царский костыль себе в руки взял,

И повыведу измену с каменной Москвы.

Рыбников

(Романович-Славатинский А. В.

Система русского государственного права. 3)

Народ инстинктивно понимал и понимает поэзию рус­ского самодержавия, что и засвидетельствовал в целом ряде песен о наших царях и императорах. Он давно опоэтизировал историю нашего самодержавия с такою глубиною понимания минувших судеб России, какой могут позавидовать весьма многие историки, обладающие несомненной эрудицией. Вот, например, приговор, произнесенный народом над Иоанном Грозным по случаю его смерти:Уж ты, батюшка, светел месяц;

Что ты светишь не по-старому,

Не по-старому, не по-прежнему:

Из-за облачка выкатаешься,

Черной тучей закрываешься?..

У нас было на святой Руси,

На святой Руси, в каменной Москве,

В каменной Москве, в золотом Кремле,

У Михайла у Архангела,

У Собора у Успенского, –

Ударили в большой колокол:

Раздался звон по всей матушке-сырой земле.

Съезжалися все князья, бояре,

Собиралися все люди ратные

Во Успенский Собор Богу молитися.

Во Соборе-то во Успенскиим,

Тут стоял нов кипарисов гроб,

Во гробу-то лежит православный царь,

Православный царь Иван Грозный Васильевич…

В головах у него стоит животворящий крест,

У креста лежит его царский венец,

Во ногах его вострый грозный меч:

Животворящему кресту всякий молится,

Золотому венцу всякий кланяется,

А на грозный меч взглянет — всяк ужбхнется.

Вокруг гроба горят свечи восковыя,

Перед гробом стоят все попы, архиереи:

Они служат, читают — память отпевают,

Отпевают память царю православному,

Царю грозному, Ивану Васильевичу.

Народ чтил и чтит память Иоанна Грозного, несмотря на его казни и опалы. Народ смотрит на покорителя Казани как на сурового, но мудрого монарха и инстинктивно понял его исто­рическое значение не хуже С. М. Соловьева.

Если народ опоэтизировал мрачный облик Иоанна Васильевича, то он, конечно, должен был опоэтизировать и величавый образ великого Преобразователя России. И он действительно опоэтизировал его. В памяти народа доселе сохранилась песня о рождении Петра I:

А что светел, радошен на Москве

Благоверный царь Алексей, царь Михайлович:

Народил Бог ему сына царевича, Петра Алексеевича,

Первого императора по земле…

Все-то русские как плотнички-мастеры

Во всю ноченьку не спали — колыбель-люльку делали

Они младому царевичу;

А нянюшки, мамушки, сенныя красныя девушки

Во всю ноченьку не спали — одеялицо вышивали

По белу рыту бархату оне красным золотом;

Бояре тюрьмы все, с покаянными, все распущали,

А погребы царские они все растворяли.

У царя благоверного еще пир и стол на радости:

А князи сбиралися, бояре съезжалися и дворяне сходилися —

А все народ Божий…

На пиру пьют, едят, прохлаждаются:

Во веселье, в радости не видали, как дни прошли

Для младого царевича Петра Алексеевича,

Первого императора.

Эта песня показывает, как высоко ценил народ труды и подвиги первого Императора и как искренно он откликался на семейные радости своих государей.

Всем сердцем он откликался и на их утраты. Когда в 1670 году скончался 16-летний сын Царя Алексея Михайлови­ча, Царевич Алексей Алексеевич, народ так оплакал его без­временную смерть:

Погасла свеча местная,

Упадала звезда поднебесная,

Померкало на Руси красно солнышко:

Не стало у нас молодого царевича!

Лежит наш царевич — не двигнется,

Порасправлены его руки белыя,

Позакрылися его очи ясныя,

Призамолкнули его уста алыя…

Ты восстань, восстань, царевич млад!

Изрони слово жемчужное,

Что жемчужное слово ласковое…

Не вставать, видно, солнышку от запада —

Не вставать из гроба царевичу!

Царевич Алексей Алексеевич ничем не заявил себя и ни­чего не сделал для народа, да ничего и не мог сделать по мо­лодости лет, но он был сыном Царя, членом династии, и народ проливал искренние слезы, когда узнал, что его уже нет.

Могла ли бы существовать такая преданность монархам и Царствующему Дому, если бы русское самодержавие не было осенено в представлении народа ореолом высокой поэзии?

Очевидно, что политическая лирика Пушкина, Жуковско­го, Лермонтова, Тютчева, А. Майкова и т. д., и т. д., воспевав­шая и выражавшая преданность русского человека Престолу и Отечеству, русскому самодержавию, русским самодержцам и династии, имеет чисто народную основу.

 

Первая публикация: Черняев Н. И. Мисти­ка, идеалы и поэзия русского самодержавия // Мирный труд. 1904. №№ 1-3.