Виктор Тихомиров: «Наиболее гуманистическая часть интеллигенции часто склоняется к монархизму»

С художником, литератором и кинорежиссером Виктором Тихомировым беседует редактор газеты «Монархист» Игорь Воронин.

– Говорить с художником о каких-то юридических аспектах или о политических доктринах, наверное, неуместно. И все-таки: почему, на Ваш, взгляд, довольно часто люди искусства высказываются с симпатией о монархии? Это чисто эстетическое восприятие?

– Дело в том, что в последние десятилетия интеллигенция, то есть люди мыслящие, читающие, сильно разочаровались во всех остальных формах правления. А так как монархия отодвинулась уже исторически далеко и окрасилась в радужные цвета, а все, что было плохое в ней, оно как-то затуманилось, то сейчас она опять стала выглядеть для многих привлекательно. Поэтому наиболее гуманистическая часть интеллигенции часто склоняется к монархизму. Честно говоря, я и сам подумываю об этом. По той простой причине, что власть при монархии передается через кровные связи. И стала быть ответственность ни перед кем-то, кто в тебя деньги вложил, или даже выборщиками, а перед Богом прямо. И поэтому монархия как форма правления, ответственная непосредственно перед Богом, кажется более привлекательной. По крайней мере, для верующих людей.

Другое дело, что мне совершенно непонятно, как бы это можно было сделать, механизм перехода к монархии абсолютно не ясен, и какой-то четкой программы я нигде не встречал. Это все нужно выращивать по зернышку, чтобы какие-то новые веяния не прихлопнули новую монархию в зародыше.

– Наверное, это все-таки и генетическая память. Ведь основой монархии в России всегда было крестьянство, а большинство современной интеллигенции это все-таки разночинцы, выходцы из крестьян.

– Да, у меня отец (даже не дед) – из раскулаченных. Он Берлин брал и воевал на трех войнах. Единственное, что он вспоминал, что они всю жизнь только работали. И вспоминал он об этом с удовольствием и с мечтой вернуться к этому образу жизни. Когда их раскулачили, он уже был сознательным парнем. И пошел в город и стал рабочим, сталеваром. В блокаду был здесь, потому что работал на Кировском заводе. Чудом выжил, а потом сразу на фронт пошел.

Так что патриотизму меня учить не надо. Если же говорить о советской власти, я считаю, что главным ее минусом было то, что она была безответственна и на каждом этапе своего развития выполняла какие-то узкопоставленные задачи и совершенно не отвечала за свои слова, а весь народ считался каким-то инструментом.

У меня нет твердых политических убеждений, я много читал исторических книг, все это напоминает броуновское движение.

– Сегодня необольшевики утверждают, что на каком-то этапе, по крайней мере, как минимум после войны, советская власть стала национальной, переродилась и начала думать уже не о мировой революции, а о национальных интересах России.

– Не вышло с мировой революцией, вот и переродилась. Власти не охота отдавать – вот и все перерождение. Нет, для меня очень важным критерием являются жертвы. Я считаю, что каждый человек имеет право на счастье, на это самое светлое будущее, и поэтому с какой это стати он должен умирать или просто голодать ради следующих поколений. Это поколение ему потом скажет: а я тебя не просил.

Для меня окончательные цифры имеют значение: столько-то погибло.

– И как вам нравятся разговоры вроде: не 100 миллионов жертв, а всего лишь 50?

– Нет, эти разговоры мне не нравятся. Это разговоры людей равнодушных.  Достоевскому было достаточно слезинки ребенка, мне тоже достаточно. И фамилия моя Тихомиров, так что со мной такие вопросы лучше не обсуждать. Я родился и учился для того, чтобы заниматься тем, чем я всю жизнь занимаюсь. А политическая деятельность не для меня, я об этом говорил и в перестройку, когда мне предлагали баллотироваться в Верховный совет СССР, повторю и сейчас.

– Хорошо, скажите: политический строй для творца безразличен совершенно? Я имею в виду наличие цензуры, какой-то гнет или, допустим, наоборот, система благоприятствования. Например, Императора Николай Первого в советское время как только не оскорбляли. Но ведь в его правление был золотой век русской культуры, правда?

– Конечно, культура не должна быть забытой. Но не нужно ее использовать как инструмент для укрепления своей власти, и единения даже народа, ее нужно просто поддерживать. Хотя я сторонник цензуры даже, потому что считаю, что есть разрушительная культура, а есть созидательная. Самоцензурой не обойтись, потому что полно психически больных людей. Поэтому в любом случае, если это имеет тираж и содержит разрушительную форму, общество должно защищаться. Механизм цензуры должен быть оглашен и выработан тщательно. На мой взгляд, это должна быть сменяемая группа людей с незамутненной репутацией, вызывающих доверие общества. То есть цензура не как подавление, а как ограждение, как защита.

Но лично я не могу сейчас предложить механизм. Ведь это очень опасная вещь. Только дай, и тут же начнется политическая цензура, прямо со второго вдоха. Я, конечно, против такого. И, конечно, никто не отменяет нравственный выбор художника.

– Мы немножко ушли от вопроса, насколько все равно художнику, при каком строе он творит. Я могу вспомнить, например, Сальвадора Дали, «Дневник гения». Там у него есть такая фраза, что полностью его творчество может быть понятным только при монархии.

– Как говорит Шинкарев, даже о литературном произведении нельзя судить по содержащимся в нем словам. Это просто пустословие. Я считаю, что весь Сальвадор Дали угоден только подростковому сознанию. Потому что оно льстит ему. Он думает: вот какая картина, ничего не понятно, а мне нравится.

Но неважно, я хочу сказать, что мне было бы все равно, если бы я ничего не знал про эту власть, а просто работал бы и мне никто не мешал. Я бы не видел вокруг государственного какого-то вмешивания. То есть люди бы не страдали из-за государства на моих глазах. Если я вижу, что люди из-за государства страдают, я делаюсь этим государством недоволен. Мне становится не все равно. Потому что я не могу спокойно работать, я же не могу не сочувствовать. Человеку дан этот механизм. Это одно из доказательств бытия Божьего, что человек способен сочувствовать другому человеку. Его-то не трогают, а он сочувствует.

Мне, грубо говоря, было бы наплевать, какое правительство, я не должен его о нем знать, я должен жить себе спокойной жизнью и вокруг меня должны люди спокойно работать.

– Ну, это какой-то анархический подход. Получается, что художник асоциальное существо?

– Он даже может быть больше, чем кто-либо социальное существо. Но у него свои методы. Художественность – она прямо сверху посылается. Просто человек подключается и начинает делать что-то очень хорошее. А если он начинает гадости делать какие-нибудь разрушительные, значит, он уже не сверху, а снизу подпитывается.

И поэтому я предпочитаю от монархической газеты вопросы по поводу искусства, его роли в жизни, а не в политике. Я хочу такого правителя, чтобы никто бы не знал, что он правит. Вот идеал правления должен быть. А не то, что я все время должен думать, за кого голосовать.

– Ну, вообще, монархия – это, по большому счету, государство-семья. Поэтому не знать, кто правит, это же самое, что не знать кто твои родители…

– Нет, скорее я имею в виду подход в духе китайской мудрости: когда ты интересуешься, ты знаешь – а в повседневной жизни ты не задумываешься, Николай Второй сейчас правит или еще предыдущий. Вот такой взгляд на власть мне наиболее подходит. И устраивает меня в этой связи, конечно, монархия, потому что там если даже борьба какая-то происходит, то душегубства, крови и грязи все-таки меньше, чем при той же демократии.