Пётръ Іовскій: Забытый трактатъ о монархизмѣ

Лѣтомъ 1826 года въ Москвѣ вышло небольшое сочиненіе молодого юриста Петра Алексѣевича Іовскаго подъ названіемъ О монархическомъ правленіи. Работа эта практически неизвѣстна посредѣ всѣхъ трактатовъ о монархіи, вышедшихъ на русскомъ языкѣ. И, право слово, книга Іовскаго не можетъ сравниться ни съ трудами Солоневича, ни съ работой Тихомирова, ни съ текстомъ Ильина, посвящёнными этому же вопросу. Но, тѣмъ не менѣе, работа Іовскаго, столь ранняя для монархической апологетики, содержитъ въ себѣ немало интересныхъ моментовъ.

Вопросъ о монархіи, о ея современности, о соотвѣтствіи самой идеи монархическаго правленія духу времени — всё это давно уже перешло въ сферу вопросовъ вѣчныхъ, на которые въ каждую эпоху рождаются свои отвѣты. Объ этомъ разсуждали до насъ наши предшественники. Мыслить въ этой сферѣ будутъ наши потомки. И пока монархическая идея, пока монархическое правленіе являются предметомъ мысли.

О чёмъ же писалъ Іовскій въ часы декабристскихъ потрясеній, въ эпоху популярности идеалистическихъ республиканскихъ идей? Писалъ онъ о монархіи, отвѣчая на идеи французской либеральной философіи, воспѣвавшей республику любой цѣною, включая подлогъ. И смотрѣлъ онъ на ея идеализмъ черезъ историческую призму, имѣя передъ собой примѣры Англіи и Франціи. «Англія потому твердо обладаетъ свободою и щастіемъ, что у ней есть Король» — писалъ онъ, подмѣчая, что самый народъ не откажется отъ монарха въ обѣихъ странахъ, помня о томъ, чѣмъ кончились прошлыя безкоролевья (здѣсь и далѣе Іовскій цитируется въ орѳографіи изданія 1826 г. — прим. Н. К.). Правда, относительно Франціи Іовскому проницательности не хватило. Но въ 1826 году даже въ самой Галліи мало кто могъ предвидѣть и царствованіе герцога Орлеанскаго, и республику третьяго Наполеона, и, тѣмъ болѣе, нашествіе фонъ Бисмарка.

Въ нѣкоторой степени опираясь на современную ему философію, — а въ самомъ началѣ его разсужденія отталкиваются отъ знаменитыхъ вопросовъ Канта, переведённыхъ имъ въ область морали и нравственности, — Іовскій выстраиваетъ линію разсужденій въ защиту монархіи, какъ наиболѣе добродѣтельнаго и справедливаго типа управленія, связаннаго съ идеей уваженія какъ части человѣческой натуры, производящей «права его въ сношеніяхъ и связяхъ съ подобными ему». Первымъ дѣломъ онъ защищаетъ идею гражданскаго общества, гражданскаго состоянія, которое, «вопреки многимъ Философамъ, почитающимъ оное зломъ, есть достойное и благодѣтельное состояніе для человѣка». И защита его идётъ черезъ, какъ ни странно, идею общественнаго договора. Въ интерпретаціи Іовскаго, человѣкъ и какъ нравственно-разумное существо, и уже въ силу натуральнаго хода вещей избралъ гражданское состояніе, избралъ государство, дабы совершенствовать себя и содѣйствовать природѣ вокругъ себя. И анархическія тенденціи современности, идущія отъ Руссо, онъ воспринималъ какъ угрозу существованія самой цивилизаціи.

Черезъ опредѣленіе «самодержавія» (подъ нимъ Іовскій понималъ суверенитетъ, что мы видимъ въ его переводѣ слова lasoberanía(суверенитетъ) изъ Кадисской конституціи), которое подъ вліяніемъ революціонныхъ идей распространялось какъ право на всѣхъ членовъ націи, онъ, разсуждая объ опасности нахожденія власти у всѣхъ и руководства волей каждаго въ политикѣ, приходитъ къ мысли о необходимости сосредоточенія этого «самодержавія» въ рукахъ исключительно правительства, безъ котораго даже идеи «самодержавія» быть не могло. Итакъ, самодержавіе (суверенитетъ) принадлежитъ не народу, но правительству, какъ въ лицѣ парламента, такъ и въ лицѣ «единственно Особы Государя, въ одной Особѣ котораго заключается вся цѣлость Правленія, источникъ всѣхъ властей».

Къ тому же, и это важное замѣчаніе, выходитъ, что самодержавіе въ ту эпоху приравнивалось къ политической самостоятельности. Но если сейчасъ мы говоримъ о суверенности государствъ какъ таковыхъ, то тогда говорилось лишь объ источникахъ самодержавія въ этихъ государствахъ. Такимъ образомъ, по Іовскому въ республикѣ его источникомъ является народъ, а въ монархіи — монархъ и его правительство. И лишь источникъ суверенитета, лишь самодержецъ обладаетъ полнотой политической свободы, а значитъ и властью. Лишь источникъ суверенитета правитъ, лишь онъ самъ держитъ власть. Замѣчательно въ этомъ и то, что такой подходъ лучше соотвѣтствуетъ греческому αυτοκρατία, нежели современное пониманіе самодержавія.

Зная это, къ слову, легче понимать и всю политическую культуру ХІХ в. въ Россіи. Императоръ былъ Самодержецъ какъ Суверенъ, какъ источникъ и хранитель суверенитета, источникъ чести безъ какой-либо привязки къ степени ограниченности его власти (а власть монарха всегда ограничена какъ минимумъ закономъ и природой). Воспріятіе же самодержавія какъ неограниченной единоличной власти было чуждо той эпохѣ, что текстъ Іовскаго и подтверждаетъ. Ибо народъ, также могущій обладать самодержавіемъ, не можетъ быть ни единоличнымъ, ни неограниченнымъ властителемъ по опредѣленію.

При этомъ, важно понимать и то, что власть монарха Іовскій опредѣлялъ въ христіанскомъ ключѣ, а значитъ полагалъ, что источникомъ власти монарха является Богъ, а самъ монархъ заключаетъ въ себѣ уже основу для отдѣльныхъ властныхъ институтовъ.

Поставивъ точку на разныхъ анархическихъ идеяхъ собственной современности, Іовскій слѣдомъ обрушивается съ критикой на республиканизмъ. Достаётся идеѣ прямой демократіи, въ которой онъ не видѣлъ возможности установленія твёрдаго закона, который бы оберегалъ интересы всего общества постоянно. Болѣе того, сама мысль о томъ, что народъ всеобщимъ своимъ собраніемъ можетъ самъ для своего блага опредѣлять эти самые законы, кажется ему ложной по опредѣленію. Вѣдь въ республикѣ «народъ, мнимый Законодатель, былъ всегда жертвою обольщенія, хитрости и обмана!». Это столѣтіе спустя, пусть и сдержаннѣе, подмѣтилъ и Ортега-и-Гассетъ: «При всеобщемъ голосованіи массы не рѣшали, а присоединялись къ рѣшенію того или другого меньшинства». И дѣйствительно, только идеалистъ, вѣрующій въ то, что демократія работаетъ на народъ, можетъ считать иначе.

Описывая «опасные народные проступки» классическихъ республикъ — Аѳинъ и Рима, — Іовскій видитъ въ нихъ безпорядочность, коррупцію, гражданскія волненія изъ-за постоянной борьбы за власть, отсутствіе у гражданъ личной свободы и благополучія, «щастія». Въ цѣломъ, онъ отказываетъ признавать любую республику демократической, считая, что каждая изъ нихъ, лицемѣрно прикрываясь идеей власти народа, является «Аристократической» (въ томъ планѣ, что вся власть въ ней находится у меньшинства при власти, а не у безвластнаго народнаго большинства) съ правящимъ и завѣдомо несмѣняемымъ меньшинствомъ. Іовскій видѣлъ въ республикахъ только режимъ, въ которомъ меньшинство при власти, лишённое Монарха, злоупотребляетъ ею ради своихъ интересовъ. Говоритъ онъ объ этомъ и на примѣрѣ близкихъ эпохъ. «Что представила намъ исторія оныхъ [республикъ]?» — спрашиваетъ онъ. — «Чудовищныя постановленія въ Венеціи и Генуѣ, тиранскую власть Дворянства въ Даніи, буйную, раздирающую Аристократію въ Швеціи, а въ Польшѣ уродливыя права Дворянства, которыя поддерживались и питались политическимъ и гражданскимъ разстройствомъ своего Отечества и гдѣ всякой, кто не былъ Дворянинъ, безжалостно преданъ былъ въ жертву Дворянству и гдѣ отъ крика послѣдняго невѣжды содрогалось цѣлое Государство и проливались цѣлыя рѣки крови согражданъ».

Болѣе же всего идею республики для Іовскаго дискредитировала французская революція, въ которой, вмѣсто народной свободы и благополучія мы видимъ терроръ и политическій сыскъ, вмѣсто народовластія — презрѣніе къ принятой народомъ конституціи, вмѣсто спокойствія — политическую борьбу различныхъ партій, вмѣсто закона — власть «вооруженныхъ шаекъ бродягъ». Въ этомъ хаосѣ больше всего страдалъ народъ, что «не имѣлъ уже Монарха, который низвергнулъ бы тирановъ его, подобно Густаву ІІІ; на мѣсто блистательнаго трона во всѣхъ предѣлахъ Отечества и на всѣхъ почти перекресткахъ улицъ онъ [народъ] обрѣталъ однѣ гильотины, <...> и вмѣсто прежняго Монархическаго спокойствія, о которомъ увѣряли, что оно есть рабство, недостойное разумныхъ существъ, ежеминутная мысль о грабежахъ и убійствахъ оледѣнила душу и сердце его».

Надо отдать Іовскому должное: онъ видитъ и примѣры республикъ, что показываютъ себя позитивно, но признаётъ ихъ исключеніями изъ правила. Швейцарскую республику онъ опредѣляетъ успѣшной лишь въ силу того, что она вынуждена сохранять дисциплину, хранить строгіе законы и народную нравственность, поскольку лишь такъ она можетъ обезпечить своё существованіе. И лишь политическій нейтралитетъ позволяетъ ей, какъ и малымъ городамъ-республикамъ, не становиться жертвой внѣшняго врага, могущаго её безъ усилій завоевать. Успѣшность американской республики, очень молодой въ его годы, онъ объясняетъ именно молодостью, считая, что рано или поздно и американская республика придётъ къ тому же, къ чѣму пришли и другія (и, скажемъ за него, онъ оказался крайне прозорливъ), поскольку уже въ правленіи Вашингтона Іовскимъ замѣчены зачатки тѣхъ разрушительныхъ тенденцій, что характерны для республиканскаго строя.

Монархію Іовскій опредѣляетъ какъ правленіе, въ которомъ «источникъ всѣхъ властей и учрежденій заключается въ одной Особѣ Государя, но <…> законы, существующіе въ ономъ устремлены единственно къ благу подданныхъ, а политика занимается сохраненіемъ и утвержденіемъ общественнаго порядка и лучшимъ достиженіемъ общественныхъ цѣлей». Въ монархіи, такимъ образомъ, по его утвержденію, законъ является первенствующимъ элементомъ, въ то время какъ въ республикахъ авторитетъ закона, такъ легко измѣняющагося, постоянно снижается. То же, что въ монархіи власть утверждена крѣпко за монархомъ и его родомъ, оберегаетъ её отъ честолюбивыхъ людей, для которыхъ не можетъ быть ничего цѣннѣй верховной власти какъ самоцѣли и ничто не можетъ быть преградой для ея достиженія, даже самъ законъ. Самъ фактъ того, что въ монархіи законотворчество завязано на монархѣ, у котораго же въ рукахъ и власть, оберегаетъ государство отъ честолюбцевъ, готовыхъ бросить въ пекло всё вокругъ нихъ ради обрѣтенія власти.

Часто мы говоримъ о лицемѣріи республики. Она дѣйствительно лицемѣрна: говоря объ интересахъ народа, избираемый политикъ думаетъ лишь о своихъ. Монархія же защищена отъ лицемѣрія власти. Монархъ не станетъ, подобно политику, хитрить и обманывать своихъ подданныхъ, не станетъ взывать къ нимъ, дабы обманомъ получить ихъ поддержку. Монархъ потому и не политикъ, что ему не нужно ввязываться въ политическія игры — самыя грязныя и неблагородныя. Республика же подозрительна. Она боится собственной арміи, потому чуть ли не въ каждой республикѣ рано или поздно появляются политическіе комиссары, а генераловъ и офицеровъ постоянно держатъ подъ угрозой репрессій. Это мы видимъ и въ современныхъ республикахъ, не только въ прошлыхъ. Только теперь это распространяется и на народъ: всѣ мы знаемъ о множествѣ случаевъ преслѣдованій за «неправильныя слова», «неправильныя мысли», «политическую некорректность» въ республикахъ современности со стороны разнообразныхъ комиссаровъ политическихъ меньшинствъ. Мы это видимъ и въ монархіяхъ; но лишь въ тѣхъ изъ нихъ, въ которыхъ власть монарха слаба, а то и совершенно номинальна, это пріобрѣтаетъ по-республикански чудовищные масштабы.

Республика устанавливается, какъ говорятъ ея создатели, ради свободы. И эта свобода, зачастую, оборачивается той самой вольностію, ведущей къ паденію нравовъ, ведь безнравственность, какъ часть таковой свободы, неприкосновенна для республиканскихъ законовъ. «Ежели народъ хочетъ здѣлать зло самому себѣ, то кто можетъ ему въ томъ воспрепятствовать», — таковымъ Іовскій видитъ основной принципъ республиканской вольницы. Республиканская свобода безнравственна, а сама республика противна христіанству. Или, точнѣе, «Христіанская Религія прилична только Монархіи т. е. ее не надобно въ Республикахъ, потому, что налагаетъ узы на скотскія страсти человѣка». А разъ республиканская свобода лишена нравственности, то и законы ея лишены морали. Монархическая же свобода полностью связана съ гражданскимъ обществомъ, съ законами государства, съ нравственностію.

При этомъ, политическая свобода (т. е. право избираться и править) и личная въ его пониманіи не связаны совершенно. Самъ Іовскій пишетъ о томъ, что политическая свобода, способная превратиться въ своеволіе, приведётъ къ ограниченію личной свободы, къ настоящему рабству, которое, почему-то, упорно приписывается монархіи, объявляется ея характерной чертой. Ограниченіе политической свободы Іовскій разсматриваетъ какъ лѣкарство, оберегающее личную свободу, оберегающее народное счастіе. И онъ справедливо отмѣчаетъ, что люди, имѣющіе личную свободу, счастливы и безъ свободы политической. Мы это видимъ и сейчасъ на примѣрѣ нашихъ всецѣло аполитичныхъ согражданъ.

Въ самомъ концѣ своихъ разсужденій, Іовскій говоритъ о томъ, что монархіи въ цѣломъ болѣе миролюбивы въ силу того, что народный характеръ въ нихъ опредѣляется монархомъ, способнымъ на прощеніе обидъ ради народнаго же блага, въ то время какъ въ республикахъ даже самый совершенный правитель не сможетъ воспрепятствовать народному мнѣнію, отъ котораго онъ зависитъ, ведущему къ войнѣ. И монархіи даже послѣ войнъ между собой шли въ общіе союзы, въ то время, какъ республики даже въ рамкахъ одного союза и мира склонны къ ненависти. «Carthagodelendaest» (Карѳагенъ долженъ быть разрушенъ!») было сказано республиканцемъ въ часы перемирія, а не монархомъ въ мигъ войны.

Въ цѣломъ, книга Іовскаго интересна какъ попытка апологетики монархіи въ часы прореспубликанскихъ волненій, когда интеллигенція и аристократія по всей Европѣ пропитывались идеями республики и уже воспринимали монархію пережиткомъ. Мнѣ не удалось найти информаціи о томъ, вызвала ли эта книга широкую дискуссію въ русскомъ обществѣ 1820-хъ. Вѣроятно, что нѣтъ, поскольку тотъ фактъ, что самая біографія автора обрывочна (не извѣстна даже дата его смерти), говоритъ о томъ, что онъ такъ и остался въ числѣ неизвѣстныхъ авторовъ и общественныхъ дѣятелей нашего Отечества. Это слѣдуетъ исправить, что можно начать хотя бы съ прочтенія его работы О монархическомъ правленіи, этой достойной вниманія апологетики, основныя положенія и идеи которой оказались провѣренными временемъ и актуальными и почти двѣ сотни лѣтъ спустя.

Примечание редакции

По настоятельной просьбе автора его текст публикуется в традиционной русской орфографии.