Будущее России во многом предопределено тем, какую государственную модель мы строим. Если продолжим создавать то право, которое сегодня разрывает страну на части — ее территорию и политическую нацию, дробящуюся на враждебные социальные группы — гибель страны не за горами. Если мы попытаемся спасти Россию, то нам придется существенно менять те правовые установления, которые были созданы за последние полтора десятка лет и превратили государственный механизм в груду развалин.
Иное право потребует иной государственной теории, восстановления русской интеллектуальной традиции государствоведения. Для этого придется ясно прочувствовать, что право, понятое как совокупность действующих норм, подавляет теорию государства. В академических курсах Теория государства отступила в область отвлеченной философии, где продолжают сосуществовать марксистская и либеральная профессура, а ее место заняла рутинная Теория права, замешанная на либеральных идеологических догматах.
Таким образом концепция государства подчинена текущему состоянию законодательства, которое во множестве аспектов уже накопило критическую массу ошибок. В современном либеральном праве теория государства меркнет и умирает, а вместе с нею умирает и Россия — высшее образование ежегодно выпускает легиона "образованцев", не ведающих путей русского возрождения.
В патриотическом движении также присутствует опасная тенденция — неприятие права как такового и отвержение государства вместе с политическим режимом. Своего рода почвеннический нигилизм, который не в состоянии ничего добиться, поскольку также лишен продуктивного политического мировоззрения и пренебрегает политической теорией. Поэтому не в состоянии понять, что Россия — прежде всего государство (хотя и не только государство).
Государственная теория для нас является спасительным восстановлением доктрины политического бытия российской нации, а вместе с ней — российской государственной Традиции.
В условиях, когда либерализм всюду утверждает антигосударственные и антинациональные правовые нормы, национальное патриотическое движение должно противопоставить этому теорию государства — концепцию, на базе которой может быть создано иное право. Причем не умозрительное, как у либералов, а идущее от жизни и традиции. Таковая же теория невозможна без понимания русской государственной имперской традиции.
Страх обывателя Возрождению русской государственной традиции более всего мешают страхи обывателя, замешанные на частном эгоизме и либеральных идеологических штампах.
Вот наиболее привычные образцы таких страхов:
Вы хотите передела собственности? Но это же война всех против всех! Да, такая война ведется не один год — между разбойниками, захватившими куски нашего национального достояния. Это достояние русские традидиционалисты должны вернуть — прежде всего контроль за сырьевыми ресурсами и крупнейшими производствами, созданными трудами нескольких поколений. Нашей традиции чуждо государство-тунеядец, живущее только на сборе налогов. Нам жизненно важно использовать государственный аппарат насилия, чтобы пресечь коррупцию и защитить отечественного производителя.
Вы хотите ликвидации свободы слова? Да, наша государственная традиция должна быть возвращена и в этой области — растление народа и массовое сквернословие должны быть пресечены силой государственной власти.
Вы хотите, чтобы у русских появились расовые предрассудки? Мы против предрассудков. Но национальное самосознание русских — насущно необходимо, поскольку создает ту солидарность, без которой немыслимо национальное единство.
Вы хотите оккупировать бывшие союзные республики? Это же имперские амбиции! Имперский порядок — единственно возможен для организации пространств исторической России. А воссоединение этих пространств — вопрос жизни и смерти для русской цивилизации.
Вы хотите диктатуры, ликвидации демократических завоеваний? Либеральная демократия разрушает государство, завоевание России иноземной идеологией и пропагандой — тягчайшее испытание нашей жизнеспособности. Государство — единственное средство прогнать завоевателей и отразить доселе неизвестный русскому народу тип агрессии.
Вы хотите посадить на шею народу Царя! Русским надо освободить "народную шею" от разместившейся на ней кампании изменников и казнокрадов. А русская монархия — это не ярмо, а державный венец для русского народа.
Либеральная пропаганда делает все, чтобы народ оставался невежественным, чтобы у него не возникало уважения к учености, а стало быть, и желания всерьез искать причины своего бедственного положения и ответственно относиться к будущему, зависящему от каждого из нас. Поэтому русская политическая теория важна именно как восстановление интеллектуальной традиции и преодоление обывательского невежества. Теория государства, ненужная либералам, для русским традиционалистов должна стать интеллектуальным достоянием, достоинством "солдата Империи".
Либеральный нигилизм
Современный либерализм перешагивает через европейскую интеллектуальную традицию, в которой считалось, что естественный нравственный закон создавал государство и за государством признавалось национальное своеобразие. Универсализм свободы имел собственное национальное лицо.
Монтескье писал, что "законы должны находиться в таком тесном соответствии со свойствами народа, для которого они установлены, что только в чрезвычайно редких случаях законы одного народа могут оказаться пригодными и для другого народа". Консерватор Э.Берк считал, что у свободы "есть родословная, своя портретная галерея предков, ей принадлежат подписи на монументах, документы, свидетельства, титулы и права". Иными словами, мы имеем дело не с индивидуальной свободой, а со свободой нации, понятой в связи с Традицией.
Только одно из течений европейской мысли, причем наиболее умозрительное, начало соединять свободу и право, полагая, что свобода может быть реализована только в праве. Кант писал, что за человеком должно признаваться только одно естественное право — право быть свободным. Или такая "совокупность условий, при помощи которых свободу одного человека можно совместить со свободой другого по общим законам свободы". Свобода была отождествлена с благом, а благо стало, как писал Берк по поводу Французской революции, предлогом для злодейства и убийства — единственной цели и результата революционного бунта против Традиции.
Если в понимании свободы русская традиция говорит о том, что свобода имеет ценность только как свобода от греха, свобода духа, то в классическом либерализме свобода состоит в том, чтобы зависеть только от законов (Вольтер). Современный либерализм идет еще дальше — для него свобода уже не в широком понимании законности, выстраивающей в систему все социальные отношения, а в политической свободе от государства как такового. Современный либерализм берет из европейской традиции только одно из радикальных нигилистических течений: свобода понимается как торжество личности над властью (Констан).
Личность, торжествующая над властью может состояться только в обществе, где индивиды консолидируются произвольно, вне связи с каким-либо исходным принципом. И это есть федерализм в действии — современная форма уничтожения государства, современный тип антигосударственного злодейства. Федерализм как широкая автономность любого фрагмента общества, созданного случайно или для частной задачи, заведомо непрочного и не ставящего перед собой никаких стратегических задач государствостроительного характера и не признающего таких задач, оказывается доктриной дальнейшего изживания Традиции. Концепция общественного договора, интерпретированная современными либералами уже не как исходная причина образования государства (как это было в классическом либерализме), а как универсальный закон, требует зыбкости любой социальности и готовности развалиться на элементарные фрагменты, как только возникнут сомнения в целесообразности "договора". Это и есть в понимании либералов структура гражданского общества, которое становится символом противостояния государству и подчиняет принцип государственного единства принципу федеративной автономии субъектов гражданского общества. Соответственно и власть должна быть федерацией и строиться на принципе разделения властей и противопоставления их ради того, чтобы государство было ослаблено перед федералистскими и сепаратистскими силами.
Подмена целостности государства фиктивной целостностью гражданского общества была ясна русским государствоведам уже в начале ХХ века. Б.Н.Чичерин писал: "государство как единое целое есть реальное явление; общество как единое целое, есть фикция". Он понимал, что "государство есть союз абсолютный, представляющий собой высшее сочетание противоположных начал общежития личного и общественного".
Соединение общества в структурированное единство невозможно без жестких рамок для проявления свободы — закона. При этом оба начала объемлются третьим элементом — властью, которая охраняет право и закон. Над властью стоит только нравственный закон, гарантирующий подвластных от произвола и притеснений. Государство, в отличие от церкви, не есть только лишь нравственный союз, "а союз принудительный, коренное же начало, на котором зиждется всякая принудительная организация, есть не самопожертвование, которое по существу своему добровольно, а право".
Здесь русский консерватизм смыкается с европейским. Так, де Местр считал, что человека можно спасти только сковав его ужасом перед властью. Первейшая потребность человека состоит в том, чтобы его растущий рассудок оказался под двойным контролем — государства и церкви. Индивидуальный рассудок следует подчинить разуму нации.
Отличие лишь в том, что европейский консерватизм склонялся к абсолютизму, а русский — к самодержавию, ответственному положению высшей власти, подчиненной нравственной закону и правящей государством посредством права.
Монархия европейская и русская
Французский политический мыслитель XVI века Жан Боден, считал, что монарх свободен в соблюдении или нарушении собственной клятвы, соблюдении или нарушении собственных законов. Поскольку и то, и другое — обещание данное самому себе, которое может быть в любой момент пересмотрено. Монарх обязан только Богу. И то лишь постольку, поскольку он опирается на некоторую религию. Столь абсолютное понимание власти монарха отрицает даже право народа на сопротивление тирании, требуя от народа терпения и мученичества даже в самых вопиющих ситуациях, когда надо бы восстать против Зла. Гегель полагал, что народ без монарха перестает быть народом, поскольку не организован в государство. Государство народом не придумывается и не создается — государство есть данный историей факт. Таким образом, монархическая теория государства по-европейски, точно формулируя некоторые аспекты понимания власти, все же упускает нравственную задачу власти и миссии монарха. Поэтому монархия по-европейски тоже означает конец истории, только по иным основаниям, чем у либеральных республиканцев нашего времени.
Иную интерпретацию монархии дает русская политическая традиция.
Русская идея царства также почитает монарха богоподобным, поскольку требует уравнения всех сословий и социальных разрядов перед Царем — также как всех верующих перед Богом. Монарх олицетворяет единую и единственную власть. Но, также как и перед Ликом Христа бессмысленно чваниться чинами и родовитостью, перед Самодержцем все равны, но для него — все различны в их духовной ипостаси, нравственном и профессиональном потенциале, пригодном для славы Отечества народного блага.
Русская мысль различает истинную и ложную монархию. Ложность — в принципе абсолютизма, который отстаивали европейские монархисты. В противовес их доктрине абсолютности монархии можно привести слова Л.А.Тихомирова: "Монархия истинная, то есть представляющая верховную власть нравственного идеала, неограничена, но не абсолютна. Она имеет свои обязательные для нее начала нравственно-религиозного характера, во имя которых только и получает свою законно не ограниченную власть. Она имеет власть не в самой себе и поэтому не абсолютна". Русский Царь не мог быть неверующим человеком, не мог не интересоваться "мнением земли", не мог не стремиться приближать к себе лучших людей Отечества.
Монархическая идея в России очень близка национальной — она связана как с единство различных народов под скипетром Царя, но также и с господствующей народностью и выработанными ею нормами жизни. Единство ядра и окраин русского мира обеспечивается единством верховной власти, которая в Царе олицетворяет это единство. При этом Церковь не подминается государством, а все верования покрываются сплачивающим началом государственного единства подданных одной и единственной верховной власти.
Русская мысль и традиционная русская государственная практика знают о том, что монархическая государственность вырабатывает тип гражданина с особым правосознанием. Иван Александрович Ильин, сравнивая правосознание монархиста и республиканца, нашел между ними множество разделительных линий, которые в любом обществе (даже лишенном монарха) присутствуют и отражают мировоззренческие различия государственного и антигосударственного типа. Тем самым в монархическом правосознании кристаллизуется и приобретает зрелые формы идея власти как таковой.
В монархическом государстве отношения теплые, семейные, доверительные, уважительные к рангу и благоговейные к высшей власти. В республиканском правосознании — холодная отчужденность, сутяжничество, высокомерие равенства и непризнание авторитетов. В государстве монархисты почитают служение и дисциплину; республиканцы — карьеру и произвольность. Для монархического правосознания не может быть единства ни в обществе в целом, ни в модном сегодня "среднем классе", а есть социально-профессиональные группы, прототипы новых и наследники старых сословий. Для республиканского правосознания есть идея качества жизни. Для монархического правосознания фиктивность этой идеи очевидна и вытесняется реальностью смысла жизни.
Л.А.Тихомиров связывает вопрос об истинности монархии с истинностью веры. Только истинная вера открывает людям истинные цели жизни. Уклонениями от истинности становятся абсолютистская и деспотическая монархия, в которых наблюдается отрыв верховной власти от нации. В истинной монархии, "желая подчинить свою жизнь нравственному началу, нация желает подчинить себя Божественному руководству, ищет верховной власти у Бога. Это составляет необходимое условие для того, чтобы единоличная власть перестала быть делегированной от народа и могла стать делегированной от Бога, а потому совершенно независимой от человеческой воли и от каких-либо народных признаний".
Таким образом, в русской традиции не может быть "конца истории" в поиске идеальных государственных форм — сама форма идеальной монархии предопределяет беспрерывный процесс поиска соответствия Божией воле. То есть, смыкаясь с нравственными поисками, политика перестает быть поверхностным фарсом, не затрагивающим сущности государства.
Параметры русской идеологии возрождения
Традиция не должна истолковываться исключительно как культурное явление — только как хранитель заветов умерших цивилизаций. Традиционализм — это внутреннее направление мировоззренческого служения Традиции. В политическом "срезе" мировоззрения возникает национальная форма консерватизма внешняя форма мировоззрения. Разрыв двух указанных мировоззренческих компонент — традиционализма и консерватизма — превращает их в вырожденные и враждебные России (в лучшем случае бесполезные) явления: утрата внешней составляющей превращает традиционализм в сектантство и гностицизм; утрата внутренней составляющей сводит консерватизм к одной из форм либерализма.
Православные прекрасно знают, что ценности современной либеральной демократии (кстати, полностью адаптированной и в социалистические идеологии) идут вразрез с нашей традицией. Напротив, идея Царства, православной монархии, идея симфонии Церкви и Государства более всего отражены в христианском мировоззрении. В этом смысле Традиция в современной России может проявляться только как реакция — системно выстроенный ответ на революционные мутации социума. Как пишет современный философ Виталий Аверьянов, "христианство в его историческом происхождении — абсолютная реакция".
Чтобы иметь перспективу установления в России традиционной государственности — пусть не впрямую монархии, но строя, основанного на монархических принципах — следует понять паразитическую сущность как либерализма, так и социализма, возвышающихся только за счет низложения традиционных форм жизни и подрыва государственного могущества. Консервативная идеология противопоставляет этим разлагающим концепциям свои социальные доктрины: религиозный традиционализм, империализм и великодержавный национализм. В ней отражены ценности православной ортодоксии, надсословной монархии, национально-государственного единства (унитаризма), родовой солидарности и государствообрзующей роли русского народа. Это альтернатива современным тенденциям ослабления мощи государства и скреп политической нации, все более подрываемых частными и групповыми эгоизмами, индивидуалистической моралью, преимуществами национальных меньшинств, федералистскими концепциями, интернационализмом и глобализмом.
Идея народа всегда и всюду является заведомо незрелой, покуда он воспринимается как этнографический субстрат, оформленный государством. Зрелое содержание идеи народа состоит в представлении о родовой солидарности и священной родовой истории, которая может быть сохранена от разрывов только под сенью Церкви — в общине "народа Божиего", где народ вызревает в нацию — сверхродовое единство в культе и культуре, а затем — и в государственном единстве.
Русский национализм (иначе говоря — русская солидарность) имеет следствием русское национальное государство, но не замкнутое в себе и враждебное другим народам, а открытое имперскому строительству. В русской православной империи Россия обустраивается для русских, но не только для них. Имперский противовес узкоэтническому национализму и вселенский противовес православной веры, смиряющий заносчивость элит, создают национал-имперский синтез, когда обустройство России для русских становится одновременно обустройством России и для других коренных народов.
Имперский проект для России — это одновременно и возвращение к своей миссии, и шанс для человечества не допустить "конца истории", измельчания политики до ничтожных дрязг и мышиной возни частных эгоизмов. Православная Империя — это универсалистский проект, противостоящий глобализму, глобальной Антиимперии, нивелирующей все культурные различия и стирающей все традиции.
Для условий современности самая напряженная идея русского бытия — идея воссоединения. Именно в ней может быть реализована Империя. Воссоединение России в любых его формах — это путь из Смуты, возвращение исторически обусловленных рубежей русского мира, возрождение русской цивилизации как явления, определяющего судьбы человечества. Воссоединение территориальное — политическая задача, воссоединение истории — нравственная задача. Внутреннее воссоединение — преодоление "титульного" федерализма, внешнее воссоединение — возвращение в единое государство Российской Федерации, Белоруссии, Украины и Казахстана, а затем и других самостийных частей прежней русской Империи.
Без воссоединения Россия не будет иметь никаких перспектив в геополитической и экономической конкуренции с другими мировыми державами. Это значит, что силы Традиции должны сделать ставку именно на эту идею, понятную всем и укорененную в мировоззрении большинства граждан России.
Возвращение к традиционной государственности заложено в:
— проекте православной Империи, выстроенной русской политической нацией, ставящей себе первейшей задачей воссоединение исторической России и воссоздания русской цивилизации во всем ее пространственном и духовном размахе,
— консервативном мировоззрении, опирающемся на Традицию, а в ней — на идею православной самодержавной монархии;
— идеологии реакции, противостоящей социальным экспериментам и служащей преемственности государственного и цивилизационного облика русского мира.
Мы должны быть убеждены:
— территориальное и духовное пространство исторической России — наше по праву; оно питает каждого из нас, нашу семью, наш род,
— либерализм и социализм — болезни национального духа разрушающие наш социум, наше государство, наш род и жизнь каждого из нас;
— русская солидарность — источник спасения, опора и условие личного и общерусского успеха.
Русская солидарность — национализм.
Русская идеология — реакция и реванш.
Русская государственная теория — империализм.
Русская политическая теория — консерватизм.
Русская власть — Самодержавие.